Жили-были в глухом лесу на болоте три сестрицы-кикиморы. Звали их Халява, Халтура и Химера. Жили не тужили, промышляли себе, по обычаю большинства лесной нечисти, мелкой экстрасенсорикой да сбором ядовитых грибов. Но вот однажды набрёл на их болотное уединение пламенный старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью, и обратил кикимор на путь истинный, внушая им оставить душевредное ремесло и поступить в монастырь на покаяние. Сестрицы согласились, что, действительно, в монастыре повеселее, чем на болоте, но с недоумением вопрошали старца – чем же им снискивать хлеб насущный?

– Посмотрите на птиц небесных, – возвысил голос пламенный Аллегорий, – которые не сеют, не жнут…

Кикиморы с готовностью неофиток задрали головы вверх, но увидели одну лишь старую ворону с куском сыра в зубах, устремляющуюся в район проживания Бабы-Яги.

– Или нет, лучше взгляните на полевые лилии, – поспешил переключить их внимание старец, – как они растут…

Кикиморы послушно опустили взор долу, но увы, откуда же на болоте лилии? Глазам их предстали до боли знакомые поганки и мухоморы, а уж про них-то нашим сестрицам отлично было известно, как они растут.

– Нет, нет! Надо в поте лица добывать свой хлеб, – и старец Аллегорий сокрушил соблазн своим жезлом, разметав ошмётки мухоморов по болотной грязи. После краткого молитвенного раздумья он вновь простер свой жезл и вдохновенно изрек:

– Вот вам саженец удивительного дерева, именуемого АВСТРАЛИЙСКИЙ БАОБАБ. Посадите дерево на дворе своего монастыря и вкушайте его плоды на всякий день.

И – о чудо! При этих словах старцев жезл немедленно пустил с одного конца множество корней, а с другой покрылся набухшими почками. Изумлённые кикиморы, припав к старцевым стопам, с благодарностью приняли чудесный подарок и усердно просили старца Аллегория не оставлять их аллегорическим попечением, что и было им отечески обещано. Однако немало прошло дней, пока старец Аллегорий выбрался посетить своих новых духовных чад.

Тем временем, болотные подвижницы умело распорядились старцевым подарком. Насаждение австралийских баобабов поручили сестрице Халтуре, так как она, в отличие от двух прочих тунеядок, вроде где-то когда-то подхалтуривала. Халтура, не долго думая, воткнула саженец как получится посреди двора. А получилось, естественно, как всегда, то есть – вверх корнями. Тогда и Халява приняла деятельное участие в садоводстве, а именно – раздобыла где-то пузатую кружку для сбора пожертвований и ловко прикрутила её к баобабу: «Прямо как скворечник! Летите птички, летите – чик-чирик, чик-чирик!» Сестрица же Химера назидала их в процессе работы душеполезным чтением «Притчей старца Аллегория».

И вот заявляется к ним сам старец Аллегорий, приняв вид простого паломника, и просит перекусить с дороги.

– Э, нет! На халяву у нас не перекусывают. А ну, клади деньги в кружку! – такими строгими словами встретили кикиморы своего неузнанного авву.

– Да у меня ничего нету, – прикидывается Аллегорий.

– Тогда иди работай! Видишь – австралийский баобаб? Бери ведро и поливай, пока не позеленеет. Да чтоб без халтуры, а то – кто не работает, тот не ест. Понял?

– Понял, понял, – смиренно отвечает старец, – а почему, скажите пожалуйста, у вас баобаб растёт вверх корнями?

– Э, да ты, дед, видать совсем тёмный, – отвечает ему сестрица Химера, отрываясь от книжки, – сказано же тебе: это австралийский баобаб! А Австралия находится где? – на противоположной стороне земного шара. Земля-то – она круглая, слыхал, дед? Поэтому всё, что находится в Австралии, по отношению к нам расположено в перевёрнутом виде на 180 градусов. Значит, и австралийский баобаб должен расти перевёрнутым на 180 градусов. Вот он у нас и растёт корнями вверх. Понял, дед?

– Ой, девочки, какие ж вы грамотные, какие образованные! Наверное, в семинарии учитесь? Прямо, сердце не нарадуется, глядя на вас. Может, всё же дадите кусочек?

– Ладно, подбери там, что ли, на столе, что от обеда осталось, – смилостивились польщённые кикиморы.

До позднего вечера трудился старец Аллегорий на поливке австралийского баобаба, ведь он привык честно зарабатывать свой хлеб. А когда стемнело, и кикиморы отправились спать, старец втихаря устроил оригинальное озеленение. Что же он сделал? А вот что: достав пачку долларов, написал на каждой бумажке «здесь был старец Аллегорий» и развесил доллары на корнях баобаба. Теперь, выполнив назначенное послушание, он мог позволить себе краткий отдых.

Но едва забрезжил рассвет, как старец-подвижник уже был на ногах, поднялся, чтобы ещё разок напоследок полить чудесно позеленевший баобаб и проститься с гостеприимной обителью, не тревожа крепко спящих насельниц. И вот он опять грядет сквозь лесные дебри, оглашаемый пением птиц и овеваемый ветром вдохновения.

И вдруг попадается ему на пути Баба-Яга. Сидит себе старая на пеньке у дороги и читает, окаянная, Блаватскую. Пламенный Аллегорий возмутился духом и хотел было тотчас обратить её на путь истинный, внушив оставить душевредное чтение и поступить в монастырь на покаяние. Но какое-то сомнение остановило его. Помедлив минуту в раздумье, он, с видом простого туриста, гуляющего по лесу, любезно поздоровался с Бабой-Ягой и, не задерживаясь, пошёл дальше, помахивая чётками. «Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень? И кто скажет человеку, что будет после него под солнцем? – думалось ему словами Екклесиаста. – Что существует, тому уже наречено имя, и известно, что это – человек, и что он не может препираться с тем, кто сильнее его. Много таких вещей, которые умножают суету: что же для человека лучше?»

