Подпольный Духовный Собор

 

Однажды Мыши собрались в подполе на Духовный Собор, чтобы обсудить важный вопрос: может ли маленькая Серая Мышка попасть в царство небесное? И держали они такие речи:

«Помнится, одна Мышь высокого духовного устроения жила в библиотеке. Много лет она грызла святых отцов, никем не тревожимая, как и те отцы, на библиотечных полках. Но вот как-то раз вздумалось ей ознакомиться с основным богословием по книге профессора А.Сиплого «Путы разные в поясках из тины». И в тот же день она попалась семинаристу, который убил её, швырнув этой самой книгой. Увы, нет мышам спасенья!»

«Ещё помнится, другая Мышь, также высокого духовного устроения, жила в багажнике BMW одного пустынника. Регулярно, возвращаясь в монастырь от спонсоров, он делился со своей Мышью, чем, как говорится, Бог послал. Но однажды другой пустынник сказал пустыннику: «А подари-ка, брат пустынник, мне свой BMW». Пока разбирались, туда-сюда, мышиный пустынник на всякий случай пересел с BMW на БМП, а спорную тачку поставил, как говорится от греха подальше, в гараж. И багажная Мышь погибла в затворе от голода и жажды. Увы, нет мышам спасенья!»

«А ещё помнится, была Мышь ещё более высокого духовного устроения, которая жила в алтаре. Много лет она освящалась чрез вкушение просфор, антидора, кутьи и прочих благословенных брашен благодаря милосердию тогдашних пономарей. Но вдруг этих пономарей почему-то перевели на коровник, благословенные брашна оскудели, а везде появились мышеловки. Движимая голодом, Мышь преклонилась на запах сыра, и была извергнута вон из алтаря на съедение безбожным котам. Увы, нет мышам спасенья!»

«Или ещё – помните? – жила Мышь высочайшего духовного устроения в келье у старца, окормлявшего столичных дам. После долгих ночных исповедей они уходили утешенные, оставляя пакеты с обильными приношениями, каковые старец-постник, конечно же, не осилил бы в одиночку без помощи своей верной Мыши. Но однажды одна столичная дама, приревновав старца к другой столичной даме, решила отомстить ему и подсыпала в приношения крысиной отравы. Старец пару недель поболел желудком и выздоровел, а невинная Мышь скончалась в тяжких муках. Увы, нет мышам спасенья!»

«А помните судьбу Мыши, жившей у затворника? Часами он, скучая, беседовал с ней об Афоне, Синае, исихазме, филокалии и прочих возвышенных предметах, и заморочил бедняжку до полнейшей прелести. Она побежала проповедовать всепрощение к дворовым котам и была растерзана после гнусных издевательств. Увы, нет мышам спасенья!»

«А помните Мышь по имени «Полунощница»? Много лет монах, в келье у которого она жила, неопустительно посещал полунощницу и ходил туда со своим неразлучным котом, предоставляя Мыши свободу на время с полшестого до семи утра. Но однажды монах (и кот с ним) придя на полунощницу увидел, что нет благочинного, и никто никого не отмечает. Нет бы ему лишний часок помолиться, так этот лентяй пошёл досыпать в келью. И застукал «Полунощницу» прямо на столе среди объедков. Увы, нет мышам спасенья!»

«А помните Мышь, попавшую в книгоиздательство? Привязали несчастную за хвост к компьютеру и стали целыми днями катать по столу, не давая ни есть, ни пить. Но когда её заставили редактировать кровавый триллер «Кот старца Бальзамия», это был уж беспредел. Она попыталась бежать втихую через интернет, но лишь подхватила какой-то вирус и околела в судорогах. Увы, нет мышам спасенья!»

«А вспомните судьбу Мыши, почитавшей мученика Трифона! Много лет она спокойно жила у своей бабки, боровшейся с грызунами исключительно молебнами и святой водой. Но однажды остановился у неё некий столичный богослов, похожий на наглого жирного кота, и убедил благочестивую старушку, что молебны и святая вода – суеверие. Он прочитал свою лекцию и уехал, а бабка пошла на рынок и купила мышеловку. Увы, нет мышам спасенья!»

«Ещё вспомните белую Мышь из лаборатории монастырского повара. Много лет этот вивисектор экспериментировал на ней: давал пробовать то, что стряпал для братии, и смотрел: сдохнет – не сдохнет? В конце концов, бедняжка погибла от язвы желудка и заворота кишок. Увы, нет мышам спасенья!»

