Глава Седьмая.
Закат давно потух, и всё пространство перед нами сделалось однородной огромной чёрной дырой – ни звезды на небе, ни блика на воде – обе стихии слились в едином стремлении к полному покою вплоть до отсутствия какого-либо света. Казалось, мы с Лёликом сидим на бугре у самого края всего сущего, что именно тут и заканчивается не только старушка Европа со всем Старым Светом вкупе, но вообще всё – и пространство, и история, и даже само время…
Ощущение было бы полным, если бы ещё, вдобавок, зажать уши и не оборачиваться назад, к гряде холмов, из-за которых по-прежнему раздавалась музыка, ставшая в ночи настолько чарующей, что напоминала скорее древние заклинания, чем традиционную деревенскую вечерушку. Сполохи подсветок и неровный гул толпы вносили в общую картину некий уравновешивающий диссонанс, хотя, после всех наших разговоров, хотелось больше разглядывать, не двигаясь, под музыку мрак, чем возвращаться к переполненной пестротой и движениями людской суете.
Рассказ Лёлика меня буквально придавил – настолько он был, даже в деталях, чужд миру в котором жил всё это время я. Но, в то же самое время, он не был «телегой» про что-то совсем далёкое и нереальное. Всё о чём говорил Лёлик происходило тогда же и практически в тех же самых местах, где приходилось бывать и мне, появилось жутковатое впечатление, что, как в сказках про всевозможные «зазеркалья», я узнал о параллельной своему миру действительности. Всё, вроде бы, совпадало, однако, и было разделено незримой стеной, не позволяющей, оказывается, осознавать происходящее за ней. Больше всего озадачивало то, что многие известные мне люди, оказывается, запросто жили и действовали по обе стороны одновременно. Мало того, значительную часть фактов «оттуда» я уже знал, причём, не от них даже самих, и не из каких-то малодоступных источников – они были общедоступны и хорошо даже известны любому желающему, но вот сложились в одно целое, заствив меня по новому оценить многие ситуации, только теперь, в процессе не очень долгого, по сути, разговора с Лёликом.
Я сидел и ломал голову, пытаясь сообразить: где и когда я потерял нечто из виду, или что могло быть «паролем» к фактически закрытой, как оказалось, для меня части окружающей действительности, но сейчас, видимо, это всё было так мучительно сложно переосмыслить, как и прекратить подобные размышления. Внезапно меня будто озарило:
- Постой, но как это всё началось?
- Что началось?
- А о чём ты только что рассказывал?
- Так вот именно тогда, - вздохнув, Лёлик откинулся на спину, - мы же с этого и начали нашу беседу…
- С чего начали, - теперь прилёг рядом и я, - о чём это ты?
- О хуторе, дружище, о «Хуторе Восходящего Солнца»…
- Да ладно…
- Именно так!
- Не понимаю…
- Потом поймёшь.
- Когда?
- Вот записку мою прочитаешь, и всё станет для тебя ясно.
- Но почему нельзя так объяснить-то!
- Некоторые вещи вообще нельзя объяснять. Незачем. Проще принять их как факт, и всё. Пусть для тебя это будет текст на листочке. Иначе, уверен, слишком долгий, а главное, абсолютно бесполезный получится у нас разговор. Ты же, надеюсь, поверил всему, что я тебе только что рассказал?
- Конечно… С трудом, правда…
- Вот. Тогда не напрягай мозги, прими и это как факт. А потом, может быть, и совсем вопросов не останется. Хотя бы в отношении моей персоны, как таковой.
- Для меня, Лёлик, твоя персона едина – раз и навсегда. Так уж получилось когда-то. А вот остальное…
- «Так уж получилось», - передразнил меня Лёлик, - «когда-то»… «остальное»… Давай не будем.
Пришлось согласиться. Захотелось, правда, прямо сейчас пойти в деревню и прочитать лёликово послание. Чтобы было у кого спросить, если всё-таки останутся вопросы. Я даже встал на ноги и потянулся. Лёлик тоже встал и будто читая мои мысли сказал:
- Хватит. Не заморачивайся. Пойдём на сейшак, посмотрим как там Марина.
- Нам ещё почти неделю так оттягиваться…
- Вот и хорошо. А мне вот пора.
- Куда?
- Туда, - махнул рукой Лёлик в темноту, - и чем дальше, тем лучше.
Мы неторопясь вышли из темноты на край «зрительного зала». Зрелище открылось самое удивительное: на сцене два ударника выдавали медленный, в такт сердцебиению, глухой ритм, скрипка редкими всхлипами лишь поддерживала его, дудочка, или, скорее, рожок, с которым буквально застыл у микрофона невероятно бородатый чувак, казалось, тянул одну бесконечно унылую, но исполненную смысла, ноту… А практически все присутствующие, перед самой сценой, так же ритмично, неторопливо и величаво, двигались в едином огромном хороводе.
Мы присели недалеко от полулежащего на склоне парня с трубкой, которой тот не преминул с нами тут же поделиться. Хоровод продолжал движение, ритм вместе с дымом растекался по всем уголкам сознания, и в какой-то момент начало казаться, что люди в круге просто притоптывают на месте, а весь мир – со сценой, окрестными холмами, и тёмным небом – начал неспешное и торжественное вращение вокруг взявшихся за руки людей, этой единственно-непостижимой оси всех событий и времён…
Это продолжалось, как и положено, в течении вполне ощутимой бесконечности, даже когда музыка стихла и хоровод распался, вращение продолжалось ещё какое-то время, постепенно растворяясь в расходившихся по своим местам людях. Незаметно рядом оказалась Марина, заиграла уже следующая мелодия и мы продолжали молча сидеть, внимая ей, а потом и следующей. Только в неизвестно уже какой момент тишины Марина неожиданно спросила меня:
- А где же этот твой Лелюш?
- Если рядом со мной его нет, - ответил я, не поворачивая даже головы, - то, значит, он уехал.
- Да, - жена покрутила головой вокруг, - нигде его не видно.
- Тогда уехал…
- Куда?
- Туда, - махнул я рукой в темноту, - далеко…
- Странный он, всё-таки.
И до самого конца музыки, то есть почти до утра, я сидел на
склоне, явственно ощущая спиной недалёкий край земли, периодически размышляя в
такт звукам на стрёмные темы странностей, нормальностей и всякой прочей ерунды.