А птицы всё пели, звонко и сладостно, под зелёными сводами лесного чертога, и солнечные зайчики перемигивались с анютиными глазками в густой траве под ногами старца Аллегория.

Шёл Ёжик по лесу. Слышит – какое-то «тили-тили» в траве. Подкрался Ёжик поближе, чтобы посмотреть, видит – лежит на земле мобильник. «Вот искушение, – подумал Ёжик, – ведь предупреждала меня бабушка: держись подальше от этих умных штучек… Ведь лупил же меня дедушка: не бери чужого… Вот ведь, искушение». А мобильник всё «тили-тили, трали-вали». Не выдержал Ёжик, поднял мобильник и робко говорит: «Алё?»

– Батюшка, спасите, погибаю! – зарыдал мобильник женским голосом.

«Ах, это какая-то бедная ежиха, – дрогнуло сердце у нашего Ёжика, – как переживает, горемычная…»

– Ну, что там случилось?

– Батюшка! У меня искушение. Я по вашему благословению пощусь, а муж пристаёт: давай, мол… Всё пристаёт и пристаёт.

– А ты что?

– А я всё пощусь и пощусь.

– А он что?

– Давай, говорит, и всё тут.

– Да-а… тяжело тебе, – вздохнул сердобольный Ёжик. – А ты вот что: когда он опять начнёт приставать, ты его – колючками, колючками! Я таким манером уже не от одного лиса отбился, прекрасно действует!

– Ой, огромное спасибо, батюшка! Как вы меня вразумили! Я так и сделаю по вашему совету.

«Вот ведь искушение с этими мобильниками» – подумал Ёжик, покрутил-покрутил аппарат в лапах, да и сунул себе в карман. А он опять «тили-тили, трали-вали» у Ёжика в кармане. Ёжик уже не робеет, а сразу достаёт мобильник из кармана и говорит: «Алё!»

– Батюшка, всё как вы благословили, сделано, – захрипел мобильник крутым мужским голосом, – с братвой развязался, и ещё пара лимонов прозапас осталась. Куда благословите их пристроить?

«Какой хозяйственный ёж, – подумалось нашему Ёжику, – заранее запасается на зиму. Даже лимонов где-то достал»

– Куда – куда? Засунь в дупло, да и всё, – советует Ёжик, – вместе со всем прочим. – Ведь наш Ёжик тоже был очень хозяйственный.

– То есть как – в дупло? Это чего, аллегорически, да, бать?

– Алле-… чего? – не понимает Ёжик, – ты, брат, не умничай, а делай по-простому, что тебе говорят. Только чтоб никто не видел, куда. Понятно?

– В натуре, бать, понятно! В дупло, и чтоб никто не видел, – нет проблем, как благословите!

– Ну, давай, давай… – отечески прощается Ёжик и прячет мобильник в карман.

«Сколько забот, сколько переживаний из-за этого мобильника. Но что поделаешь? Должен же кто-то нести этот крест» – смиренно подумал Ёжик. А мобильник уже опять: «тили-тили, трали-вали». Ёжик, укрепив себя мыслью о святости долга, твёрдой рукой достаёт трубку и говорит: «Алё?»

– Батюшка, помогите! – дребезжит мобильник старушечьим голосом, – совсем сыночек испортился: всё читает какую-то Кастанеду, прямо заболел этой Кастанедой. А теперь ещё стал ездить в лес за какими-то грибами. Наестся грибов и ходит сам не свой, прямо страшно за него. Батюшка, исцелите моего сыночка, умоляю!

«Ну, это дело совсем плёвое. И чего старуха убивается? – подумал сердобольный Ёжик, – ладно, утешу дуру».

– Что ты, мать, всё сложности какие-то выдумываешь? Аль не слыхала: где просто – там ангелов со сто? Есть простое средство от костоеды, народное, им ещё моя бабушка лечила. Записывай: настойка из колорадских жуков на козлиной моче; половину внутрь, половину – втирать до посинения. Через месяц всю костоеду как рукой снимет. А грибы тут и вовсе не при чём, я и сам люблю грибочками побаловаться, особенно в пост.

– Ах, батюшка! Прямо камень с сердца вы у меня сняли. А как часто жуков принимать?

– Три раза в день перед едой. Можно и после, но не всякому, знаешь ли, привычно. Может и того…

– Ах, батюшка дорогой, уж не знаю, чем вас и отблагодарить. Может, прислать чего?

– Вот-вот! Грибочков, мать, грибочков пришли. Сушёных там, маринованных… Не переживай, мать, я тоже в молодости шебутной был. Ладно, если что – позванивай.

«До чего ж безмозглые эти ежихи, – вздохнул утомлённый долгой беседой Ёжик, – а всё же жалко их: мыкаются, бедные, как овцы не имущие пастыря. Вот и приходится, хочешь не хочешь, нянчиться с ними. Ох, ох, жертвуешь собой…»

Месяц спустя две сороки – одна лесная, другая городская – обмениваются сплетнями, сидя на ветке старого дуба.

– Кошмар-р! Позор-р! – стрекочет лесная, – Ёж-то наш, Ёж – кто бы мог подумать – совсем сдурел. Помнишь, завёл себе мобильник? С этого-то и пошло. Сначала стал по почте получать какие-то импортные грибы из Питера, потом всех достал рассказами о своих видениях и озарениях, а теперь бегает как полоумный по лесу и орёт: «Я – старец Аллегорий, всех благословляю!» Дур-р-рдом!

– Кошмар-р! Тер-рор-р! – отвечает городская, – у нас ещё хуже. Один новый русский своей бабе двести пачек баксов в… (неразборчиво). А она ему булавками, булавками в … (неразборчиво). Кр-р-риминал!

– Кошмар-р!

– Куда катится мир-р!

