Реквием Гусю

Если погожим вечером 70-го, придя на “психодром”, к памятнику Ломоносову, видишь пустые скамейки, можно смело отправляться на “задний псих”, во внутренний двор старого университета – там наверняка опять Гусь сейшн учиняет. И точно – под старыми липами, на лавочках и на траве, уютно расположилась цветастая тусовка вокруг симпатичного волосатого бугая с гитарой, и издали уже слышен высокий его баритон, с надрывом вокалящий, что: “Счастья мы хотим и мира, и не надо нам кумиров, тех, что предлагают нам, а мы сами разберёмся, выше облака взовьётся наш флаг, с огромными цветами!” А десятки юных, порой нетрезвых уже глоток самозабвенно подхватывают припев: “Эй, прохожий, ты к нам подойди, мы подарим тебе цветы, улыбку, счастье, нежность и веселье”. Редкие прохожие, правда, при виде такого веселья, стараются только ускорить шаги, но в наступающих московских сумерках вдогонку им несётся отчаянное гусевское соло: “Пусть не все нас понимают, фразы вслед пускай бросают, это не смутит нас, нет. Мы доказывать не будем, время зря терять не станем, ведь им трудно нас поня-а-ать!”

Потом – походы в открытые допоздна “Рашена” или “Елисёв”, тусовка перемещалась в более укромные дворики около “Пушки” или “Маяка”, и уже совсем в ночи, под клацание стаканов, при свете сигаретных огоньков – лирическая баллада: “Если он не нужен тебе, и мешает в кармане, подари, батл мне подари, мы его дринканём на поляне. Будут птицы нам петь, будет солнышко греть, будет кто-то смуреть и ругаться. Ну а мы, мы будем млеть, будем млеть, будем мле-е-еть, и быть может… влюбляться”.

Вовка Гусев, Гусь или Гу – за его смешную манеру сокращать всякие общепринятые слова до первого слога. Он жил рядом с “Маяком”, и, сколько Стрит помнил Систему, столько, наверное, и Система помнит Гу. Первые стритовые “хиты” сочинялись на пару с Солдатом ( который потом написал “Доктора Ватсона” и пр.) и были настолько виртуозны, что хоть и пелись легко хором, отдельно от авторов их мало кто мог воспроизвести, в отличии от нарождающегося Макаревича. Кроме того, Гусь обладал недюжинным здоровьем, многие наблюдали его любимый фокус – взять доставшего всех урлака за шкирку и за пояс, и без видимых усилий заткнуть башкой в ближайшую урну. Ещё он был весьма надёжным другом и собутыльником, оставаясь притом романтиком, свободным от влияния любых авторитетов и ценящий сперва лишь собственную волю. Наверное поэтому, несмотря на все свои таланты, Гусь так и остался просто лихим московским тусовщиком, про которого во все времена мало кто мог сказать что-либо дурное – ну разве исчез куда невовремя с подругой и с последним батлом портвейна.

Гостиница “Москва” раньше была совсем не такая, как сейчас. Со сталинских времён стоял только её более высокий фасад, повёрнутый к манежу. На месте же приземистой задней части, той, что в сторону памятника Марксу, долгие годы был пустырь, огороженный глухим забором, украшенным разной рекламой того времени. А посреди пустыря, вечерами погружённого во мрак, среди сверкающей круговерти самого центра советской столицы, оказывается, был невесть как сохранившийся травянистый холм, да ещё с одинокой берёзкой на вершине. Здесь было заветное гусевское место, о котором в Системе знали только избранные. Пикники – это называлось именно так, были тут нечасты, зато обставлялись с особой тщательностью. Во-первых, строго просчитывалась компания, во избежание любых обломов. Затем, покупалась (обязательно!) минимальная закуска, типа плавленых сырков, колбаса или банка рыбных консервов. Непременно должна была быть газета и нож, чтобы можно было всё красиво разложить и аккуратно порезать. Запас бухла обязан был быть таким, чтобы не бегать потом туда-сюда, как последние му и не засветить место. Если всё сходилось – тусовка просачивалась, со всевозможными предосторожностями, на пустырь сквозь одному Гусю известный лаз. Тогда начинался совершенно волшебный вечер: с трёх сторон кутерьма большого города – фонари, потоки машин и пешеходов, милиция, ненавистные комсомольские оперотряды, советская власть и вся человеческая цивилизация – всё перед глазами, как на ладони, а здесь, хоть и жухлая, но трава, деревце и тишина. Тихие аккорды гитары, неторопливые мелодии – Оазис Покоя, так называл это место Гу.

Требовательность к друзьям уживалась в Гусе с необычайной доверчивостью к женщинам, что его и погубило. Одна хищная тётка лишила Гуся жилья в центре Москвы, другая усадила в тюрягу низачто, а третья, постарше, приласкала так, что осталось только спиться. Что он и сделал. Последний период его жизни мрачен – седой и замкнутый, Гусь не принял нарочитую “перестроечную” тусню, “рок” этого времени казался ему фальшивым насквозь, особенно раздражали обожаемые всеми тогда ленинградцы. Так и исчез в тесном кругу старых собутыльников легендарный Гу, да и собутыльники те тоже уже почти все перемерли. Упокой, Господи, души их с миром!