«А откуда пошла поговорка: «Беден, как церковная Мышь»? Один старец брал деньги за исповедь, при этом крупные клал в карман, а мелкие бумажки бросал в аналой. В этом ворохе Церковная Мышь устроила себе гнездо. Однажды на исповеди пожилая дама стала жаловаться на безысходную нищету, и старец расщедрился было дать ей денег – не из кармана, конечно, а из аналоя. Там, в аналое, внезапно потревоженная Мышь укусила его за палец, и старец в сердцах брякнул: «Ах ты сука!» Шокированная дама рыдая бросилась к выходу, а репутация старца (и с нею мзда трудов праведных) упала так низко, что он стал ценить всякий рваный рубль и не побрезговал разорить гнездо аналойной Мыши. Увы, нет мышам спасенья!»

Так беседуя, они пришли к горькому выводу, что нет никакой возможности бедной Серой Мышке попасть в царство небесное. Заплакали Мыши и решили утопиться. И погибло бы мышиное племя, если б не мудрая Мышь, обитавшая в келье старца Аллегория, известная своей строго подвижнической жизнью.

– Дети мои, не отчаивайтесь, – остановила она Мышей, – но выслушайте и мой рассказ. Однажды моя бабка, царство ей небесное, отправилась ночью на кухню, дабы снискать себе хлеб насущный. Там, однако, несмотря на поздний час, горел свет. Прокравшись по вентиляционной трубе, она увидела, что последний поварёнок, засыпая от усталости, крутит фарш для диетической котлетки на завтрак старцу Аллегорию. «Интересно, что он кладёт – севрюгу или палтуса?» – полюбопытствовала она, высовываясь из вентиляции. Но вдруг её коготки поскользнулись, и она упала прямо в мясорубку. Ах, мне бы такую блаженную кончину! Сонный поварёнок не обратил внимания, и котлетка была благополучно подана на завтрак. Покушав, старец Аллегорий любил повторять: «Царство небесное внутрь вас есть!» Вот туда-то и попала моя бабушка, приобщившись внутренней жизни духоносного старца. Так что не унывайте, дети мои, и подвизайтесь с доброй надеждой. Подвизайтесь, дети мои, подвизайтесь!

 

 

Поклонницы старца Аллегория

 

Некий паломник, направляясь к старцу Аллегорию, известному своей строго подвижнической жизнью, сидел на остановке и ждал автобуса из Аллегориевой пустыни. Наконец автобус подъехал, выгрузив возвращающихся пустыннолюбцев, водитель пошёл курить, а рядом с нашим паломником присели две дамы, преисполненные пустынными впечатлениями:

– Ну что, сподобилась видеть старца?

– Нет, видно недостойна я: говорят, он в затворе.

– Так оно и есть! Мне одна матушка по секрету показала особую маленькую келью, куда он удаляется иногда: ясно, для умного делания. Я приложилась снаружи три по три раза!

– А что-нибудь слышала?

– Да!!! Но слов не разобрала, куда уж мне: ведь он, старец-то, говорит языками ангельскими. Я ему записочку под дверь подсунула со всеми вопросами.

– Счастливая! Но и мне, по батюшкиным молитвам, удалось стяжать благословение. Одна матушка по секрету показала мне – там, за кельей, батюшкины вещи висели; сказали, что если с верою – то можно взять что-нибудь. Вот, гляди, я взяла… Подумать только – ведь прямо на живых мощах освящено!

– Ой, дай приложиться!

– Приложись, приложись. Говорят, – дама перешла на шёпот, – очень сильно против блудной брани…

Тут подошёл перекуривший автобус, и заждавшиеся паломники полезли в узкую дверь, пихая друг друга: «Простите! Благословите!» Водитель врубил кассету с дамским поп-хитом «Влагозловонная Оспина», и – поехали!

Благополучно достигнув места назначения, наш паломник сразу пошёл к Аллегориевой келье, не поверив сомнительной информации о старцевом затворе. И действительно, он нашёл старца с ножовкой в руках, занятого починкой забора. Но вид у старца Аллегория был какой-то кислый. Поприветствовав друг друга и обменявшись новостями о терроризме в столице и экуменизме за рубежом, они присели на завалинку.

