Кукушки
Старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью, истово соблюдал все благочестивые обычаи, чем снискал себе всеобщее уважение. Например, на Благовещение он обязательно выпускал из клетки птичку. Иногда это была канарейка, а иногда – волнистый попугайчик. Но чаще всего это были кукушки. Нравилось Аллегорию их меланхолически однообразное кукование: «Что-то монашеское слышится в нём» – говаривал он.
Бывало сядет перед клеткой, и беседует с птичкой: «А скажи, брат кукушечка, сколько лет мне жить на белом свете?» А та: «Ку-ку, ку-ку, ку-ку…» – много-много раз подряд. «Да-а, есть ещё время на покаяние… – вздохнёт старец Аллегорий. – Глядишь, крестик ещё дадут… А может, успеется, и митру…» И сидит задумчиво, перебирая чётки.
Однажды три благовещенские кукушки старца Аллегория слетелись вместе отметить «звонок». Приняли по единой, и потекли воспоминания.
– Эх, девки, хорошо-то как на воле! Червяки настоящие, жирные, не то что эта соевая баланда из зоомагазина.
– Да! И ту поди заработай: не накукуешь старперу митру – так и кукуй потом на одной голой кирзе.
– Вот-вот: надрываешься до икоты, а он сидит и нудит: «Вы-де, кукушки, превратно понимаете подвиг семейной жизни и важность воспитания в чадах правильного чувства». Сам-то хоть бы одно яйцо снёс – нет, только жрать умеет!
– А мне наоборот: «Лети, говорит, на свободу – но сегодня, смотри, не вей гнезда: ибо так подобает по уставу, что на Благовещение даже птичка гнёздышка не вьёт».
– Ясное дело: кому устав, а кто и так прав. А насчёт витья гнёздышек у нас, девки, свой оборот, а?
– Хи-хи-хи! – отозвались подруги-кукушки. – Ку-ку! Ку-ку!
– Да и сам-то он, гнездилец-то наш: накукует, бывало, лимонов на десять, а счёт – раз! – подкидывает какому-нибудь лоху-спонсору: ку-ку! Так и впрямь недолго митру получить.
– Интересно, а что он вещал в напутствие волнистым попугайчикам, которых он выпустил в прошлый сезон? Небось, всё из Писания: «Идите с миром, грейтеся и насыщайтеся». Ха! Помёрзли в зиму, доходяги, как негр на Колыме. А ведь как чирикали-то складно, прям совсем по-человечески: «Ваше-высокопреподобие! Простите-благословите! По-слушание-превыше-поста-и-молитвы! Терпение-смирение!», ку-ку!
Долго ли, коротко ли они так куковали, как вдруг слышат внизу под деревом подозрительный шум. Глядь – а там сам старец Аллегорий собственной персоной! Он вышел прогуляться после обильного благовещенского обеда, а заодно расставить силки для кандидатов на следующий сезон. Привлечённый любимой мелодией, Аллегорий теперь стоял пря-мо под деревом и пытался разглядеть куковавших. Впрочем, он вряд ли узнал бы своих послушниц – ибо воспринимал их всегда только с функциональной стороны – однако те в силу привычки смутились и замолкли.
– Кукушечка, кукушечка, сколько лет мне жить на белом свете? – умильно вопросил старец молчаливое дерево.
– Эксплуататор! – послышалось сверху. – Чтоб тебе попритчило… КУ!!!
Глупый Великан и собаки
Однажды глупый Великан услышал вдалеке перезвон колоколов и задумался: «Что это я всё лежу на печи да скучаю? Пойду-ка помолюсь в церкву». Сказано – сделано. Перевалился он с печи прямо в лапти и пошёл в церкву.
А церковь-то стояла на другом конце деревни. Деревенские шавки, крайне удивлённые сим небывалым паломничеством, повыскочили из подворотен и всей сворой накинулись на Великана, норовя сотворить искушение великановым лодыжкам. Великану такая провокация на духовном пути показалась за несносную досаду, отчего он крепко осерчал и стал топать ногами и махать руками на собак. Те же вконец остервенились и устроили полный содом.
