КОЗЕЛЬСКИЙ «БРАЙТОН»

В Козельске всё пропитано неизъяснимой мистикой. Вот взять, к примеру, единственный в старом городе перекрёсток со светофором. Ну, с одной дорогой более-менее ясно всё: тянется она от Благословенной Оптиной Пустыни, что за речкой Жиздрой, прямо в Козельскую Гвардейскую Ракетную Дивизию. Оба эти места, можно сказать, вполне равноценны между собой по влиянию на весь остальной мир – хранить равновесие самых могущественных сил среди кипения страстей людских – общая для них задача.

А вот другая улица, протянувшаяся через перекрёсток тот, вдоль всего города по высокому берегу реки, похитрее будет. Сначала, до перекрёстка ещё, называется она «Б.Советская», давая волю местным острословам вовсю упражняться в фантазии своей над многозначительным этим сокращением. Потом, как только пересекает древний крепостной вал, становится она имени пионера-героя Сенина, положившего когда-то юную свою жизнь за колхозную зарплату, а потом, казалось бы, естественным образом вильнув вправо, меняет название своё на вполне профессионального революционера-партийца Медведева.

Но вот, приглядевшись внимательнее к дорожным указателям, можно уяснить, однако, что почивший безвременно пионер отнюдь не заканчивается на повороте к партийцу, а потихонечку продолжает свой, неасфальтированный уже путь, ведущий прямо к откровенному оврагу, нависшему над необъятной долиной безразличной ко всему этому Жиздры.

Вот тут-то, в этом неприметном, казалось бы, тупичке, и находится то необычное для русской провинции место, которое окрестные жители с некоторых пор не называют иначе как «наш козельский Брайтон Бич».

И действительно, почти вся сторона улицы, та, что с видом на речку, и ещё дома по соседству сплошь заселены выходцами из той части якобы охипевшей московско-питерской богемы, национальный состав которой делает «заморское» определение этого квартала удивительно точным. Откуда сие?

Для этого придётся оглянуться всего лет на десять с небольшим назад и вспомнить хорошенько, что творилось с некоторыми аспектами окружавшей нас тогда действительности.

«Перестройка» вступала, как принято говорить теперь, в решающую стадию. СССР усердно готовился отметить тысячелетие Крещения Руси. Гулко бил набат «Памяти», настырно предупреждая всех и вся о грядущих бедах, а некоторые, устрашённые им, истерично призывали на головы свои «погромы» и «репрессии» всех «тираний» грешного этого мира. Между делом, сняли покров секретности с «ракетно-ядерного» Козельска и собрались возрождать Оптину Пустынь. Погромов и репрессий, кстати, в отличие от всего остального, так никто и не дождался.

Подготовка же к открытию монастыря шла планомерная, обстоятельная и продуманная, в свете вышесказанного, на самом высоком тогдашнем уровне. То есть аж в Политбюро ЦК КПСС. Истинную же причину того надо искать опять же в прошлом, но, на сей раз, в несколько более отдалённом от дней наших – в Оптиной века минувшего, в самый её расцвет.

Во второй половине 19-го столетия Оптина Пустынь считалась общепризнанным центром русской духовности. Лучшие умы России стремились припасть к живительному источнику Божественной мудрости, возвещаемой Святыми Старцами Оптинскими. Здесь любой жизненно важный вопрос получал точное и единственно верное решение, правоту которого подтверждала уже сама жизнь. В числе прочих и пресловутый «еврейский вопрос» был однозначно решён тогда в беседах со Старцами, в строгом соответствии с духом и буквой Священного Писания. «…кровь Его на нас и на детях наших» – вопили иудеи Пилату теми же голосами, что и их дальние «перестроечные» потомки (Мф: 27,25). Этим, считалось, сказано всё. Таким образом, этого вопроса, можно сказать, не существовало-то и вовсе. Наверное поэтому, самые талантливые из учеников Старческих – Достоевский, Гоголь, например – вообще предпочитали не употреблять в сочинениях своих слова “еврей”, заменяя его словом куда более точным и кратким. Да и другой оптинский насельник, Нилус, публикуя «Протоколы Сионских Мудрецов» лишь хотел ещё раз предупредить людей об опасности небрежного отношения человечества к вопросу сему.

Что ж, жизнь и на этот раз лишь подтвердила глубину Старческого откровения.