– Авва! Зачем ты заколачиваешь калитку? – спросил паломник старца, рассмотрев его плотницкое делание.

– Это не монастырь, а проходной двор! «Батюшка-благословите, батюшка-благословите»… Тьфу! Представляешь: постирал раз за полгода бельё, повесил сушить за кельей, прихожу – трусов нет! О, несчастный я монах!

– Неужели вам так досадно от пропажи столь ничтожной вещи?

– Не в этом дело: монах должен носить такую одежду, что выбрось её на улицу – никто не подберёт, как рваньё. Я же, окаянный, видишь, стал соблазном для кого-то…

– Э! Не печальтесь, старче: это всё поклонницы – они взяли их на благословение.

– Стало быть, и это их рук дело? Ну замучили – сил нет. Посрать – и то спокойно не дают! Понос одолел, неделю уж из сортира не вылажу, так представь – и туда лезут, бумажки под дверь суют. Что, думают – мне задницу подтереть, что ли, нечем?

– Да нет, авва: это они с духовными вопросами…

– Тем более бумажка должна быть мягкая, а не картон! Знаю я ихние духовные вопросы: наслушаешься, а потом расстройство кишечника. Давали бы мужу почаще, и не было бы никаких духовных вопросов.

– Так они от своих мужей-то, небось, поубегали – и теперь им воля-вольная шляться по старцам.

– То-то и оно. А твоя-то как?

– Да сидит с малым дома.

– А! Ну, помоги Боже. Это с кем – с Колькой?

– Да нет, Колька у стариков, а это Петька – седьмой.

– А! Ну-ну, молодец, валяй в том же духе.

 

 

Фашизм

 

Однажды старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью, пострадал во время культа личности. Вызывают его в НКВД и говорят:

– А ну, признавайтесь в своей шпионской деятельности!

Но старец Аллегорий категорически отверг ложное обвинение:

– Ничего подобного! Я всегда всё делал за послушание.

– Как «за послушание»? Объясните следствию, что вы имеете в виду.

Старец возгорелся духом и повёл речь о высоте святого послушания, обильно цитируя египетских, палестинских, сирийских, индийских, тибетских и даже чукотских подвижников. Следователь всё это тщательно записал в протокол. Когда же старец умолк, и точка была поставлена на 249-й странице, следователь сделал паузу и, прищурившись, сказал:

– Всё понятно. А знаете ли вы, как учил о послушании товарищ Сталин на последнем пленуме?

– Нет, а зачем? – удивился Аллегорий, – мне же и так всё досконально известно.

– Вот! Вы, попы, руководствуетесь вашими затхлыми схоластическими схемами, а единственно верное, жизнеутверждающее учение Великого Вождя и Отца народов о таком важнейшем предмете и знать не хотите? Ну, что ж – придётся вам изучить его на практике.

И старец Аллегорий попал на практику, то есть на Колыму, по обвинению: «шпионаж в пользу египетской, палестинской, сирийской, индийской, тибетской и прочих иностранных разведок». В лагере заключённых, сидевших по политическим статьям, для пущего издевательства звали «фашистами». И старец Аллегорий, зная, как полезно монаху терпеть уничижения, безропотно отзывался на такое прозвище. Поэтому, когда его спрашивали: «Дед! За что сидишь?», он прямодушно отвечал: «За фашизм».

 

Целебная Узелковица

 

Однажды китайский император Лунь Юй, известный своей любовью ко всему прекрасному, призвал придворных мудрецов и потребовал немедленно добыть ему что-нибудь необъяснимо-загадочное, такое, чтобы никто – даже он сам – не знал, что это такое. Мудрецы облобызали златодраконовые туфли императора и отправились на все четыре стороны. Ровно через год и один день они вернулись каждый со своей добычей и предстали перед императором.

– О Солнцеподобный! Эта вещь – тайна востока. Воистину никто не знает, что это такое. Её выловили сетью в самом глубоком месте Японского моря!

– Ты что, чукчей меня считаешь? – гневно сверкнул глазами Лунь Юй, – это же одноразовый сяо фирмы «Самсунг», выброшенный, когда села батарейка. Утопите этого рыболова!

– О Солнцеподобный! Этот свиток – загадка запада. На вершине Гималаев обрели его. Ни один мудрец не смог прочесть, что там написано.