Тогда Великан извлёк из плетня соразмерный себе дрын, и сим вооружившись (а наипаче ревностью о быстрейшем достижении цели благочестивого похода) перешёл в наступление, потрясая дрыном, аки Ахиллес-копьеборец. Оставив план искушения великановых лодыжек, умные дворняги тотчас сократили свои амбиции до пустопорожней брехни дальнего радиуса действия, придав, впрочем, ей особенно оскорбительные и истерические интонации. Однако распалившийся праведным гневом Великан поборал направо и налево до тех пор, пока не обратил в окончательное и постыдное бегство брехливых искусителей, утекших в подворотни зализывать раны.
Новый Ахиллес прошёлся туда-сюда по пустой улице, торжествуя триумф победоносного благочестия, как вдруг ушей его вновь коснулась сладкозвучная музыка колоколов. Служба закончилась, и народ стал расходиться из церкви.
– Кудай-то ты, паря? – удивились встречные бабы.
– В церкву! А все встречные-поперечные искушения победил НЕВИДИМОЙ БРАНЬЮ, во! – с достоинством ответствовал глупый Великан, выразительно помахивая дрыном. – И никакие собачьи брехуны мне не указ, понял?
– Эх ты, Ахиллес-дуралес! Тóлку, что бранился: Богу-т не молился! – посмеялись над ним бабы. – Всё бдение на собак дрыном промахал, а на службу так и не попал!
Старец Аллегорий и Збигнев Бжезинский
Однажды старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью, и Збигнев Бжезинский плыли на лодке через море житейское. И, то ли по молитвам старца Аллегория, то ли по грехам масона Бжезинского, лодка перевернулась и затонула. Пришлось им спасаться на необитаемый остров, кто как может: старец – просто так, а Бжезинский – на бочке с сухарями.
Вылезли они на берег, Бжезинский сразу распечатал сухари и сел закусывать (причём, умудрился по каким-то масонским каналам добыть ещё и ящик кока-колы, жучара), а старец Аллегорий пошёл осматривать остров.
Остров был совершенно необитаемый и голый как коленка. Ничего на нём не росло и не водилось – за исключением бесчисленного множества мышей. Он так и значился на картах – «Мышиный остров», потому что на нём жили одни мыши, взявшиеся неизвестно откуда и питавшиеся неизвестно чем. И подумалось старцу Аллегорию: «А ведь кроме мышей есть-то здесь нечего…» От этой мысли на душе у него сразу стало как-то тяжело и неуютно. Ибо мыши суть животное нечистое и для монашеского стола абсолютно негодное. «Видно, придётся умереть голодной смертью, – мрачно подумал принципиальный старец, – не просить же подачки у проклятого масона».
Сел Аллегорий на камешек и пригорюнился. А мыши так и кишели, так и сновали вокруг. И до того они показались старцу противными, что он аж заплакал. «Вот ведь смирил Бог на старости лет, – сквозь слёзы думалось ему, – докатиться до мшелоимства. И пожарить-то их, тьфу, не на чем…» Встал он и пошёл на другой край острова к Бжезинскому.
– О сын погибели! – воззвал старец к знаменитому масону. – Слышь, дай сухарик!
– Хи-хи-хи! – коварно засмеялся Бжезинский. – Вступай в масоны, тогда дам.
– Тьфу на тебя! – мрачно ответил принципиальный старец, развернулся и пошёл ловить мышей.
В кармане подрясника Аллегорий обнаружил зажигалку, завалявшуюся с незапамятных времён, когда ещё послушником он порой втихаря покуривал, и это позволило ему состряпать довольно недурственный мышиный шашлык. Поев шашлыку, старец Аллегорий стал плакать и каяться, укоряя себя в мшелоимстве и нарушении постнического обета. Его вопли и стенания достигли противоположного края острова, и оттуда пришёл заинтригованный Бжезинский. Почуяв запах жаркого, он коварно рассмеялся в своей погибельной душе.
– Э-э! Всё, старец: ты нарушил монашеские обеты – теперь уж можешь свободно вступать в масоны и есть сухари в своё удовольствие! – такими коварными речами стал смущать Бжезинский кающегося Аллегория.
– Тьфу на тебя! – ответил старец сквозь слёзы. – Не нужно мне твоё масонское постничество, чтоб тебе лопнуть! И на мышах, Бог даст, проживу.
– Ишь, какой принципиальный! Охота тебе эту гнусь жарить? Поди, ещё и глистов наберёшься. Ладно, признайся только: «Отрекаюсь от постнических обетов», и хватит с тебя. И айда со мной сухари есть.
