Я даже не успел придумать, как представить ему собственную персону позаковыристей, как он, точно угадав причину заминки, продолжил:

• Мне много уже про тебя наговорили разного. Поэтому весьма рад случаю познакомиться, как говорится, живьём.

Мне сразу понравилась его манера общаться, столь характерная для прибалтов, а его едва заметный латышский акцент, конечно, навеял самые добрые мысли о Юрайте, Цеппелине, да, впрочем, и прочая, только что оставленная в таком похожем на этот лесу компания вспомнилась тоже. Поэтому я сразу проникся к собеседнику неосознанной симпатией, настроение у меня поднялось как раз до того уровня, когда можно болтать с кем угодно обо всём совершенно искренне, ловя кайф от отсутствия витиеватых церемоний, столь присущих почти всем тусовочным “беседам” с малознакомыми системными персонажами.

• Могу только представить, чего ты мог наслушаться…
• Поверь, - забавно прищурился Сандр, - очень много интересного лично для меня. Про твои последние похождения на Кавказе, например.
• Забавно, но я и сам их только что перебирал в памяти.
• Я так и подумал, глядя на тебя.
• Неужели такой одурелый видок был?
• Нет, скорее просветлённый. Не часто видишь такое тут.
• Ну ладно, а что тебя так заинтриговало в этой истории? Не тамга ли, случаем? – вдруг насторожился я.
• Ну что ты, - отмахнулся Сандр, будто отгоняя что-то, - вся эта туфта с шаманом, хоть и жутковатая, но мне не очень интересна. Светлые стороны жизни мне гораздо привлекательнее. Ваша поездка к отцу Александру меня порадовала куда больше.
• Согласен, - на душе сразу стало тепло и спокойно, - думаю, это самое сильное приключение за всё последнее время. Теперь всё происходящее хочется воспринимать с позиций этой встречи. Я имею ввиду настроение и глубину оценки, понимаешь?
• Конечно. И очень хотел бы поговорить об этом с тобой в более спокойной обстановке. Я уверен, что это будет весьма интересный для нас обоих разговор. Ты не против?
• Запросто. Даже буду очень рад.
• Вот и хорошо. Я теперь знаю, где тебя можно найти, так и зайду на днях.

• Чера, - потянул я его за рукав, усаживая рядом, - что это за Сандр, ты хорошо его знаешь?
• Сложно сказать. Кажется, из Риги, но живёт в Москве. Верующий, даже, скорее, бродячий проповедник. Вон, как сейчас, погляди. Наверняка подругам Новый Завет пересказывает. Иногда, слышал, у него дома народ собирается обсуждать эти же вопросы. Хотя мужик всё равно в доску свойский, никакого гонора, как это бывает с уверовавшими, у него нет. Работает санитаром в какой-то больнице.
• В церковь, наверное, ходит? – Рамзес налил нам по полстакана вкусного портвешка.
• Нет, наверное он, судя по всему, протестант. Баптист или что-то вроде того. Я так понял, что он хочет внутри Системы типа общины истинных Христиан сколотить. Для укрепления силы Духа и общего возвышения.
• А что, - заинтересовался я, - идея неплохая. Надо будет поговорить с ним серьёзно, при случае.

Весь народ уже вальяжно распластался на траве вокруг парня с гитарой. Теперь пели что-то тихое и мелодичное, кажется из Диллана. Вечерело. Чера перебрался ближе к супруге, мы опять остались с Рамзесом в стороне от всех, на своём бугорке у края обрыва.

• А между прочим, - вдруг заговорщицки понизил голос Рамзес, - уже есть в Москве одна христианская община из своих. Только не все о ней знают.
• А почему такая конспирация?
• Если тебе очень интересно, я могу тебя с ними свести. Ты даже знаешь, кто у них главный, только никогда сам не догадаешься…
• Заинтриговал. Что ж, мне это уже интересно.
• Когда познакомишься поближе совсем заинтригуешься, это точно.
• А ты что, бывал у них?
• Ещё как. Только не для меня такие штуки. А врать или притворяться я не привык. Но тебе, думаю, будет весело с ними.
• Почему весело?
• Увидишь. Я завтра же созвонюсь с кем надо, тогда дам тебе знать.
• Хорошо, буду ждать.

Наступила пауза, мы слушали очередной хит, исполняемый сводным хором Института Научной Информации по Общественным Наукам при АН СССР, а я тем временем, призадумался об изменениях, происшедших в московской тусовке буквально за последний год. Куча новых людей, новые веяния носятся вокруг и повсюду, новые песни, уже совсем не напоминающие те самопальные липовые куплеты, какие пелись хором раньше. Духовные порывы, обретающие такую самостоятельность, о которой стоило и призадуматься. Пропала нужда цепляться за что-то, казалось бы, высокодуховное, на стороне. Рождалось явно своя достаточно всеобъемлющая духовная культура, способная, наоборот, переварить в себе самой всё, что попадало в сферу интересов Системы. Но и не пропала та лёгкость бытия, не обязывающая ни к каким правилам или догмам. Всё это тихо радовало и ненавязчиво вдохновляло. А может быть это просто сумерки в запущенном парке над рекой, вместе с достаточным количеством портвейна, не желающего никак заканчиваться, сигаретный дым, стелящийся меж кустов в такт тихим аккордам, и фонари далёких проспектов на том берегу, напомнивших вдруг о бесконечно большом городе вокруг нас, как раз и были теми знаками этой философичной умиротворённости, которую так усердно внушал нам всем наступающий летний московский вечер.