СТРАННОЕ ПОСЛУШАНИЕ

 

Однажды уехали мы с сыном на Великий пост в Псково-Печерский монастырь и сняли здесь комнату у вдовца-эстонца. От­ношения с хозяином были чудесные. Смущало лишь вот что - на фронтоне дома по прибалтийскому обычаю красовался змей, а на барельефах резных кроватей, на вензелях буфета, на керамической посуде и даже на дверцах печи кокетливо изгибали хвосты те самые рогатые обитатели преисподней, которых в народе зовут нечистыми.

Интерьер в стиле ада, разумеется, не был новостью. В те советские времена мы еще не ездили отдыхать в Турцию. Нашей Тур­цией была Прибалтика - страна почти заграничных свобод. И то, что в омуте свободы черти водятся, знал отлично любой отпуск­ник.

Найти другое жилье не получалось, а сон в интерьере свобо­ды пропал. Ну, каково это проснуться ночью и увидеть столько рогатых рож? И однажды, с трудом дождавшись рассвета, мы от­правились за билетами на вокзал, отослав со знакомыми записку старцу, что, мол, вынуждены уезжать.

Ответ от старца пришел быстро. И едва мы вернулись с вокза­ла, как за нами приехал на машине будущий священник отец Игорь, а тогда еще просто Игорь и сказал, что батюшка благословил перевезти нас в его дом, а билеты велел сдать. Так мы посели­лись в доме Игоря, состоявшем из двух половин с отдельными входами. В меньшей половине жил Игорь с семьёй, а большую половину, состоявшую из двух просторных залов, хозяева предоставили нам, отказавшись взять хоть копейку. Это были именно залы, в которых прежний владелец дома немец, говорят, устраивал «ассамб­леи» и музыкальные вечера. Специально обращаю внимание на избы­точные просторы дарованного нам жилья, ибо с ними-то и связана следующая история. Попросила я архимандрита Адриана, еще игумена в ту пору, дать мне послушание, а старец с неожиданной горяч­ностью сказал: « Вот тебе послушание на Великий пост - никого не пускай к себе. Христом Богом умоляю, умри, а не пускай!»

Не послушание, а недоразумение -  хозяева к нам не заглядывали, на постой не просился никто. Так в блаженном уеди­нении среди лесов проходил тот Великий пост. Дом Игоря был расположен в очень красивом месте - на опушке величественного соснового бора и уже за пределами Печор. Дальше шла речка, а через речку мост, за которым начиналась Эстония. Граница тогда существовала лишь на бумаге, и эстонцев забавляла чисто совет­ская манера охранять эту мифическую границу. То есть, у моста стоял милиционер и лузгал семечки. Перед Пасхой к нему присое­динились двое автоматчиков в камуфляже, и теперь они грызли се­мечки уже втроем» А к шести вечера то ли семечки кончались, то ли рабочий день, но они садились в машину и уезжали.

К концу Великого поста уединение уже приелось, тем более что за стеной у Игоря шла молодая и бурная православная жизнь. Приезжали с ночевкой паломники с Афона, из Петербурга, из Киева, и молодежь дискутировала о зилотах, об униатах, о... впрочем, о чем они дискутировали, не знаю. Меня туда. не приглашали, и я тупо несла послушание собаки на сене, охраняя пустынные залы, куда не велено никого пускать.

К сожалению, это не преувеличение - о собаке на сене. Пе­ред Страстной неделей в монастырь хлынул народ. У Игоря ночевало теперь столько паломников, что пол был буквально устлан матраса­ми, и от постоя свободен был лишь потолок. Более того, перед Вербным воскресеньем знакомая учительница привезла к Игорю полкласса подвижников. То есть, очень подвижных детей, тут же влетевших на мою половину с жизнерадостным воплем:

 - О, какие пампасы! Отцы, впишемся!

Подвижников Игорь выдворил на сеновал, благо, что жарко было по-летнему. А в ночь под Вербное воскресенье ударил мороз, и у школьников волосы примерзли к сену. Игорь даже заглянул ко мне с вопросом: «Может, пустите деток погреться?» Но тут же решительно сказал: «Нет, нельзя, раз батюшка запретил.»

На Вербное воскресенье шел дождь со снегом, и из монастыря все вернулись озябшими. У Игоря загрипповали дети. Школьники кашляли. А я маялась от одиночества в жарко натопленных залах и кляла свое послушание собаки на сене: места полно, а никого не пускай? Бред! Нелепость! Театр абсурда! Душа уже пала и, уготовляя падение, искала лишь повода для него. И повод нашелся.