– Тьфу на тебя! – ответил старец. – Не отрекаюсь!
– Вот фанатик! – раздраженно продолжил Бжезинский. – Наелся мышей, и туда же: «Не отрекаюсь! Не отрекаюсь!» Совсем совесть потерял.
– Это по немощи, – ответил старец. – А всё равно: не отрекаюсь, и всё тут!
– Вот оно, ваше благочестие лицемерное, – продолжал Бжезинский. – Правильно я говорил: всех вас, монахов, давно пора в психушку сдать. Ну ничего, успеется… И что же – дальше опять мышей есть будешь, постничек?
– Не твоё масонское дело, – ответил старец. – Иди, подавись своими сухарями! Как хочу, так и пощусь.
Пришлось Бжезинскому удалиться не солоно хлебавши, в огорчении от несостоявшейся толерантности. Тем временем, костёр на Мышином острове был замечен со спутников НАСА. Доселе ничего кроме мышей там не наблюдалось, а тут – нá тебе! – костёр. Срочно послали научно-разведывательное судно и обнаружили – сенсация! – самого З.Бжезинского! У него к тому времени от сухарей и кока-колы сделалась сильная изжога, и знаменитый масон приобрёл натурально доходяжный вид. Пришлось старцу Аллегорию на закорках тащить его к спасательной шлюпке через буруны прибоя. А остатки сухарей он побросал мышам. Так спаслись с Мышиного острова старец Аллегорий и Збигнев Бжезинский.
Но это ещё не всё. После их отъезда на острове произошло дивное чудо. Все мыши вдруг превратились в разнообразные плодовые растения, и остров расцвёл, как райский сад. И случилось это не почему иному, а ради подвига и молитв старца Аллегория, доблестно победившего здесь коварнейшее и опаснейшее масонское искушение.
Лекция по исихазму
Однажды неамериканский миссионер А.Кураев читал лекцию по исихазму в монастыре старца Аллегория, известного своей строго подвижнической жизнью. Кураев старался изо всех сил, и даже поведал о собственном опыте нетоварного света, бывшем у него на концерте Кости Кинчева. Но монахи откровенно скучали, зевали, листали «Фому» и ежеминутно звонили по мобильникам друг другу и столичным дамам. Так и не стяжав аплодисментов, неамериканский миссионер смотал удочки и отвалил за кулисы. Там его поджидал старец Аллегорий.
– Что за тупой народ! – в сердцах воскликнул раздосадованный миссионер. – Их хоть чем-то можно поразить, чтобы пробудить к духовной жизни?
– Картой для мобильника на 500 гигабайт, – сказал старец Аллегорий.
Сражённый этим ответом, А.Кураев лишился дара речи и два часа пребывал в полном исихазме.
Правильная медицина
Один знахарь лечил больных экзотическим способом: давал им проглатывать бумажки с какими-то заклинаниями. И имел такой успех, что заинтересовал даже настоящих правильных врачей, которые пригласили знахаря в Коллегию Правильной Медицины сделать соответствующий доклад. И вот что он рассказал о своём методе:
– Я лечу больных при помощи бумажек от обычных лекарств, используемых Правильной Медициной. Ведь в каждой упаковке есть такая бумажка: «Правила употребления», или «Указания по применению», или «Инструкция для покупателя». Эти бумажки мои агенты собирают в мусорных корзинах разных аптек и поликлиник, и я даю их пациентам перорально, то бишь – съесть. Как только бациллы, вирусы и глисты прочитывают правила, или инструкции, или указания – они тотчас же в ужасе покидают пациента, и тот выздоравливает. Вот такой метод.
– А не вредит пациентам употребление типографской краски? – задали вопрос из зала.
– Я это предусмотрел и обязательно даю дополнительно «Инструкцию по употреблению типографской краски», – с готовностью ответил знахарь.
В ответ последовали бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию, и изобретательный знахарь единогласно был принят в Коллегию Правильной Медицины.
Крашеные скорлупки
Спросили старца Аллегория, известного своей строго подвижнической жизнью:
– А правда, что красные скорлупки от пасхальных яиц защищают от пожара?
– Чистая правда! – ответил старец. – Как известно, пожар в народе называют «красным петухом», поэтому, по законам симпатической магии, зарождению пожара должно препятствовать соответствующее ритуальное средство, а именно, скорлупки от красных куриных яиц.