Жили-были в старинном запустелом монастыре два монаха. Ковыляли по гулким коридорам да копались на маленьком огородике. И вдруг случилось страшное землетрясение. Древние постройки монастыря в одночасье превратились в кучи камней, досок и битого кирпича. Но оба старца чудом оказались живы и здоровы. Отслужив благодарственный молебен и подкрепившись парой огурцов с огорода, они стали думать, как же им теперь устроить своё жильё. И говорили они друг другу так:

– Надо всё сделать как было, и чтобы каждый кирпичик, каждая доска вернулись на своё место. Всё нужно бережно собрать и восстановить в точности в прежнем виде.

– Да как же и что мы соберём в этих руинах? Кирпичи все побиты, доски все поломаны, и как чего было – никто уж теперь не припомнит. Давай лучше построим маленькую келью из чего найдётся среди обломков.

– Ни в коем случае – это будет модернизм! Мы строго будем следовать плану древних зодчих. А то вдруг мы построим что-то не так?

– Э, давай лучше отслужим этим древним зодчим молебен, чтобы они умудрили нас сложить хотя бы какую-нибудь келейку, а то ведь ни ты, ни я в строительстве – ни бум-бум. Куда уж нам замахиваться на целый монастырь? Нам бы крышу над головой, а прочее – как Бог даст.

– То есть что – бросить всё на произвол судьбы? Да здесь каждый кирпичик обмоленный, каждая досочка освящённая!

– Вот и построим из них маленькую освящённую келью. Новый-то стройматериал всё равно покупать не на что. И место наше пустынное… И вообще, зачем нам такие хоромы?

– Мы обязаны поддерживать славу нашей обители! Из этих стен воссиявал свет духовности для всего мира!

– Так-то оно так, да тогда-то в монастыре было триста крепких монахов, а теперь нас – два инвалида. Может, как-нибудь воссияем из маленькой кельи?

– Нет! Свеча должна стоять на подсвечнике. Поэтому мы немедленно приступаем к подвигу реставрации. Отложим временно всё прочее – и за дело.

– А кто будет копать огород? Суслик да крот? Или, может, нам манна небесная упадёт прямо в рот? Ты как хочешь, а у меня язва. Мне обедать вовремя надо, и вообще, тяжёлое поднимать нельзя.

– Ах, так? Ну, что же, гусь свинье не товарищ. Придётся всё взвалить на себя одного. Сиди у своего разбитого корыта, а я мужественно вринусь в море житейское, пенящееся срамотами своими, дабы поймать в его волнах золотую рыбку – спонсора для нашей реставрации. Гуд бай!

– И что с ним стало дальше? – спросили старца Аллегория паломники, увлечённые захватывающим рассказом.

– Не знаю, друзья мои, – со вздохом ответил старец, – уже более двадцати лет я живу здесь, построив, как видите, эту келью, а от него ни слуха, ни духа. Когда я копаю огород, или подштукатуриваю свою развалюху, я молюсь за него. Помолитесь, друзья, и вы.

Жил-был в монастыре Кот. Звали его – Кот в Сапогах. Потому что он гадил у братии в сапогах.

Однажды нагадил он в сапог одному брату. Тот пошёл к келарю и с возмущением потребовал не кормить больше этого наглого Кота. И все догадались, что брат в глубине души недугует страстью чревоугодия.

Потом Кот в Сапогах нагадил другому брату. Тот с возмущением заявил, что опять у этого наглого Кота течка, раз он снова принялся метить свою территорию. И все догадались, что брат в глубине души недугует блудной страстью.

Потом Кот нагадил в сапогах ещё одному брату. Тот пошёл в рухольную и с возмущением потребовал себе новые сапоги. И все догадались, что брат в глубине души недугует страстью стяжательства.

Потом Кот возьми да и нагадь в сапог четвёртому брату. Тот с возмущением отвозил этим сапогом наглого Кота по морде. И все догадались, что брат в глубине души недугует страстью гнева.

Потом Кот в сапогах пятого брата нагадил исподтишка, вот гнусная тварь. Брат побежал к старцу и стал с возмущением жаловаться, что, мол, наглый Кот совсем его со свету сжить хочет. И все догадались, что брат в глубине души недугует страстью печали.

Потом Кот в сапогах следующего брата нагадил рано утром. Тот позвонил благочинному и с возмущением заявил, что не может прийти на полунощницу, так как наглый Кот осквернил его сапоги. И все догадались, что брат в глубине души недугует страстью уныния.

Потом Кот нагадил в сапог брату-подвижнику. Тот надел сапоги и с возмущением ходил в них весь день, распространяя запах кошачьего дерьма. И все догадались, что брат в глубине души недугует страстью тщеславия.

В конце концов, Кот в Сапогах нагадил в сапог самому старцу Аллегорию. Тот не возмутился, и ничего не сказал. Но, вот странно, после того дня наглого Кота в монастыре больше никто не видел, и куда он подевался – осталось загадкой. Но многие догадались… Что старец Аллегорий – бесстрастный!

Богослов и Дуб

Один богослов спросил у Дуба: считает ли он себя достойным произрастить апельсины? Дуб же ответил ему: иди, и произрасти плоды покаяния, которые заповеданы тебе, а я произращу жёлуди, которые заповеданы мне.

Стяжание внутреннего человека

Однажды старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью, покинул пустынное уединение для беседы с некоторыми паломниками из Мемфиса, пришедшими получить от старца наставление в духовной жизни.

– Главное в духовной жизни, – поучал старец, – это стяжание внутреннего человека!

При этих словах две некие девицы, пришедшие к старцу вместе с прочими, стали перешёптываться, со смехом спрашивая друг друга, как понимать стяжание внутреннего человека.

– Стяжание внутреннего человека надо понимать духовно! – возвысил голос старец.

– То есть, лучше выйти за семинариста? – громко переспросила девица, заинтересовавшись развитием темы.

– Гы-гы-гы! – не удержались некоторые из послушников, но Аллегорий гневным взглядом прекратил этот неуместный смех.

– Внешний человек уготован в снедь гадам, а внутренний человек продолжает свое бытие и после того, – закончил беседу старец и отпустил слушателей с миром.

