Выйдя из метро на станции “Ленинский Проспект” и затарившись в ближайшем “Гастрономе” всем необходимым для празднования дня заработной платы, мы, растянувшись длинной цветастой вереницей перешли проспект и углубились в запущенные, пахнувшие терпкой сыростью, аллеи Нескучного Сада, направляясь, мимо полуразрушенного детского городка, вглубь парка, в сторону окончательно заросшего кустарником высоченного обрыва над Москвой рекой.
Мы с Рамзесом, Черой, и его по-индейски прикинутой женой, которая так же являлась сотрудницей одного из отделов ИНИОНа, правда, в отличии от нас, пролетариев, научного, шли, увешанные покупками, позади всех.
- А я тут половину и не знаю никого, - размышлял Рамзес, - это что, новая такая системка образовалась на базе академического учреждения? Так что ли?
- Да ладно тебе, - Чера улыбнулся, переглянувшись с Татьяной, - мы вот, к примеру, на Пушке и познакомились. Да и прочих, порой там можно застать. Система – одна, но не сидеть же в Центрах безвылазно, вроде Пистона… Ты вот тоже там нечастый гость, согласись, уселся у себя на флэту, словно сыч, ждёшь всё, что кто-то веселить тебя будет с доставкой, можно сказать, на дом.
- Ну это ты зря так, - насупился Рамзес, - сам-то сколько у меня зависал, когда деться было некуда. Думаешь, и у других таких ситуаций не бывает? Так что о моей нужности спорить не будем. Кстати, я сам тоже только что в Москве нарисовался-то.
- Неужели? А где бродил, если не секрет?
- В Прибалтике. У меня сейчас Конь рижский обитает.
- Отлично! Там, впереди Сандр, он тоже из Риги. Может захочет повидаться с сородичем? Спроси его.
- Так откуда такая халявная контора взялась, - не унимался Рамзес, - вроде такого ещё не было, чтоб столько волосатых в одном месте трудились. Кто открыл это заведение, ты что ли?
- Нет, - Чера опять переглянулся с женой, - самое удивительное, что Подсолнух с Красноштаном. Им срочно надо было куда-нибудь трудоустраиваться, вот они и набрели, чтобы от центра недалеко, и публика интересная. Пахать, кстати, порой приходится, как и везде, но чифьё зато уже привыкло и врубается, когда стоит об этом речь вести. Свои чуваки, особенно конторщики.
- Чтооо?!
- Конторщики, говорю. Научная информация по общественным наукам, врубись, там же половина отделов закрытые. Но кураторы, надо сказать, тоже особенные, всё больше с научными степенями. С нашим братом им самим общаться до жути весело. Красноштан, пока работал, первым делом им так мозги
закрутил, что надолго привил уважение к системному люду. И сделал это настолько виртуозно, что теперь хоть на голове стой -–конторщики только кивают понимающе. Без него даже скучновато им стало, хотя Майк порой и захаживает. Странно, что сегодня его не видать.
Здорово! Но и новых людей, смотрю, прибавилось.
Я, например, - возник в разговоре я, - как приехал, так сразу в этот тусняк попал. На Пушку появился, а там – тишина. Только оперотрядники сидят, да Пистон с Басей. Вот и переглядываются. А тут – весело. Каждый день кто-нибудь забредает из центровых в гости. Трудиться помогают, если приспичит. На днях послали на книжный коллектор за поступлениями, так в машину с десяток волосатых набилось помощничков. Кир с приятелями, Спрут, ещё кто-то. Как приехали туда, там народ и обомлел от такой раб.силы. Зато покидали всё в момент, а всю обратную дорогу забугорный свежак изучали. А там и про музычку, кстати, тоже много всякого интересного. Так что работа такая, что скучать просто некогда. Я раньше думал, что свободнее, чем в музеях просто быть не может. А тут – вон как…
Хорошо бы подольше так и было, - вздохнул Чера, - а то всякое бывает, сами знаете. Между прочим, лично Майк сюда из Пушкинского музея перебежал после того, как там тоже сначала куча наших трудоустроилась, а потом устроили какой-то такой скандалище, что пришлось всем срочно разбегаться в разные стороны.
Надеюсь, - притворно обеспокоился я, - не связано с музейными ценностями?
Да нет, конечно, - подала голос Татьяна, - перепились просто невовремя и с начальством сцепились. А потом и с охраной тоже. А она там – строгая.
Тут мы, миновав полосу почти непроходимого кустарника, вышли на полянку над самым обрывом. Реки почти не было видно из-за растущих по склону старых деревьев, но выше их распахивалось в неожиданную ширь хмурое московское небо, подпираемое снизу плоскими крышами сталинских домов на том берегу реки. Где-то далеко внизу, между кустами, виднелся парапет набережной с пустующими лавочками среди гранита. Вокруг не было ни души, и стояла переполненная застоявшейся лесной влагой тишина. Ощущение центра огромного города исчезло окончательно, но что-то, в самой середине, некая смутная ассоциация, тревожно теребила сознание. Лишь когда я, отойдя в сторонку, залюбовался живописно расположившейся на самом краю обрыва тусовкой, я понял причину тревоги – слишком это напоминало то, с чем я, казалось, простился совсем недавно: тишина влажного леса и яркая компания на склоне. Дорога, весь этот громадный по протяжённости кусок асфальта, который мне пришлось преодолеть в думах о смысле передвижения в свете обращённых ко мне слов Старца, делась куда-то, за реально видимой её смысловой ненадобностью, соединив воедино естественную картинку бытия.
Но тут же, необычайно отчётливо предстали перед взором мысленным удивительно спокойные и в то же время исполненные неземной радостью старческие глаза и голос его: “Разные дороги поведут тебя вперёд, полные, казалось бы, непредсказуемого смысла, не старайся вникать до времени в него, держись своего пути, а выбирает пусть только сердце. Иди, и не бойся”.
Я тряхнул головой, словно очнувшись, ещё раз огляделся, и даже вздрогнул – из самой середины занятой своим будничным делом тусовки на меня пристально смотрели незнакомые, но лучащиеся только что пережитой радостью глаза. Я медленно подошёл и сел рядом с худощавым парнем, со средней длинны хайром и аккуратной бородкой.
- Сандр, - произнёс он с лёгким акцентом, - Рига.