Однако, по моим наблюдениям, ещё сильнее защищают от пожара перья и кости от рыжей курицы, съеденной на разговенье: ведь курица-то больше, чем яйцо! Причём перья идут от внешнего поджога, а кости – от возгорания изнутри. У меня, правда, келья железобетонная, её поджогом не возьмёшь, а потому я благоговейно собираю перья в особый мешок. За долгие годы постничества накопилось довольно-таки много, и получилась настоящая подушка.
И вот, как-то раз на Пасху прилёг я, значит, отдохнуть на эту подушку, и снится мне сон.
Будто сидим мы – то есть я, профессор А.Сиплый и дьякон А.Кураев – за столом и разговляемся. Хорошо уже так разговелись, пошли уже споры про шаманов культа Вуду и про ихние куриные жертвоприношения, как вдруг раздаётся из-под стола странный подозрительный шум и явственно чувствуется запах серы. Мои собуты… собеседники побледнели от страха – ведь никто из них не верил ни в привидения, ни в культ Вуду. А я-то сам не боюсь ни того, ни другого благодаря многолетней практике экзорцизма, и поэтому сразу догадался, что там не привидение, а скорее всего опять Збигнев Бжезинский.
Дело в том, что этот знаменитый масон на каждый праздник пытался устроить поджог моей кельи, но келья-то была железобетонная, и у него никогда ничего не получалось. А сверх того, вокруг была насыпана противопожарная скорлупа и перья разговенной курицы. Теперь же он как-то исхитрился пролезть вовнутрь и спрятался, каналья, под столом со своими спичками. Я не на шутку перепугался ввиду легковоспламеняемости нашей уже изрядно проспиртованной атмосферы. Что же делать?! – подумалось мне. – Быстро сгрёб я со скатерти кости от праздничной курицы и швырнул под стол! Там зашебуршало как-то по-новому и вслед за тем послышалось урчание и хруст разгрызаемых костей.
– Но, авва, неужели такой известнейший масон, как Збигнев Бжезинский, польстился на обглоданные куриные кости? – засомневались слушатели старца Аллегория.
– Ещё как! – с жаром подтвердил старец. – Ведь он караулил под столом аж с самого заговенья. Я это сразу понял: ведь все сорок дней поста у меня был затвор, и дверь ни разу не открывалась. Вот он там так и сидел. Кроме того, я предположил, что Бжезинский непременно должен быть тайным адептом культа Вуду, и потому воспользовался куриными костями, благо мои друзья их вполне уже обработали.
Короче говоря, пока масон насыщался, я успел сбегать за огнетушителем, и пустил под стол обильную струю. Бжезинский выскочил оттуда весь в пене, сжимая в правой руке мокрый коробок со спичками, а в левой – куриную ногу, и со злобной руганью бросился к дверям, дабы сгинуть во тьме кромешной.
Тут я проснулся и с удивлением размышлял о виденном. Весеннее солнце играло на нежно-зелёных листочках распустившейся вербы в графине на подоконнике, из соседней кельи доносились умиротворяющие звуки «Радио Радонеж». Прислушавшись, мне удалось разобрать, что это всё тот же профессор А.Сиплый обсуждает со всё тем же дьяконом А.Кураевым дежурную тему: «оккультно-православные обычаи и фольклорно-бытовые суеверия в свете научно-популярного богословия».
«Спорьте, спорьте, – подумалось мне. – Чай, хорошо спорится-то, на сытый желудок-то. Да все ваши споры – одни пустые скорлупки раскрашенные, и проку от них – столько же».
Входящие с благоговением
– Что ты всё сидишь на пороге храма? – спросил старца Аллегория некий входящий монах.
– Наблюдаю со благоговением входящих вонь, – ответил старец.
– Ну и как? – с тайным самодовольством поинтересовался входящий монах.
– Ох, сильна! – поморщился старец.
Вопрос Японского мудреца
Некий японский мудрец с горы Фудзияма вопросил старца Аллегория:
– Что печальнее: хризантема, почерневшая от мороза, или подоконник, усеянный прошлогодними мухами?
– Монах с мобильником, – ответил старец Аллегорий.
И оба прослезились.
Ангельская чистота
Сказал старец Аллегорий:
– Монахи, хвалящие ангельскую чистоту детей, не умнее мирян, хвалящих ангельскую чистоту монахов.