Утомленный продолжительной беседой, Аллегорий счёл возможным позволить себе небольшой отдых, а именно – половить рыбку в мутной воде Нила. Свистнув с берега знакомому крокодилу, старец взошёл на его чешуйчатую спину, откуда он обычно закидывал удочку. Но, видно, или легкомысленное поведение давешних девиц неприметным образом поколебало его помысел, или же возмущение на нерадивых учеников омрачило его духовный горизонт, короче говоря, старец дал слабину… А подлый крокодил, почуяв это, тотчас кинулся на него и сожрал в один присест вместе с удочкой. Видите, как опасно монаху беседовать о возвышенных предметах с людьми мирского духа?

Некоторое время спустя дюжина нильских крокодилов вылезли на песочек погреть спины и побеседовать о крокодильих делах.

– Пару дней назад я залез в главный фараонов пруд и пожрал всех золотых карасей, – хвалится один.

– А я на неделе придавил недурственную газель, пока она пялилась на своё отражение в воде, – хвастается второй.

– А я вчера замочил этого льва, который всё шуршал в наших камышах, – колотит понты третий, – тоже мне, царь зверей!

– Нет, дети мои, – молвил самый большой и старый Аллигатор, – золотые караси, газели, и даже львы, – всё это не то… Поверьте мне: главное в нашей духовной жизни – это стяжать внутреннего человека. Внутреннего – ик! – человека!

И старец Аллигатор залился обильными крокодиловыми слезами. Ведь он всё же по-своему любил старца Аллегория и был многим ему обязан.

Однажды старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью, обличал профессора богословия А.Сиплого, известного своей книгой «Путы разные в поясках из тины», в излишней многоречивости. На что профессор заявил, что может обратить атеиста к вере, прочитав ему лекцию всего лишь из трёх букв. Но Аллегорий сказал, что и этого слишком много.

– Ты, верно, смеёшься надо мной, считая это невозможным? – вспылил профессор, – но я докажу тебе!

Вышли они на улицу, и вот, ковыляет им навстречу какой-то нищий. Тут профессор А.Сиплый поправил галстук, принял позу ex cathedra и, воздев перст к небесам, с непреодолимой силой убеждения произнёс:

– Б О Г !

Нищий боязливо остановился и закивал головой:

– Аллах-акбар, аллах-акбар! – он был татарин.

– Вот видишь! Что я говорил? – самодовольно обратился профессор к старцу.

Тут старец достал из сумки батон хлеба и пакет молока, протянул нищему татарину, и без всякой ex cathedr-ы произнёс:

– На!

Татарин прижал к груди хлеб и молоко; из глаз его заструились слёзы, и он стал истово креститься, кланяясь на золотую маковку соседней церквушки.

– Явная прелесть! – фыркнул А.Сиплый и удалился в противоположном направлении.

Академик Т.Д. Лысенко методами передовой мичуринской генетики вывел зелёную курицу. Гениальный биолог так объяснял свой замысел:

«Растения, как известно, получают энергию от солнца и усваивают световое излучение при помощи фотосинтеза. Поэтому им, кроме воды и небольшого количества минеральных веществ, фактически, больше ничего не нужно. Точно таким же образом и наша курица, благодаря находящемуся в её перьях хлорофиллу, фотосинтезирует необходимую для своей жизнедеятельности энергию непосредственно из солнечного излучения, сберегая дорогостоящие куриные комбикорма. Тем самым достигается огромная народно-хозяйственная экономия, а передовая мичуринская генетика, как видите, вновь доказывает свою победоносную творческую силу пред лицом дегенеративного вейсманизма-морганизма».

Посетивший выставку всесоюзного куроводства товарищ Сталин остался доволен успехами истинных мичуринцев, и даже пошутил: «Теперь солнцу придётся светить – немножко ярче!» И все радостно рассмеялись. Но сама зелёная курица почему-то оставалась грустной.

– Почему же ты не радуешься? Ведь тебя наградили самой главной золотой медалью! – спрашивали зелёную курицу её товарки, куры других призовых пород.

– Ах, девочки, – со слезами отвечала зелёная курица, – что радости в медали – когда паёк у меня, увы, в соответствии с расчетами передовой науки, хуже блокадного. И, девочки, кто б знал, до чего ж мучительно нести квадратные яйца!

В одном монастыре жили нерадивые монахи. Однажды надоело им нерадение, и они решили подвизаться. А для этого – закупили блокноты и ручки, дабы тщательно следить за своими грехами, записывая их на всякий час для исповеди. Но у этих нерадивцев и сие благое начинание не принесло плода, и потому они решили обратиться к старцу Аллегорию, известному своей строго подвижнической жизнью, за советом – как же им спастись.

– Особенно же нам жаль денег, попусту потраченных на блокноты и ручки, – плакались Аллегорию нерадивцы.

С отеческой жалостью старец взглянул на них и, подумав с минуту, преподал им такой мудрый совет:

– А вы записывайте не свои грехи, а друг друга. Например, один пусть записывает, кто из братий сачкует с послушания. Другой – кто курит на кафизмах. Третий – кто треплется по мобильнику. Четвёртый – кто жарит картошку в келье. Пятый – кто косит под болящего. Шестой – кто пасёт тёлок под липками. Седьмой – кто шляется за ворота. И так каждый пусть что-нибудь записывает за всеми прочими. Тогда у вас будет строгая духовная дисциплина, и вы избавитесь от нерадения; причём – при помощи тех же блокнотов и ручек.

– У-у… Да ну её, эту такую духовную дисциплину, – зароптали нерадивые монахи и, с досадой бросив в бурьян все свои блокноты и ручки, отправились восвояси. Нерадивцы, что и говорить.

Однажды старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью, ехал в автобусе и вдруг почувствовал, что кто-то лезет к нему в карман.

– Ага, попался! – вскричал Аллегорий, поймав вора за руку, – сейчас пойдём в милицию.

– Стыдись, старец, – возражает ему карманник, – я ведь хотел только взять у тебя благословение, тихо-тихо – чтоб не нарушить твоего умного безмолвия.