– Правильно, не смог, – презрительно поднял брови Лунь Юй, – потому что это Я велел его туда положить. Там на-писано на языке моего собственного изобретения: «Кто возьмёт свиток – отрубить ему голову!» Иди к палачу, двоечник!

– О Солнцеподобный! Этот зверь – чудо Австралии. Никто не знает, как он может жить: ибо – о, чудо! – он ничего не ест и не пьёт. Говорят, он питается одним воздухом.

– Ах ты, вивисектор! – гневно вскричал Лунь Юй, – ведь это Коала: он употребляет в пищу исключительно свежие листья эвкалипта. Я состою членом общества «Гринпис» и буду защищать Коалу со всей строгостью закона: тебя самого будут кормить одним воздухом столько дней, сколько ты издевался над этим бедным Коалой!

– О Солнцеподобный! Эту вещь я взял у дальнего человека с севера. Мне пришлось отрубить ему голову, когда он отказался поклониться твоему солнцеподобному изображению. И потому теперь не у кого узнать, что это такое.

Мудрый Лунь Юй с опаской взял в руки верёвочку с множеством узелков, завязанную в кольцо с кисточкой. Как ни досадно, но он и вправду не знал, что это такое.

– Ладно, разберёмся, – буркнул император, пнув мудреца златодраконовой туфлей, что означало позволение идти с миром.

Экспериментируя с верёвочкой то так, то эдак, мудрый Лунь Юй заметил, что если перебирать пальцами узелки во время послеобеденного отдыха, то не так сильно пучит и бурчит в животе, как обычно. Такое интересное наблюдение побудило его составить описание новооткрытого лечебного метода и занести в Книгу Мудрых Советов для назидания подданных. С этого времени Целебная Узелковица стала неотъемлемой принадлежностью китайской медицины.

 

Колорадский Жук

 

Однажды старая Гавриловна, известная приходская активистка, обирала с картошки колорадских жуков. Вдруг останавливается машина, и из неё выходит известный богослов с ноутбуком в руках и обращается к старухе:

– How do you do, бабуля? Айда на лекцию – буду сегодня разоблачать суеверия и предрассудки.

– Ой, милой, некогда мне. Гля – совсем полосатики заели, прям конец света! – и кое-как разогнувшись, Гавриловна показала банку, полную копошащихся жуков.

– Что-то у тебя, бабуль, эсхатологическое настроение. Уж не веришь ли ты всяким предрассудкам?

– Ни, милой, мы всё как надо знаем – у нас батюшка грамотный, каждую службу об энтом объясняет. Говорит – сейчас везде эти штрихи полосатые, и надо их отовсюду убирать, а иначе ничего есть-пить нельзя. А как помрёшь со штрихами – сразу в огонь! – и с этими словами Гавриловна высыпала жуков в ведро с керосином.

– А-а, всё то же мракобесие! Ну при чём тут жуки? Они же от природы полосатые, их такими Бог создал!

– Ни, милой! Все жуки – как жуки, а эта зараза – понюхай, как воняет: прямо антихристов запах, тьфу! Нам батюшка в Писании показал – так и написано: «Оставшееся от червей доели жуки». Видишь, всё заранее предсказано…

Богослов быстро включил ноутбук и нашёл упомянутую цитату, вступая в бой с подкованной старухой:

– Вот, пожалуйста! А дальше-то пророк Иоиль говорит: «жуки и гусеницы – великое войско Господне». Господне, а не антихристово, понятно?

– И-и! Не верь, милой, этой твоей штуке – там всё масонами через интернет испорчено. А наш батюшка точно правду говорит – отродясь столько жуков не было, и никакой хлорофос их не берёт. Ух, проклятая Америка, вся зараза оттуда! – и Гавриловна погрозила кулаком на запад. – А эти жуки точно антихристовы, и число евонное проклятое на них, 666 то есть…

– Да нет там никакого числа! – возмутился богослов, захлопывая ноутбук, купленный месяц назад в Нью-Йорке, – все специалисты-кибернетики уже сто раз это доказали, но вам, мракобесам, хоть кол на голове теши. Ну где, где там это твоё число?

– Не мое, милой, а твое, тьфу на тебя. В ведре! Хошь – сам пересчитай: ровно 666 штук, без всякой херовнетики. И вчерась столько же было, и третьего дня столько же. Это что – просто так? Нет, всё по Писанию: перед антихристом будет голод, и всех будут заставлять принимать число. А для голода американцы жуков наслали.