Ничего святого
Спросили, искушая, старца Аллегория:
– Что ты над всем насмехаешься? Ничего святого у тебя нет!
– Это точно, – ответил старец Аллегорий, – ничего нет: святого мобильника нет и святого спонсора нет, следовательно, и святого «пожертвования» в кармане нет; поэтому и святого холодильника в келье нет, святого ноутбука-интернета – вовсе нету; святой дачи в Перестройкино нет, и святого джипа, чтоб туда ездить – тоже нет. Ничего нет святого! Вот и смеюсь, как дурак.
Покраска церкви
Один батюшка пришёл к старцу Аллегорию спросить, в какой цвет ему покрасить церковь.
– Внутри или снаружи? – попросил уточнить старец Аллегорий.
– Конечно снаружи! – ответил батюшка. – Внутри-то что: бабки и так обойдутся.
– А-а, понятно… Ну, тогда покрась в серо-буро-малиновый.
– Но, авва, не будет ли слишком мрачно? – удивился батюшка.
– Соответственно, – аллегорически ответил старец.
Фантики
Фотографу старец Аллегорий сказал:
– Вы утешаетесь фантиками, а мы утешаемся конфетками.
Плач на обретение своих мощей старца Аллегория
Скажи мне, кудесник, любимец богов,
Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль на радость злоумных врагов
Сырой я укроюсь землёю?
Со вздохом кудесник ему отвечал:
Всё суетно в жизни прелестной.
И даже могилы последний причал
Костям ненадёжное место.
И всё же скажи мне, кудесник седой,
В чём смысл этой жизни унылой?
И скоро ль лопух прорастёт сам собой
Над нашей забытой могилой?
Рыдая, вещал тайнозрительный муж:
Познал я – всем властвует фатум.
Увы, потревожит могильную тьму
Мучитель земли – экскаватор.
Что всё-таки ждёт нас, скажи мне, мудрец,
В сей многоплачевной юдоли?
И как уберечь тленный прах, наконец,
От гробокопательской воли?
Слезу утирая, кудесник изрёк:
Могила всю жизнь подытожит.
Когда ж на тот свет твой настанет черёд,
Пусть в гроб тебе мину заложат.
Борода старца Аллегория
У старца Аллегория, известного своей строго подвижнической жизнью, была замечательно большая, но какая-то странно неухоженная борода.
– Авва! Почему у тебя такая какая-то непонятно какая борода? – спросили его.
– О, это обычное явление в практике умного делания! – охотно ответил старец. – Когда я погружаю свой ум в сердце, он часто застревает на полпути – в бороде. А ум у меня, знаете ли, цепкий такой – как репей. И бывает немало хлопот выдрать его оттуда для дальнейшего препровождения. Потому и мучаюсь всякий раз. А что делать? Не бриться же, на папежский манер.
– Но, авва, не вредит ли вашей пастырской репутации такой неблагообразный внешний вид?
– Нисколечко! Даже модно! К тому же я спрыскиваю бороду духами «Амбрэ де Прелесьон» за $1500. На женщин неотразимо действует парфюм, на мужчин – цена. Правда, скажу по секрету, от такого умного делания внутри совсем оволосатело: выдранные клочки бороды тоже погружаются в сердце и забивают все каналы. И «прелесьон» мало-помалу переходит туда же…
Паломничество трёх Добродетелей
Однажды Послушание, Пост и Молитва подошли к воротам монастыря старца Аллегория, известного своей строго подвижнической жизнью. Долго они стучали в чёрное железо, но, как говорится, не бе гласа, ниже послушания. Утомились, горемычные, и присели на завалинку. И тут вдруг подкатывает к воротам серебристый «Хаммер». Сразу же с той стороны загремело, загрохотало… Сообразительное послушание немедленно выхватило губку и шампунь, и начало стирать с лакированных боков «Хаммера» дорожную пыль. Тонированное стекло бесшумно опустилось, и рука с золотым перстнем капнула бумажкой $10. «Благотворитель!» – с придыханием произнёс Пост. «Аще внидет в сонмище ваше муж, злат перстень нося…» – пискнула Молитва и метнулась к воротам, уже готовым закрыться за въехавшим лимузином:
– Пустите странников переночевать!
– Много вас тут шляется, бомжей! – послышалось в железную щель. – Ещё вшей нанесёте!
– Нету у нас вшей, а есть 10 баксов! – смиренно продолжала просить Молитва. – Мы сделаем пожертвование!