Теперь, думаю, ясно, почему под гул «патриотических» колоколов и «демократические» причитания, возрождение Святыни такого уровня и пропитанной таким Духом «мудрые прорабы перестройки» никак не могли пустить на самотёк. Дело было взято под жёсткий контроль, открытие Православного монастыря было поручено курировать одному из главных стратегов тогдашнего Политбюро – А. Яковлеву. «Дух старой Оптиной» высочайше решено было поменять, не мудрствуя лукаво, на противоположный. Соответственно, кадровая политика будущих насельников Обители проводилась чаще всего именно по национальному признаку. Как писала ещё в 92-году суперпатриотическая газета «Положение Дел», «Оптина наполняется интеллигентными монахами, ищущими кайфовых впечатлений хиппи, какими-то полу-рериховцами, полу-православными целителями и другой пёстрой публикой». 

Переведены были в Оптину также несколько уже известных в столичных “левоинтеллигентских” и просто тусовочных кругах иеромонахов, за которыми и подтянулась их необычная, на церковный взгляд, и, в массе своей, достаточно разнородная паства. Народ расселился, поначалу и в самом монастыре, и в лесных его окрестностях, по мере своего нонконформизма, но привыкшая к изысканной домовитости богема почти сразу выбрала себе живописный бугор на краю города, поближе к пусть скромной, но цивилизации. Именно с того времени и ведёт отчёт свой «козельский Брайтон».

Странное это было время. В монастырской лавке запросто продавался Новый Завет с параллельным переводом на иврит, главный пастырь оптинских хипанов - о.Сергий (Рыбко) порой выстукивал на звоннице мотивчики из «Кинг Кримсон», любимцем самых «продвинутых» послушников считался о.Силуан (Гаджикасимов), изгнанный впоследствии из монастыря за колдовство, а сразу за Жиздрой, в старом священическом доме, поселилась совсем уж неоднозначная в Православных кругах фигура - схиархимандрит Макарий (Болотов), немедленно внёсший своими «старческими» поучениями серьёзный раскол в и без того совсем уже запутавшиеся околооптинские круги тогдашних, жадных до всего запредельного, подвижников «истинного» благочестия, вроде некоторых полумонахов-полупатриотов и иже с ними. Причём, пока простодушная хиппня откровенно кайфовала, нежась в потоках нежданно ниспосланной им Благодати, дотошная богема, не растерявшая, при перемене мест, естественной для еврейского человека настырности и дотошности, сразу начала проявлять себя во всех нюансах неустоявшейся ещё, да и самим им не до конца понятой монастырской действительности. Хватались сразу за всё, и валя, при этом, это всё в одну, жутковатого вида и мрачную по смыслу кучу, разобраться в которой было невозможно никогда и никому.

«Одновременно процветают и лжестарчество и культуртрегерство» – с прискорбием констатировала создавшуюся ситуацию всё то же «Положение Дел».

Но не прощает Господь незнание «меры Закона». Такое «лёгкое» отношение к Духовным реалиям, да ещё в стенах такой Обители Православной не могло не кончиться печально. Затеянное среди всего этого «карнавала» обретение мощей Святого Амвросия, Старца Оптинского, Всея Руси Чудотворца, наглядно показало сие. Не попустил Господь тогда обрести сию Святыню – старец Иосиф, который и при жизни ещё своей был ближайшим учеником и келейником старца Амвросия, порой передавая дословно многочисленным паломникам слова своего Учителя, когда был тот немощен, а на склоне дней собственных, после известных событий года 1906-го, в письмах чадам настойчиво советовал им создавать повсюду ячейки «Союза Русского Народа», и на сей раз смиренно заменил Батюшку Амвросия до лучших времён, что обнаружилось впоследствии лишь, только в 98-ом году, при обретении мощей всех Старцев Оптинских.

Посему, наверное, так недоумевала порой самая активная часть тогдашней оптинской "паствы", когда на их, воздаваемые так мастерски и неординарно молитвы, следовали воздаяния, по их понятиям совершенно невероятные. Впадения в духовную прелесть, а то и просто помешательства под руководством многочисленных «младостарцев» стали в Оптиной делом вполне обыденным, и даже почитались ими за критерий подвижничества. А на Пасху 93-го страшная трагедия потрясла Обитель: свободно допущенный в монастырь откровенный сатанист прямо на звоннице зарезал троих монахов, чтимых всеми теперь, спустя годы, за Оптинских Новомучеников.

В стране, к тому времени, совсем для Козельска незаметно, окончательно сменилась власть, новым хозяевам стало и вовсе не до таких мелочей, как жизнеустроение Оптиной Пустыни; тогда же в монастыре, уже при новом архимандрите, началось наведение соответствующего такому обширному хозяйству порядка.