– Это всё невежество! – уклонился богослов от скользкой темы, – голод может случиться из-за пренебрежения агрономической наукой, а не из-за каких-то суеверных жуков. Пусть себе объедают ботву – ну и что? Это внешнее действие, но клубням-то они не вредят – вот в чём суть. Так и наше священноначалие учит: «Никакой внешний символ не может повредить сознательной душе». Будь сознательной – слушай священноначалие, и ешь себе картошку сколько влезет.

– Э, милой, да ты, видать, совсем городской: картошку-то, поди, только в магазине и видел. А меня ещё дед мой покойник, царство ему небесное, учил: «Девка! Собирай эту полосатую сволочь до одной, а то сожрут всё к едрене фене». А священноначалие к нам не ездит – приход-то наш бедный, и поживиться нечем.

– Ваш приход – гнездо мракобесов и раскольников, – презрительно сверкнул очками богослов, сел в машину и уехал читать лекцию.

Поднявшись на кафедру и ожидая окончания приветственных аплодисментов, богослов открыл свой ноутбук, намереваясь сразу же ошарашить слушателей парой-тройкой загодя припасенных сногсшибательных примеров. Но какое же увы ожидало его! Хрупкая американская машинка оказалась испорчена: между её створок был раздавлен – колорадский жук! Должно быть, в разгар полемики с Гавриловной он незаметно залез и прикинулся одной из кнопок, а высокоучёный богослов захлопнул ноутбук не глядя и раздавил там жука. Вытерев вонючую слизь платочком, наш лектор всё же попытался реанимировать компьютер. «И зачем спорил с глупой старухой?» – подумал он с досадой, как вдруг хаотичное мигание экрана прекратилось, и на тёмном фоне ярко высветились три цифры:

667

– Не верю! – вскричал богослов и захлопнул ноутбук. Аудитория встрепенулась и замерла, ожидая, что последует за столь экстравагантным вступлением. Но вдруг с заднего ряда раздался дребезжащий голос:

– Ахти! Что ж я сразу-то, дура, не догадалась, на картошке-то ещё тогда? Вот припёрлася-то, дура, невера слушать…

Это была непобедимая Гавриловна.

 

 

Поп-музыка

 

Спросили, искушая, старца Аллегория:

– Скажите, может ли поп петь песни под гитару?

– Это будет поп-музыка, – ответил старец.

 

Опиум для народа

 

Спросили, искушая, старца Аллегория:

– Если религия – опиум для народа, то что же такое монашество?

– Героин, – ответил старец.

 

Какая птица поёт прекраснее всех

 

Однажды китайский император Лунь Юй, известный своей любовью ко всему прекрасному, призвал придворных мудрецов и потребовал немедленно дать ему мудрый ответ на вопрос: «Какая птица поёт прекраснее всех?» Но при этом добавил:

– Кто опять скажет «соловей» – сядет на кол.

Придворные мудрецы трясущимися руками полезли в карман за цитатниками, что, однако, не укрылось от взора императора:

– А ну руки из кармана! Руководствуйтесь эстетическим чувством, и ни чем более!

Эстетическое чувство живо представило мудрецам детали колопосаждения, что подвигло их с поспешностью дать требуемый ответ прекраснолюбивому Лунь Юю.

«Прекраснее всех поёт птица дронт, которая вымерла за много лет до рождения Вашего Солнцеподобия от тоски, ибо не было ещё того, кто бы мог по достоинству оценить её несравненное пение» – начал первый мудрец.

«Пение этой птицы было вещим: когда последний экземпляр несли на кухню солнцеподобного Сянь Юя, прапрадеда Вашего Солнцеподобия, она пропела, что дарит свой голос съевшему её, с правом передачи по наследству» – продолжил второй мудрец.

«Тогда из кости её бедра была сделана флейта, голосом которой услаждает ныне в краткие минуты досуга солнцеподобный Лунь Юй воздух Китайской империи» – развил мысль третий.

«И тогда затихают все птицы, признавая своё ничтожество пред лицом столь возвышенного искусства» – закончил четвёртый.

– Фу, какая грубая лесть! – деланно возмутился Лунь Юй. – Неужели не ясно, что лучше всех поёт – соловей?! Всякий раз приходится объяснять этим глупцам элементарнейшие вещи, и всё равно не могут запомнить! О, как тяжело сочетать любовь к прекрасному и управление Китайской империей – при таких бездарных подданных…

Придворные мудрецы прослезились от избытка верноподданнических чувств и облобызали златодраконовые туфли императора, зная, что теперь им уже не грозит кол, но наоборот, ждут очередные награды.

 

 

Бесовская рыбалка

 

Как-то раз два беса – пьянственный и курительный – пошли на рыбалку. Ловили-ловили рыбку в мутной воде, да так ничего и не поймали. Говорит тогда Пьянбес:

– Давай покажем своё бесовское искусство!

С этими словами вынул он откуда-то бутылку водки, откупорил и швырнул в реку. Не прошло и пяти минут, как стали всплывать пьяные лещи, переворачиваясь кверху брюхом и бестолково кружась по поверхности. Течение подхватило их и понесло вниз.

– Сачок! Сачок! Где сачок? – завопил Пьянбес, суетясь у кромки воды.

– Сачок сегодня на работе: у него важное производственное задание, – отозвался Курбес.

– Да нет же – сачок для рыбы! Видишь – эх! – уплывает весь улов…

– Вечно тебе нужна чья-то помощь, – презрительно заметил Курбес. – Ладно: смотри теперь моё искусство.

И он достал из пачки сигарету, которая тотчас же в бесовских лапах задымилась сама собой. Насадив сигарету вместо червяка, бес стал заводить удочку.

– «Ночь твоя – добавь огня»: Пэлл-Мэлл, – произнёс Курбес рекламное заклинание.

– Так она же погаснет, в воде-то! – сомневается его неудачливый товарищ.

– Не погаснет: это неугасимый огонь геенский! – уверенно отвечает Курбес.

– Да где ж это видано, чтобы рыба под водой курила? Это ж абсолютно противоестественно! – не верит Пьянбес.

– Ну и что? Люди же прекрасно курят – хотя им это ещё более противоестественно. В том-то и весь шик!

Тут поплавок задёргался, и Курбес ловко подсёк свою добычу. На крючке болтался жирный лосось с глупыми глазами и дымящейся сигаретой во рту.

– Видал? И сразу, заметь – холодного копчения! – хвастается довольный Курбес, – вот это-то и значит: «Я, ты и Ротманс». Понял?

 

 

Разбитый Горшок

 

Стоял Горшок в магазине, стоял-стоял, и соскучился: «Ох, тошно быть горшку пустому, хоть бы кто меня купил». Вдруг приходит старая барыня и покупает Горшок. «Ну, – думает Горшок, – заживём: барыня ключевой воды нальёт, розы поставит, и будут все любоваться». А барыня-то была лысая. Поставила она Горшок вверх тормашками в спальне и стала на него надевать свой парик, когда спать ложилась, чтобы не помялся.

Служил-служил Горшок у барыни вместо головы под парик, и опять соскучился: «Ох, тошно быть горшку пустому, хоть бы кто меня разбил». Вдруг приезжает к барыне духовный батюшка. Она хвать парик, и ему навстречу. А Горшок впопыхах свалила на пол, он и раскололся пополам. Выкинули Горшок на двор в кучу мусора.

Валялся-валялся Горшок в мусоре, и соскучился: «Ох, тошно быть горшку пустому и разбитому, хоть бы кто меня налил». Вдруг достаёт его оттуда дедушка Фёдор, в одну половинку молока налил для котят, в другую пшена насыпал для голубей. Котики лакают – носом щекотают, голуби зобают – по небу летают. Весело стало Горшку:

«Хоть и пополам лежу, а и за двоих служу!»

 

 

Самоходный рефлекс

 

Академик Т.Д. Лысенко методами передовой мичуринской генетики вывел самоходное дерево. Дело было так. Читал он однажды лекцию о преображающем влиянии мичуринской генетики лесорубам Усть-Вымь-Лага. На лекции сидели, естественно, одни воры – кто ж отпустит мужиков с лесоповала дурака валять? И вот один из слушателей задал лектору вопрос:

– А может ли мичуринская генетика вывести такое дерево, чтобы оно само из лесу на пилораму ходило?

– Может, товарищи! – воодушевлённо ответил академик. – И выведет!