– Ну, тогда и лез бы в правый карман, где благословения, – отвечает Аллегорий, – а ты ишь, сразу в левый, где одна грешная мамона.

– Стыдись, старец, – опять возражает ему карманник, – ведь ничего не случается без воли Божьей. Что ж ты возмущаешься? Считай, что на то была воля Божья, и смиряйся.

– Ну, раз ничего, говоришь, не случается без воли Божьей, – отвечает старец Аллегорий, – значит, и попался ты, окаянный, тоже – по воле Божьей. А стало быть – не миновать тебе кутузки.

– Стыдись, старец, – опять возражает ему карманник, – «Бог есть любовь, и только любовь», а ты… Разве ты не слышал лекции знаменитого богослова профессора А.Сиплого?

– Ну, что там насчёт «любовь» – это все знают, – отвечает старец карманнику, – а насчёт «и только» – врёт твой товарищ профессор: есть ещё и Суд Божий. Вот об этом-то тебе и напомнят за решёткой, богослов карманный.

– Стыдись, старец, – не унимается подкованный карманник, – все, кто не почитает профессора А.Сиплого, находятся в прелести!

– Что ж поделать, – смиренно ответил Аллегорий, подходя к зарешеченной двери милицейского отделения, – всяк да пребудет там, идеже ему подобает быти: старцы – в прелести, богословы – в «Путах разума», а воры – в тюрьме.

Баран, поглядывая в корыто с водой, расчёсывает свои кудряшки.

– Аль собрался куды? – подходит к нему старый Козёл.

– На экуменическую ассамблею, – проблеял ему в ответ Баран.

– А какова рядна ты там забыл? – скептически спрашивает Козёл.

– Я должен засвидетельствовать пред лицом всего зверианства ту неоспоримую истину, что именно агнец – самый священный представитель зоологического мира!

– Ох, сидел бы, Бяшка, дома: пастух – свой мужик, овчарки – в обиду не дадут, травы – хоть зажрись. Чё те ещё надо?

– Фи, обскурантизм! Мещанство! Ах… Моя душа жаждет свежего ветра вселенских просторов и блаженного сияния всепримиряющей любви.

Козёл задрал морду и поводил носом по воздуху:

– Бяшка, если меня не обманывает нюх, на вселенских просторах пока ещё не оскудела всепримиряющая любовь к шашлыкам. Сидел бы ты дома – послушай старого Козла.

Но не послушал его Баран и всё-таки поехал на экуменическую ассамблею. О, это упоительное веяние свежих ветров со всех концов ойкумены! О, сладостное лобзание братского всепрощения! Воистину, здесь «волк будет жить вместе с ягнёнком, и барс будет лежать вместе с козлёнком; и корова будет пастись с медведицею, и детёныши их будут лежать вместе». Короче, решили звери увенчать ассамблею совместной экуменической молитвой.

– О чём будем молиться? Может, чтобы пошёл дождь? – вопрошает собрание председатель – доктор Аспид.

– Ноу, ноу! – замяукал пастор Кот, – моя шкурка не терпит попадания влаги.

– Тогда давайте, чтоб припекло солнце, – политично извивается Аспид.

– Найн! Найн! – затявкала епископша Гиена, – у нас в пустыне опять всё пересохнет, и придётся рисковать шкурой возле этих двуногих.

– Ладно, полагаю, что никто не откажется сотворить молитву перед вкушением пищи? – и доктор Аспид изящно свернулся кольцом, ухватив пастью кончик своего хвоста.

Всё экуменическое зверианство выразило единодушное согласие с таким предложением, и все начали молиться – кто замяукал, кто затявкал, кто заблеял, короче – кто как может. Переведя дух после продолжительного вдохновенного молитвословия, наш Баран спрашивает соседа:

– А что будем есть? Где еда-то?

Сосед, спрятав в карман пилочку для когтей, любезно улыбнулся, обнажив жёлтые клыки. И взглянув на Барана взглядом, полным всепримиряющей любви, ответил:

– Шашлык.

Однажды старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью, из миссионерского похода к оленеводам севера привёз обращённого им на путь истинный Чукчу. Желая ещё более утвердить новообращённого на сем пути, старец, как обычно, воткнул свой жезл в песок и велел Чукче поливать его каждый день, принося воду из реки за пять километров. Чукча, равно неискушённый как в аскетике, так и в агрономии, был, однако, от природы сообразителен. Он с энтузиазмом неофита стал поливать аллегорический жезл, но при этом всякий раз незаметно выдёргивал его из песка и передвигал поближе к реке. В конце концов, жезл был воткнут во влажный ил на мелководье, а послушный и сообразительный Чукча предался любимому занятию – лени.

И вот, решил старец Аллегорий проверить, как там у его Чукчи идут дела. Узрев чудесное перемещение жезла, старец с возмущением потребовал объяснений.

– Э-э, бачка! Большой вода сам пришёл, – попытался обмануть прозорливца наивный оленевод.

Но старец, естественно, не поверил. Выдернув жезл из ила, он обломал отросшие корешки и прозябшую сверху ботву и накостылял Чукче по чему попало, каковым действием восставил соблазнившегося послушника на пути истинном. А затем вернул жезл на прежнее место и велел поливать, как и раньше. И стал смиренный Чукча вновь поливать аллегорический жезл, всё более и более утверждаясь на пути истинном.

И вот, по прошествии должного времени, старец Аллегорий опять интересуется, как там у Чукчи дела. И видит он – о чудо! – жезл всё-таки прозяб. Но не ветви израстил он, а – поверите ли? – раскидистые оленьи рога! Изумлённый Аллегорий с опаской вынул жезл из песка и обнаружил на другом конце… натуральное оленье копыто.

– Что это значит? – вскричал старец.

– Э-э, бачка! Чукча молился! – ответил Чукча.

– Ах ты невежа! – с возмущением вскричал старец, – да как ты смел! Это по моим молитвам должен был прозябнуть жезл, а не по твоим, болван!

И, обломав рога и копыта, накостылял Чукче вдвое больше прежнего, чем надёжно оградил послушника от возможного превозношения. Жезл же вернул на место и велел поливать, как раньше. И стал смиренный Чукча вновь поливать аллегорический жезл, преуспевая всё более и более.

На реке, куда он ходил за водой, Чукча за время своего долгого подвига успел приручить (оленевод так и не умер в нём) крокодила, и даже научил его разговаривать.

– Что, опять дал по шее? – вздохнул земноводный друг Чукчи, всплыв на знакомое хлюпанье ведра.

– О-о! Бачка Алыгоры – большой шама-ан! – с глубоким уважением протянул Чукча.

Однажды китайский император Лунь Юй, известный своей любовью ко всему прекрасному, призвал придворных мудрецов и потребовал немедленно дать ему какой-нибудь мудрый совет. Услышав это необычное повеление, мудрецы побледнели от страха, ибо авторитет их мудрости как раз на том и вырос, что они в течение последних пятидесяти лет искусно уклонялись от преподаяния Его Солнцеподобию каких бы то ни было советов, небезосновательно полагая, что мудрые советы могут исходить лишь от самого мудрого Лунь Юя. Поэтому они благоразумно ответили, что немедленно и со всем тщанием приступят к поиску подходящего совета в Книге Мудрых Советов, где для назидания потомков записывались в алфавитном порядке перлы императорской мудрости.

Но на это император недовольно ответил, что, мол, упомянутая Книга уже истрепалась от слишком частого её употребления, и потому он желает услышать что-нибудь новое, творчески выходящее за пределы страниц оной Книги. Мудрецы ещё более побледнели от страха, но, видя своё безвыходное положение, вдруг почувствовали в себе внезапно пробудившуюся творческую силу, и потому, после краткого совещания, осмелились преподать Его Солнцеподобию требуемый мудрый совет. И вот что они посоветовали:

«Поелику Книга Мудрых Советов истрепалась от слишком частого её употребления, то следует изготовить для неё новый подобающий переплёт, украшенный драгоценными материалами и художественной работой. А также сделать употребление оной Книги не столь частым, но, наоборот, по возможности редким, дабы повысить почтительное к ней отношение со стороны подданных. Для назидания же последних составить краткие цитатники, каковые пустить в продажу по цене в один юань в пользу казны, обязав каждого верноподданного китайца приобрести экземпляр».

Император Лунь Юй, известный своей любовью ко всему прекрасному, благожелательно принял этот совет и отпустил своих придворных мудрецов с миром и очередными наградами.

Однажды китайский император Лунь Юй, известный своей любовью ко всему прекрасному, призвал придворных мудрецов и потребовал немедленно дать ему какой-нибудь мудрый совет, который был бы одновременно экономически выгодным, научно обоснованным и, главное, эстетически прекрасным. Мудрецы, которые были истинные китайцы, кратко посовещались и почтительно предложили Его Солнцеподобию мудрый совет: ИСТРЕБИТЬ ВСЕХ ВОРОБЬЁВ в пределах Китайской империи.

«Поелику воробьи склёвывают множество рисовых зёрен из урожая, выращенного подданными Вашего Солнцеподобия, то в нашей всегда процветающей Китайской империи ощущается как бы некий недостаток продовольствия, вследствие чего народ слегка вымирает от голода, впрочем, неустанно прославляя мудрую заботливость своего Императора» – так объяснил первый мудрец экономическую сторону предложенного совета.

«Поелику слово «воробей», как установила передовая китайская придворная наука, было введено в употребление солнцеподобным Сянь Юем, прапрадедом Вашего Солнцеподобия, с целью указать потомкам, во-первых, на неисправимо воровскую сущность этой птицы, а во-вторых, на способ борьбы с нею, то нам надлежит почтительно прислушаться к высокопросвещенному мнению солнцеподобного птериолога» – так объяснил второй мудрец научную сторону предложенного совета.

«Поелику воробьиное чириканье заглушает пение соловьёв, прославляющих прекрасное благоустройство Китайской империи, а также подаёт подданным Вашего Солнцеподобия дурной пример свободного выражения собственных грубых мнений, то воистину прекрасно было бы позволить соловьям распространить своё искусство и на дневное время, столь бездарно занимаемое неопрятной, шумной птицей» – так объяснил третий мудрец эстетическую сторону предложенного совета.

«Вот-вот, именно это действительно важно» – одобрил мудрый совет Лунь Юй, известный своей любовью ко всему прекрасному. И объявил Кампанию по Истреблению Воробьёв.

И воробьи были истреблены все до одного.

Но, увы, кто же во время Истребительных Кампаний разбирает – где воробей, а где – соловей?..

Однажды старец Аллегорий и профессор А.Сиплый пошли по грибы. Профессор набрал всё белые, да подосиновики, а старец Аллегорий – одни мухоморы да поганки.

– Старец, ты в прелести! – самодовольно сказал профессор, заглянув в Аллегориеву корзину.

– Нет, я не в прелести, – ответил духоносный муж, – но кое-кто думает только о себе, а кое-кто – и о ближнем. Если бы я не собрал эти поганки у тебя из-под носа, они бы все оказались в твоей корзине вперемешку с хорошими грибами. А ты бы оказался в реанимации вперемешку с прочими богословами.

Старец и Дао

Однажды старец Аллегорий и профессор А.Сиплый поспорили о том, что такое Дао. Профессор утверждал, что Дао – это прелесть: «одна прелесть и ничего больше». А старец возражал ему, что «оно, конечно, может и так, да ведь у тебя что ни возьми – всё прелесть, а умные люди вначале смотрят своими глазами, а потом уж говорят». И оформили они в ОВКС экуменическую командировку и поехали в Тибет. Там, не теряя времени, они сразу направились в монастырь Шаолинь и стали спрашивать у каждого встречного и поперечного, что такое Дао. Шаолиньские старцы, думая испытать гостей, загадали им даосский коан: «Покажите нам хлопок одной ладони – и мы откроем вам тайну Дао».

Тогда старец Аллегорий шепнул на ухо профессору: «Ударь меня по левой щеке». Профессор А.Сиплый размахнулся и с удовольствием залепил своему закадычному оппоненту звонкую оплеуху. Шаолиньцы расступились, ожидая увидеть демонстрацию боевых искусств, но старец Аллегорий упал в ноги профессору и сказал: «Прости меня!» Потом встал и обратился к шаолиньцам: «Вот это и есть хлопок одной ладони». Поражённые шаолиньцы не знали, что и сказать, и послали в библиотеку за книгами Лао Цзы, дабы открыть гостям тайну Дао. Но сколько они ни открывали, профессор немедленно всё закрывал обратно, говоря: «Это прелесть! Это прелесть!» В конце концов, все утомились и устроили чайную церемонию, а гостей посадили на почётное место.

И тогда самый старый далай-лама сказал: «Я открою вам тайну Дао! Принесите мне какой-нибудь камень». Принесли ему булыжник, валявшийся у дороги. «Вот что такое Дао» - молвил престарелый аскет и пальцем проткнул камень насквозь. И все удивились – кто с восхищением, кто с недоумением. Профессор же А.Сиплый схватил булыжник и стал придирчиво рассматривать. Сунул в дырку карандаш, повертел туда-сюда, потом ощупал пальцем – точно, дырка настоящая. Можно было бы объявить её плодом разгоряченного воображения, но тогда, получается, у кого же разгоряченное воображение? Смущенный профессор протянул дырявый камень старцу Аллегорию: «Слышь, вроде прелесть, но… ведь дырка!» В ответ на это старец бесстрастным оком посмотрел сквозь отверстие в булыжнике на далай-ламу и строго изрек: «О сын погибели! Твоё Дао – это просто пустая дырка. И в этом его прелесть!» Потом он осенил камень крестным знамением, и дырка мгновенно исчезла, как и не бывало. Пораженные шаолиньцы вскочили со своих мест и почтительно поклонились старцу Аллегорию. «Ура! Прелесть! Прелесть! Я же говорил!» - вскричал радостно профессор А.Сиплый и опрокинул на брюки чайник с пу-эром.

Так закончилась тибетская экспедиция двух гигантов духа – старца Аллегория и профессора А.Сиплого. Профессор после этого прогремел серией лекций на тему: «Что такое Дао?», а старец Аллегорий регулярно стал получать посылки с самыми дорогими сортами китайского чая от братии монастыря Шаолинь.

Профессор и Дао

Однажды профессор А.Сиплый читал в Китае лекции на тему: «Что такое Дао, и почему это прелесть». Лекции прослушало примерно полтора миллиарда китайцев, но профессора это не вполне удовлетворило. Дело в том, что он читал по-русски, а китайцы понимают, как известно, только по-китайски. И поэтому он искал всё новых и новых слушателей. В этих поисках он достиг берега великой реки Хуанхэ, за которой кончается Земля, а далеко внизу виден хвост одного из трёх китов, на которых держится Круг Земной. На берегу сидел престарелый рыбак-даос и закидывал удочку на упомянутых онтологических китов. Других слушателей больше не было, и профессор обратился к даосу:

- Уважаемый! Не желаете ли прослушать лекцию?

- Не желаю, - бесстрастно и по-русски ответил даос.

Обрадованный таким ответом, профессор А.Сиплый немедленно встал в позу ex cathedra и прочитал по порядку все двадцать пять лекций своего курса. Но даос безмолвно сидел, покачивая удочкой. Возникла неловкая пауза. Прошло десять минут, двадцать, как вдруг даос изрек не оборачиваясь:

- Ну и что?

О восток! В анналах основного богословия не нашлось контраргумента на этот вопрос, и обескураженный профессор с тоскливой завистью вспоминал недавний триумф старца Аллегория… И тут вдруг его осенила идея, и он воскликнул:

- А спорим, ты не сможешь проткнуть пальцем булыжник?

- Не смогу, - бесстрастно ответил даос.

Эти слова окончательно подкосили профессора. Он сел на берег рядом с даосом и стал бездумно смотреть на шевелящийся внизу китовый хвост. Вокруг медленно и незаметно сгущалось непроницаемое Дао…

Однажды старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью, путешествовал по Индии для обмена опытом с тамошними аскетами. И вот, заходит он в один ашрам. Брахманы встретили старца с величайшим почтением и тотчас повели на коровник:

– Это священные коровы – главная достопримечательность нашей обители. Познакомьтесь: Сансара, Урусвати, Камасутра… Индира, девочка, повернись к батюшке мордой. Правда, умная? Можете покормить их хлебушком. На, на… Прямо, отдыхаешь с ними, – умилился толстый Брахман и вытер обслюнявленную руку о полотенце, поднесённое тощим шудрой.

– Да, хорошие коровы, жирные, – одобрил скотину старец Аллегорий. – А теперь покажите мне ваше скверное капище.

В гулкой полутьме индуистской кумирни равнодушно бормотал мантры престарелый саньясин. Дым от ароматических палочек, отдающий прелым навозом, висел в неподвижной пустоте между идолами. Второй саньясин, столь же престарелый, дремал за свечным прилавком, облокотившись на позапрошлогодний выпуск «Новостей Нирваны».

– А где же вся братия? – спросил старец Аллегорий.

– Да на покосе: заготавливают сено для священных коров!

– А, трудовое послушание… Знаю, знаю, – ответил старец Аллегорий, выходя на воздух и оттрясая прах от ног своих.

– Авва! – вскричали Брахманы, увидев, что гость собирается уходить, – скажи нам слово назидания!

Старец вздохнул, скорбя об окаменении сердец их, и обернувшись в воротах, произнёс:

– МУ-У-У!

Воцарилось изумлённое молчание. «Как это понимать?» – стали спрашивать друг друга Брахманы.

«МУ – означает УМ наоборот: это трансцендентальная загадка!» – предположил один. «Чепуха! – возразил второй, – МУ означает МУХИ: нам надо усерднее отгонять мух от священных коров». – «А я смекаю, он хотел сказать: МУ… вы все!» – обиделся третий. Но такое его мнение было единогласно отвергнуто.

Так что же на самом деле имел в виду махатма Аллегорий?

«О, я! Такой светло-сияющий и изящно-округлый, буду ли я нескромен, говоря о своих общепризнанных достоинствах?

Когда почувствует внутри себя человек некий могущественный зов, обращает ли он внимание на что-либо? Нет, он ищет только одного – меня. Ускоряет шаг, бежит и – о, счастье! – вот он, я: спаситель, избавитель… С чем сравнить даруемое мною утешение? Ведь никто, приходя ко мне с большою ли, с малою ли нуждой, не уходит от меня необлегчённым. А не будь меня – увы, мир погряз бы в собственных нечистотах. Я – символ освобождения от всего тленного.

Смеюсь я над высокими престолами: на них садятся носители одежд, слушатели лживых похвал. Мне же открывают самое сокровенное, передо мной обнажают самое интимное, я – свидетель воистину внутренней жизни человека. Любовь ко мне человек не разделяет ни с кем: оставляет отца, мать, семью, и уединяется со мной. Работает, стяжает, переваривает, не щадя сил и здоровья, и всё лишь для того, чтобы плоды трудов своих принести мне как некую усердную жертву. Предо мной преклоняются богачи и князья, но я не отвергаю и нищего, ибо для меня все – на одно лицо.

Смотрите, каким меня окружают почётом: в любом, даже самом бедном, жилище мне выделяют особое помещение; какие выдуманы хитроумные приспособления и средства для ухода за мной; о, как чудно благоухают освежители воздуха! Все реки даруют мне свои воды, удобренными и обогащёнными я возвращаю их; мои корни уходят глубоко в землю и простираются вдаль и вширь, пронизывая основы основ, в них течёт сокровенная жизнь цивилизации. Когда входят ко мне, зажигают свет: о, это символично! Удаляются – и вновь таинственный мрак и затихающее журчание воды.

Нет, я не ищу похвал. Ибо я знаю: ты придёшь ко мне, потому что ты не можешь жить без меня. Итак, смирись и приходи. Я жду».

Однажды в кафедральный собор для рукоположения в сан диакона приехал некий молодой монах из пустынного монастыря. Испытав его и найдя достойным, владыка совершил хиротонию, а в конце богослужения пожелал сказать новопоставленному краткое поучительное слово. Непривычный к архиерейскому великолепию молодой пустынник слушал владыку открыв рот, весь в благоговейном внимании и смиренном изумлении.

И вдруг – к нему в рот залетает муха. О, ужас! Бедный юноша вытаращил глаза, побледнел и покраснел одновременно, а главное – онемел: что же делать с этой мухой? Проглотить – а вдруг вытошнит после причастия? Выплюнуть – тоже нельзя: муха теперь освящённая, да и нельзя плеваться после причастия-то, к тому ж пред самим архиереем. А она, зараза, шебуршится во рту…

Мудрый владыка, зря беднягу в толицем конфузе, деликатно позвал отца протодьякона и объяснил ситуацию. Муж сей, украшенный не только гласом, но и смыслом, тотчас доказал свою опытность. Уловив за ухо пробегавшего пономаря, он велел принести запивки покрепче, да побольше, а сам проник двумя перстами в рот к обезмолвствованному иеродиакону и извлёк преступное насекомое.

«Неции комары оцеждают, верблюды же поглощают. Мы же комары поглощаем, верблюды же, – и он взглянул на оробевшего юношу, – оцеждаем». С этими словами упомянутая муха была абие поглощена и обрела вечное успокоение в глубинах протодьяконского благоутробия. Тут подоспела запивка. «С боевым крещением!» – сказал отец протодьякон, утёрши губы и протягивая спасённому им соратнику последний глоток. Владыка же, благожелательно улыбаясь, пригласил всех проследовать в трапезную за праздничный стол.

«В начале моей строго подвижнической жизни я окормлялся у старца, также известного своей строго подвижнической жизнью. Как полагается, старец воткнул сухую палку в песок и велел поливать её водой за пять километров. Без малейшего прекословия стал я носить воду и поливать палку, ибо предварительно изучив все египетские, палестинские, сирийские, индийские, тибетские и даже чукотские аскетические традиции, я знал, что так надо. Но мой старец был несколько нетерпелив. Каждый день он вынимал палку из песка и смотрел – появились ли корни. А как им появиться при таком ежедневном дёргании? Я был в недоумении, и решил навести справки в патериках. И вот, в жизнеописании преподобного Хиросима мне удалось найти подходящий пример, которым я и воспользовался.

Итак, когда мой старец, по обычаю, выдернул палку из песка, я взял её покрепче и несколько раз вдарил ему по ветхому человеку, как учил старец Хиросим. Результат был самый блестящий! Пока мой старец лежал в больнице с переломанными рёбрами, его палка проросла, зацвела и украсилась сладкими плодами – естественно, по его святым молитвам. С сыновней заботливостью я принёс чудесных плодов в больницу, старец вкусил и тотчас встал совершенно здоровым. С этого дня он благословил мне оставить младенческое делание и прямо перейти к практике экзорцизма».

Австралийский баобаб

История другого Ёжика

Хижина старца Аллегория

Кот в Сапогах

Богослов и Дуб

Стяжание внутреннего человека

Бесстрастный Даос

Лекция из двух букв

Мичуринская генетика

Духовная дисциплина

Старец Аллегорий и Карманник

О празднословии

Зверский экуменизм

Старец Аллегорий и Чукча

Книга Мудрых Советов

Китайская борьба с воробьями

Астрономы

Философия и Смирение

Поиски человека

Серое вещество

Степени монашества

О женщинах

Мало есть спасающихся

Грибы

Старец Аллегорий в Индии

Семь китайских мнений о смирении

Унитаз

Языческий фонтан

Комары и Верблюды

Мудрость юного Аллегория

Великан-дояр