Глава Восемнадцатая.
Над проливом стоял густой туман. Было раннее утро, и маленький катерок, грозно тарахтя и периодически издавая жуткий рёв, медленно пробирался в сторону Керчи, выразительно шурша видавшими виды бортами о ледяное крошево, сплошь покрывающее то небольшое пространство тёмной воды, что можно было разглядеть вокруг нас. Мы сидели на самом носу, закутанные от всепроникающей сырости во всё
, что смогли добыть среди нашего небогатого скарба, курили кислые от влаги сигареты, и старательно пытались разглядеть хоть что-нибудь впереди. Было твёрдое ощущение, что катер уже часа полтора, как только берег скрылся позади, либо находится строго на одном и том же месте, борясь изо всех своих лошадиных сил с неизвестно откуда взявшимся мощным встречным течением, либо просто плавает по кругу, и конца этому плаванию не будет никогда. Мне даже начало казаться уже, что некоторые, особо заковыристые, льдинки мы проплывали не так давно, а некоторые даже не один раз. Успокаивал только коренастый матрос этого корабля, который периодически выходил из рубки чтобы стрельнуть у нас сигарет и хриплым голосом сообщал, что "косу, блин, уже миновали, что сейчас, трать-тарарать, повернём чуток, а оттуда до порта, нахрен, уже и рядом совсем". Ни косы, ни каких-либо манёвров мы не наблюдали, но старались верить всему, что он говорит, так как ничего другого, по сути, нам и не оставалось.А вчера мы сначала потеряли кучу времени, когда пытались переправиться через эту водную преграду по-человечески, на пароме, вместе с автомобилем, но потом, всё-таки, выяснилось, что паром отменяется толи по техническим, толи по метеорологическим причинам на целых три дня, и мы, развернувшись, помчались в обратную сторону, до поворота на Тамань, в надежде отплыть оттуда в Керчь катером. Но туда мы прибыли, как выяснилось, уже слишком поздно, все катера уже уплыли, и пришлось думать о ночлеге, и о том, куда приткнуть тачку до нашего возвращения. Последнее создавало нам целый ворох неудобств - мало того, что здесь надо было найти достаточно надёжное место, где с автомобиля не поснимали бы всё, кого-либо заинтересовавшее, так и в Крыму мы, получается, оказываемся без транспорта, что, как я заметил, огорчало Старки, сроднившегося уже с ритмом жизни на колёсах, во всей этой истории, больше всего. Но делать было нечего, приходилось действовать по обстоятельствам. Однако, вопрос с ночёвкой и тачкой отпал сам собой, можно сказать, практически немедленно. Первый же, огромных размеров, мент, который подошёл к нам, поинтересоваться нашими персонами, и предложил нам свой, достаточно обширный, дом, и не менее обширный и благоустроенный гараж. Таким образом, тачка наша оказалась запертой на замок, да ещё под охраной огромного пса, а мы весь вечер пили домашний сухач, обильно и разнообразно его закусывая, в обществе хлебосольного мента и прочих его, ничуть не менее габаритных домочадцев. Оттуда даже удалось дозвониться в Керчь и объяснить Арво, когда и где нас можно будет встречать. Поздно вечером уже, пошли мы прогуляться по станице, постояли на высоченном обрыве над невидимым в ночи морем. Старки даже вспомнил криминальную историю Лермонтова об этих местах, а я пытался в потёмках объяснять, где тут когда-то располагался античный град Гермонасса, и как губит современную археологию, изучающую сей град, винзавод в недалёкой станице Сенной, которая, в свою очередь, являлась географической наследницей другой цитадели античного мира - Фанагореи, об археологах, копающих которую можно было говорить, ввиду непосредственной близости винзавода, лишь с глубоким прискорбием.
Опять затемно, с великим трудом, выбрались мы из пышных ментовских перин, плотно позавтракали, составив компанию отправлявшемуся на службу хозяину, и направились, пешком теперь уже, на пристань, где и ждал нас, разогревая ветеранский свой движок, этот побитый судьбой, но всё ещё бравый катер.