– Мы поработаем во славу святой обители! – добавило Послушание.
– А питаться будем своими сухарями и снытью с пустыря! – заверил Пост.
За воротами произошло некоторое раздумье, и строгий голос провещал в чуть приоткрытую щель:
– Ну ладно! Ночлег на сеновале, на службу к пяти, на работу к полшестому… Много вас тут шляется, дармоедов…
Обрадованные Добродетели прошмыгнули в узкие врата и направились к указанному сеновалу, дивясь внутренней красоте святой обители. Такие благолепные храмы! Полированный гранит на могилках! Ровные ряды голубых ёлочек среди ухоженных цветников! А благодать-то, благодать-то какая!
В умилении от всего увиденного, Добродетели вычитали вечернее правило и легли ночевать в жёстко-аскетическом сене. Но не успели они толком вкусить сладостного сна, как рявкнул гром побудочного звонка, и строгий монах, смахивающий на Ф.Э.Дзержинского, стал подымать их на полунощницу.
Солнце всходит и заходит, а в избе моей темно, – как поётся в песне. И вот уже благочестивые паломники вновь собираются на гостеприимном сеновале для ночлега, и делятся впечатлениями прошедшего дня.
– Да, пришлось потрудиться на славу! – поведало Послушание друзьям-добродетелям. – Грузили пиломатериалы на суперМАЗ-длинномер, кубов двадцать. Говорят, старец Аллегорий для себя дачу строит на озере Иссык-Куль, и уже подвели под крышу. Действительно, где ж и отдыхать, как не на Иссык-Куле? Глядишь, книгу потом напишет: «Молитвы на озере – 2».
– А я всё молилась на службе! – ответила Молитва. – Точнее, не молилась, а записки читала. Честных отцов в храме почему-то не густо, и записки раздали читать паломникам: вот и читала все три часа подряд. Кстати, мне попалась наша записка, что мы вчера подали за 10 баксов, и я её с удовольствием прочитала наряду с прочими. Но зато как мне посчастливилось! – неподалёку сидели два монаха-безмолвника и спорили об исихазме. Два с половиной часа спорили! Так интересно было, и я узнала много нового, вот уж действительно – век живи, век учись.
– Ну, это ещё что! – перебил её Пост. – Со мной было ещё интереснее. Мыл я, значит, посуду в братской трапезной, а варят-то там – благочестивые паломницы. Эх, очень даже ещё и не старухи… Тёрся я с ними, тёрся, и уже к обеду одна из них, а к ужину и другая, – вот искушение! – предложили мне руку и сердце и всё прочее. Я им: да у меня ж одна кожа да кости, и в кармане – пшик со злости, но они: ничего, мы тебя откормим по-монашески: рыбными пельменями из осетрины и соевым шашлыком под ткемали, видишь – книга «Деликатесы постного застолья»? Пальчики оближешь! Сами облизывайте, – говорю им, и тикать оттуда. Лишившись через это ужина, завернул в трапезную для странников, думаю, сейчас попощусь от души. И точно, навалили нам какой-то кислой кирзы. «Это от вчерашнего братского обеда, – шепнул мне сосед, по виду бывалый бомж, – честные отцы кирзуху не жалуют, а давать её потом прокисшую на скотный двор нельзя – заболеть может, скотинка-то». Хорошо, у меня с собой была соль. Посолили – и съели. Правильно сказано в Писании: Имейте соль в себе. Очень практичный совет.
– Святые слова! – подтвердило Послушание. – Так точно и сказано: Вы есте соль земли: аще же соль обуяет, чим осолится? Нивочтоже будет ктому, точию да изсыпана будет вон, и попираема человеки.
– Господи, помилуй! – вздохнула Молитва.
На том и согласились.
Дождевой червяк
Однажды профессор А.Сиплый отдыхал на даче, а старец Аллегорий копал грядки на соседнем участке. И говорит тогда профессор:
– Геронда, скажи: какая интерпретация евхаристической транссубстанциации представляется тебе наиболее адекватной в контексте экуменического интеркоммьюниона?
Старец бодро разогнулся и показал профессору дождевого червяка, только что подобранного из-под лопаты. Червяк весело извивался в мозолистых старцевых пальцах. Профессор поморщился.
– Нет, это ты мне скажи сначала: ГДЕ У НЕГО ГОЛОВА, А ГДЕ – ХВОСТ? – такими словами осадил огородник-старец высокопросвещённого богослова.
Профессору не был известен ответ на предложенный вопрос, и посему, увы, пришлось удалиться без победных лавров. Старец же отпустил червяка на землю, и червяк тотчас поспешил зарыться в мягкий чернозём. Естественно, ГОЛО-ВОЙ вперёд.
Старец Аллегорий и Маяковский
Однажды знаменитый поэт В.В.Маяковский посетил монастырь старца Аллегория. Было время обеда, и старец пригласил гостя за трапезу. Тут вдруг вдохновение осенило поэта, и у него родился гениальный стих:
Жрать монахи бегут
с диким топотом –
Пропадай, всё монашество,
пропадом!
Сытный обед не угасил революционного духа поэта, и после трапезы у него родился другой гениальный стих:
Вспотело тело белое,
из пор сочится жир.
Что ты со мною сделала,
монашеская жизнь?
Безбожник он был, этот Маяковский, и плохо кончил. А монахи
как ели, так и едят, назло всем безбожникам.
20 слов о правилах
1. «Милостыня и правосудие во единой души, якоже человек покланяющийся Богови и идолом, во едином дому» – авва Исаак Сирин, слово 89-е.
2. Нельзя заставить человека читать правила, если не принудить его к тому особым, на сей счёт составленным правилом.
3. Правила делят человечество на три касты: составителей, нарушителей и исполнителей. «Брахманы, кшатрии и шудры» – кивнул тюрбаном шри махагуру Аллегорий. «Клерикалы, аристократы и пролетарии» – согласился с ним марксист А.Сиплый.
4. Иногда праведники составляют правила, а иногда правила составляют праведников: круговорот правильности в природе.
5. Правила меньше трёх пунктов никто не читает – несолидно, правила больше трёх пунктов – заумно.
6. В Африке, говорят, обнаружили племя, совсем не знающее никаких правил. Да что, впрочем, о них и говорить, одно слово – дикари! Чай, и штанов-то не носят.
7. На каждое правило есть своё левило.
8. Если правил много, а бумаги не хватает – можно писать с двух сторон. Лицевую прочтут мухи, а оборотную – клопы. Потом можно поменять местами.
9. Некоторые правила можно применять только по большой нужде. Главное, чтобы правила были достаточно мягкими.
10. Обычно
правила начинаются со слов:
ОБЯЗАТЕЛЬНО
НАДЛЕЖИТ,
СТРОЖАЙШЕ ЗАПРЕЩАЕТСЯ,
НЕПРЕМЕННО ТРЕБУЕТСЯ,
КАТЕГОРИЧЕСКИ ОБЯЗАНЫ.
Но есть такие, что со слов: РАЗРЕШАЕТСЯ, ПРИ УСЛОВИИ.
И вот эти-то – самые гнусные.
11. Если правила отображают естественный порядок вещей, то зачем тратить бумагу? А если нет, то зачем тратить нервы?
12. Пророчество Конфуция: «Как только где-нибудь на земном шаре появляется новое правило, так в Китае тотчас же нарождается ещё один китаец». Кто не верит – пусть проверит.
13. Устав
и Инструкция, сочетавшись законным браком, породили
множество Правил. Эти же, будучи среднего рода, стали размножаться уточнением
и пояснением, и произвели тьму
Пунктов и Параграфы (а от сих произошли Подпункты и Графики),
Форм и Норм (а от сих – Формуляры и Нормативы),
Статей и Списков (а от сих – Ссылки и Сноски),
Указаний и Замечаний (а от сих – Приказания и Примечания),
Положений и Порядков (а от сих – Распоряжения и Распорядки),
Отделов и Разделов (естественно, с Подразделами и Подразделениями),
Исключений и Извлечений (эти были бесплодны). Так говорил Заратустра…
14. Кто любит по правилам – любит одни лишь правила.
15. Если колбасу завернуть в какие-нибудь правила, она станет соевой.
16. Иное есть правость, иное же правильность, и совсем уж иное – праведность.
17. Кому устав, а кто и так прав.
18. «Понятия» – это неправильные правила, а правила – это непонятные «понятия».
19. Когда правила собраны вместе, это называется Кодекс. А когда «понятия» – это уже Уголовный Кодекс.
20. Евреи пишут не как все, а справа налево. Несомненно, это самый правильный народ.