Крайне смущенный Игорь привел ко мне чернявую женщину в куртке и двух промокших под дождем малышей, почему-то одетых не по погоде - в летние маечки и сандалики на босу ногу. Маль­чику было где-то два годика, а девочке чуть больше, и она с трогательной заботливостью опекунши держала братика за руку.

Войдя в дом, детки перекрестились и молча стали возле икон - большеглазые, тихие маленькие христиане с серебряными крестиками на груди. Не знаю, что особенного было в этих детях, но меня вдруг пронзила такая ошеломляющая любовь к ним, что я почти не слушала чернявую женщину и Игоря, наперебой говоривших каждый свое. Чернявая тараторила что-то про брата, который при­едет за ними вечером на машине. А Игорь, начав с просьбы прию­ титъ ненадолго мать с малышами, поскольку из-за гриппа он не вправе взять их к себе, стал вдруг, отчаянно краснея, го­ворить о послушании с рассуждением. Да о чем тут рассуждать, недоумевала я, когда все ясно? Малышей, конечно же, надо при­ютить, а главное немедленно переодеть в сухое. Девочке дам свитер - сойдет за платье, а малыша укутаю в пушистое полотенце и сразу же под одеяло в постель. В мыслях я уже блаженно баюкала младенца, а душа вдруг похолодела от непонятной опасности — смерть где-то рядом, и голос батюшки Адриана  кричал: «Умри, а не пускай!» Трудно поверить, но я умирала в тот миг - глаза застилала красная пелена, а дыхание пресеклось от удушья. Я хотела сказать чернявой: «Располагайтесь», но, задохнувшись, каркнула хрипло: «Вон отсюда! Немедленно вон!» Помню поблед­невшее лицо Игоря и голос школьника, сказавшего тихо: «Тетень­ка, но мы ж христиане.» Потом они молча вышли из комнаты.

За окном шел дождь со снегом, и в окно было видно, как устало бредут по дороге беззащитные малыши. Девочка сняла с себя косынку, укрывая братика, а женщина в куртке шла под зонтом. Да каким же надо быть треклятым чудовищем, чтобы выгнать из дома озябших малышей? Все свершилось страшно и странно, будто действовала вовсе не я.

Это, действительно, была не я. Это молился о погибающих, похищенных детях старец Адриан, и рядом плакали навзрыд уже черные от горя родители. О похитителях было известно то немногое, что они уехали на машине с каким-то эстонским номером. И под видом бездельников, лузгающих семечки, их ждала у моста в Эстонию группа захвата. Преступники, действительно, примчались сюда, но, увидев остановленные для досмотра машины, незаметно скрылись, сговорившись так: похитительница с детьми пока спрячется в городе, а они будут ждать ее в машине по ту сторону реки.

К сожалению, мне неизвестны детали преступления. Знаю толь­ко, что под видом богомолки с детьми преступница укрывалась сначала в гостеприимном доме. А на Вербное воскресенье к хо­зяйке дома пришла в гости паломница-литовка и, отозвав ее на кухню, сказала: «Я знаю эту женщину. Она из литовского клуба ведьм. Говорят, они похищают детей для жертвоприношения или еще для чего. Давай проверим, чьи это дети - ее собствен­ные или нет?» А услышавшая их разговор похитительница уже выскользнула из дома с детьми и укрылась теперь у Игоря.

Из дома Игоря были видны, как на ладони, пост у реки и автомобиль за рекой. И помню, как чернявая гостья нервно погля­дывала в ту сторону, дожидаясь сумерек, когда уйдут постовые. Ждать оставалось недолго. А потом все свершилось бы просто. Стоит махнуть с крыльца рукой, как вмиг подъедет машина и исчезнет вместе с детьми.

Позже мне рассказывали, что в ту страшную минуту, когда я выгоняла из дома детей, старец сказал родителям: «Скорей на дорогу в Эстонию!» Дальше было вот что. Преступница, раздраженно волоча за собой малышей, вышла на дорогу. А наперерез ей уже мчалась патрульная машина, из которой выскочили разом милиционеры с родителями. Мать с отцом плача бежали к детям, а милиционеры бросились к похитительнице.

Мне же в этой истории отводилась роль соучастницы преступ­ления, спрятавшей по преслушанию похитительницу у себя. Если бы это случилось, дети были бы обречены. Но, видно, дошел до Неба слезный вопль родителей. А будущий священник отец Игорь сказал об этой истории просто: «Батюшка помолился».

 

Назад