Но, как в итоге выяснилось, все наши подозрения относительно штурманских ошибок в процессе этого плавания были напрасными - спустя ещё какое-то время впереди что-то огромное сначала замаячило в тумане, а потом вдруг превратилось в ржавый борт подводной лодки, за которой угадывались очертания ещё нескольких таких же, потом, заслоняя всё, долго тянулся отвесно уходящий вверх клёпаный борт какого-то, явно, танкера, а сразу следом за ним начался причал, к которому мы и причалили. Матросы кинули на сушу трап с измочаленными краями, и мы вразвалочку сошли на берег Крыма. Протопав ещё с полкилометра по пирсу, мы добрели, наконец
, до здания морского вокзала, где, ещё издалека, увидели Арво, который, разглядев нас в тумане, немедленно направился нам навстречу, нетерпеливо махая нам рукой.Я жадно разглядывал его, пока он приближался к нам, и, по мере сближения, всё больше огорчался происшедшими с ним за это время переменами. Собственно говоря, я догадался, что это Арво только потому что ожидал там увидеть именно его, да ещё по общей конфигурации и седой его бороде, которая, впрочем, тоже стала гораздо длиннее и клочковатее. Всё остальное напоминало прежнего Арво ещё меньше - какая-то затрапезная зимняя куртка с капюшоном, засаленная вязанная шапочка и, когда-то такие пижонские, а теперь совсем стоптанные полусапоги делали его похожим скорее на обычного портового бича, чем на старого,
умудрённого долгой жизнью, а потому чуть чудаковатого, но насквозь проевропеенного корсара, каким я помнил его с момента нашей последней встречи. Даже осанка и походка, кажется, стали другими: сгорбившись и загребая ногами спешил навстречу нам обычный потёрханный дед. Когда он подошёл вплотную я совсем расстроился - и глаза его, на помятом лице, были непривычно потухшими, какими-то очень виноватыми, и, как мне показалось, слегка слезились.Я понял, что время для разговоров ещё далеко впереди, и молча зашагал вслед за Арво и Старки, которые, перекинувшись парой, не совсем понятных мне фраз на эстонском, быстрым шагом направились к трамвайной остановке. Почти сразу подкатил раздрызганный, но полупустой трамвай и повёз нас, огибая центр, в сторону автовокзала. По дороге я опять попытался спрашивать Арво о чём-то, но тот, бурчал только что-то невнятное, ссылаясь на спешку и суету. На автовокзале нам пришлось поругаться с огромной очередью, так как наш автобус, до "Курортного", как выяснил я в процессе, скоро отправлялся, но всё кончилось мирно, и, вскоре, мы сидели на жёстких скамьях мрачного вида автобуса, который потом, рыча тронулся и поехал, прыгая на плохом асфальте, по дороге на север от города, среди пустых, достаточно высоких, но каких-то плоских холмов, мимо покрытых серой слякотью посёлков, и сухих, уходящих в бесконечность виноградников.
Я специально даже сел в стороне от Арво и Старки, чтобы не надоедать им преждевременными расспросами, а решил просто смотреть по сторонам и ждать, чем это всё кончится. Они, правда, тоже ехали молча, делая вид, что изучают что-то за окнами. Смотреть там, правда, было особо не на что, и скоро надоело мне смертельно, но и поездка наша закончилась тоже довольно скоро, примерно через полтора часа мы уже стояли у маленькой автостанции села Курортное. Под ногами чавкала противная жижа, но когда мы отошли в сторону от вокзальной площади и пошли по одной из улиц, тротуар стал сухим, впереди показались холмы, покрытые жухлой травой, а справа блеснуло, под неожиданно показавшимся солнцем, море. Когда мы вышли из посёлка и стали подниматься на холм, я опять не выдержал:
Вскоре мы вышли на вершину холма и неожиданно величественный простор открылся перед нами: впереди уходил в море узким перешейком достаточно обширный потом полуостров, заканчивающийся, на фоне водного горизонта, высокой и весьма живописной скалой.
Его седой хайр, заплетённый, как оказалось, до того в тугую и спрятанную под одежду косицу, от быстрой ходьбы и ветра выбился наружу, расплёлся, и теперь развевался на ветру, как некогда на верхушке аббатства под Таллином. Я даже приободрился, любуясь узнаваемым вновь другом, который, казалось, воспрял и распрямился весь, стоя на просторе, между небом, морем, и скалой. Тут он опять повернулся и обратился, на сей раз, только ко мне: