Глава Вторая.
Ну конечно же, на Пушке в этот ранний летний час было пусто. Или почти пусто, потому что считать с ночи бухих Пистона и Гриню Танка за тусовку было бы, по крайней мере, непонятно. Но они увидели нас уже издалека, видимо испытывая острую жажду в общении с себе подобными и усиленно замахали руками, а Гриня ещё и залихватски свистнул, отчего некоторые прохожие ускорили шаг, а сидящая недалеко от них дама с книжкой резко встала и ушла прочь. Но при наших намерениях не зависать в Столице, а прямо на рассвете отправиться на трассу, эта компания как раз вполне устраивала - от них, балдевших не отходя от Стрита круглосуточно, можно было узнать все московские новости, скоротать время за пустыми разговорами и портвейном, и, может быть, даже с их помощью
устроиться где-нибудь в центрах на ночлег. Всё это я успел просчитать, пока мы широким шагом шли мимо памятника в их сторону, изображая на лицах офигительную радость такой неожиданной и приятной встречи.Танк на это только важно кивнул, потом встал, расправив все свои габариты, потянулся, и мотнул головой в сторону Елисеевского, потянув Юрайту за руку со скамейки. Она встала, демонстративно глубоко вздохнув, Пистон умудрился опять облапить всех единовременно, и мы отправились за бухлом для серьёзного разговора. Спустя некоторое время мы уже уютно расположились в песочнице за кинотеатром "Россия", расставив классический натюрморт на скамейке и весьма все собой довольные. Выпив молча по стакану портвея, закурили, и только после этого Гриня коротко попросил:
Мы, наверное, целых полдня просидели в этой песочнице, периодически выбираясь за очередной порцией напитков. За это время я успел достаточно подробно рассказать всем свои похождения в погоне за Чудой. Оказалось, и это меня несколько озадачило, что Пистон и Гриня знали Хантера, и даже поведали чудесную историю, как познакомившись с ним, конечно же, на Пушке, забухали дня на три, причём, в процессе сего, Арво учил их пить из невесть откуда взявшегося рога, приговаривая при этом что-то из эстонского эпоса. А те, экзотики ради, прикололись научить его аскать по таллинской телеге. Было, говорят, чрезвычайно весело и Хантер запомнился им, как "классный гиббон, каких мало уже на свете". Поэтому вся моя телега о совместных странствиях за его дочкой была воспринята с неподдельным интересом во всех её подробностях, особенно Пистошу огорчило поведение Кучмана. Я давно уже закончил повествование, уже и портвейн успел смениться не раз, а тот всё приговаривал время от времени:
Я понял, что появись в Москве злосчастный Кучман, ему бы на Пушке портвейну не налили бы никогда. Да, впрочем, что ему делать-то на Старой Доброй Пушке? Скорее, его можно было бы представить, появись он в Первопрестольной, на Суворовском бульваре, в компании "вавилонских специфистов" (как сказала как-то богатая на перлы алкоголичка Галя-Рыба), которые, казалось, там и сидят специально для того, чтобы кто-нибудь пришёл и загадил им мозги. Но Пистону там делать было нечего по определению, так что беспокоиться о превратностях Кучмановской судьбы, вроде бы, не приходилось.
Было уже далеко за полдень, когда пришла в головы мудрая мысль поесть пельменей на Петровке, мы постарались растолкать приснувшую в тенёчке Юрайту, потом Гриня просто погрузил её на плечо, и мы отправились на обед. В пельменной, кроме тройных порций, взяли ещё пива, от которого все пришли в себя и решили вернуться отдохнуть на Пушку, в надежде, заодно, застать там ещё кого-нибудь. Но не успели мы как следует расположиться, после сытной трапезы, на любимых подковообразных лавочках, откуда, из-за спины Пушкина, так хорошо было наблюдать за суетой московского перекрёстка, а Юрайта утомлённая обилием пива с пельменями, прикимарить вновь, приткнувшись к мягкому Пистонову боку, как над нами раздался неимоверно неприятный, срывающийся на фальцет, с пришвистом голосок:
Вытянувший ноги и дремавший Танк открыл глаза, внимательно разглядел стоявшего над нами стража порядка, зевнул, а потом спросил негромко:
Продолжение следует … | Назад.