Что неминуемо повлекло за собой смену значительной части братии – жить в полной мере по Уставу оказалось для них попросту невыносимым. Отбыли, хлопая на прощание дверьми, некоторые из особо говорливых пастырей, предоставив осевшей уже по округе пастве разбираться со своим спасением самим. Не приносивших особой пользы послушников, невзирая на изыски их интелекта, новое начальство ненавязчиво попросило освободить монастырские помещения. А хиппи, как всегда не сетуя на жизнь, просто собрали свои немногочисленные пожитки, да и перебрались через речку, на другую окраину Козельска, бегая теперь подхарчиться через город на забуревший к тому времени «Брайтон». Там, за почти непрерывными, ещё со столичных времён привычными, чаепитиями на кухнях, всё это «общество» не всегда меланхолично наблюдало, как монастырь, развернувший большое строительство, пополнялся новыми насельниками – смиренными, работящими, но такими, на их просвещённый взгляд, неинтересными.

«Рыжие погрызли чёрных» – шипел, хрустя бубликами, частично осиротевший «Брайтон», глумливо сравнивая только недавно любимый монастырь с муравьиной кучей…

Вот так и возникло в русской глубинке, на окраине древнего Козельска это забавное местечко. Жители его, лишившись покровительства властей и окормления осужденными на последнем Соборе «младостарцами» представляют собой зрелище хоть и колоритное, но самое нелепое. Оказавшись лицом к лицу с насквозь чуждой им, быстро успевшим, к тому же, обрасти детьми и скарбом, русской провинцией, внутренне отторгая слишком «серое» для их «возвышенных натур» Православие, лишённое привычных им закидонов, но и не решаясь высказать, в изменившихся условиях свой протест открыто, решила публика эта, что пора приспосабливаться как-то к этому, непонятному им миру. И не додумались ни до чего лучшего, разругавшись даже, по этому поводу, со слишком, по их, опять же, мнению, «несознательными» хипанами, как… изображать собой русских крестьян прошлых столетий, как рисуют их в учебнике истории. Понашили нарядов самых диковинных, вплоть до кокошников и онучей, принарядились всем кагалом, решив стать, раз уж так сложилось, хоть ревнителями «истинной традиции».

Коренные козельчане, привыкнув даже к хипповому разноцветию, решили, что весь этот маскарад – требование Церкви, сочувственно лишь качали головами, глядя как путаются в широченных юбках насквозь протусованые мамзели в платочках до глаз, или как мучается в дубовых кирзачах, да посконных портах, лощеный плейбой, хоть и заросший бородой до самого хасидского состояния. Особенную жалость соседей вызывали одичавшие до ветхозаветно-кочевнического своего естества копошащиеся в грязи многочисленные дети, порой до слёз проходящую бабульку трогала некая чумазая кучерявая малютка в чепчике а-ля Арина Родионовна.

Жаль даже, что почти всё это уже в прошлом. Козельск и окрестности, кроме всего прочего, становится модным дачным местом. Нувориши на джипах не торгуясь скупают дома, устраивая сезонную жизнь свою уже без лишней оглядки на путающихся у них под ногами хиппи, и уж, тем более, за речку, на дела монастырские. Да и обитателям «Брайтона» указывают, при всяком удобном случае, на всю их, стало быть, полную нелепость, безо всяких там, псевдоправославных приседаний. Посему и очень доходчиво. И бальзамом на многие, измученные “аскетизмом”, души явилось откровение то, что можно, оказывается, просто наплевать на остатки показушной церковности (пока батюшки там, далеко, в монастыре, не видят ничего, а только неустанно за них, Богом обиженных, молятся) и быстренько, отложив «прикиды» до больших Праздников, плясать по ночам вокруг костров «семь-сорок» под «Дип форест», крутить интрижки при луне, и вообще жить на этой земле ни чуть не хуже, чем на земле обетованной.

Но по дням особым, расчесав бороды и напялив кокошники, задрапировавшись в понёвы и армяки, вышагивает весь “козельский Брайтон”, минуя оживлённый городской перекрёсток, косясь неодобрительно на «неизменившихся» хипанов, по направлению к совсем необязательному для них уже, но упрямо расцветающему за речкой Жиздрой монастырю с неизменно сокрушенными лицами, наполненными извечной тоской по великому своему предназначению.

Продолжение | Назад