Вернувшись в Москву, гениальный биолог объяснил свой замысел на ближайшей сессии ВАСХНИЛ, и мичуринские генетики дружно приступили к работе. В грандиозном эксперименте участвовало более миллиона деревьев разных пород. Каждый год мичуринские генетики пересаживали их с места на место, отучая деревья от косной привязанности к почве и вырабатывая у них новый рефлекс самоходности. В полном соответствии с планом истинных мичуринцев рефлекс самоходности накапливался в корнях деревьев с каждой пересадкой всё больше и больше. Но, вот беда – многие почему-то засыхали и тем самым выбывали из эксперимента. Под конец осталось в живых одна-единственная ёлка, больше похожая на одеревеневший крысиный хвост, но всё ещё кое-где зеленеющая. И вот, тысяча мичуринцев с суровыми лицами и лопатами в руках приблизились к ней, намереваясь довести до конца великий эксперимент…

И вдруг ёлка зашевелилась! Дёрнувшись раз-другой, она выпростала из-под земли корни, опёрлась на них и с удивительной прытью побежала прочь от истинных мичуринцев.

– Самоходный рефлекс! – закричали одни.

– Держи! Держи! – завопили другие.

И вся толпа ринулась в погоню. Впереди бежал помолодевший сразу на десять лет академик Т.Д. Лысенко. Но самоходного рефлекса в еловых корнях накопилось так много, что догнать её не удалось даже самому гениальному академику. Споткнувшись о пень, он рухнул в муравейник, а ёлка благополучно скрылась в непроходимой Усть-Вымьской тайге.

Там ещё с восемнадцатого года скрывалась приверженица дегенеративного вейсманизма-морганизма Баба-Яга. Втихую она подколдовывала генной инженерией и точила зубы на истинных мичуринцев за своё раскулаченье: её передвижную лабораторию на курьих ножках экспроприировали в пользу голодающих Поволжья. Она выследила самоходную ёлку и коварно срубила, погубив плоды многолетних мичуринских трудов.

В дремучей лесной глуши послышались звуки пилы и топора: это злая Баба-Яга строит себе новую избу на курьих ногах из бедной ёлки, обратив её самоходный рефлекс на службу контрреволюции. И при этом злорадно припевает песенку: «Теперь она, нарядная, на праздник к нам пришла, и много-много радости детишкам принесла».

 

 

Поросёнок

 

Однажды старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью, увидел в пустыне беса верхом на тощем и грязном поросёнке, спешащего куда-то по своим бесовским делам. Бесяра нещадно пришпоривал поросёнка острыми копытами, отчего бедный свин, пронзительно повизгивая, нёсся во весь опор. Прислушавшись, Аллегорий с изумлением разобрал в поросячьем визге слова: «Ой, Господи, ой, помилуй!» Возмутившись духом, старец подумал: «Какое кощунство! Как дерзает этот нечистый скот, служащий ездовым поросёнком бесу, произносить святое имя Божие?» И немедленно стал на молитву, в ревности духовной прося Бога, да оградит Свое святое имя от толико дерзостного свинства.

На другой день, во время утреннего кофе, старец вдруг слышит стук в дверь кельи, сопровождаемый, как положено, молитвой. Пригласив гостя войти, Аллегорий увидел незнакомого тощего и грязного юношу, который, однако, тотчас же упал ему в ноги и стал просить принять в монахи.

– Кто ты? – с удивлением спросил его старец.

– Я тот поросёнок, которому твоими молитвами Бог вернул человеческий облик, – смиренно ответил юноша.

– Ах вот оно что! А как же ты, будучи ездовым поросёнком для беса, дерзал призывать святое имя Божие? – строго спросил его старец.

– А что мне оставалось делать? Избавиться от свинства мне не давал бес, а избавиться от беса – не давало свинство.

– Нда-а, дела… – задумчиво промолвил старец. – Ладно, иди умойся, что ли; да поешь чего-нибудь с дороги: а то, ишь, кожа да кости – тоже мне, монах…

Старец Аллегорий вышел на свежий воздух, размышляя в себе о столь удивительном происшествии, как вдруг услышал звук приближающегося мотоцикла. Из-за бархана в клубах пыли и сизой гари вылетел всё тот же вчерашний бес, но теперь верхом на рогатом «Харлей-Дэвидсоне». В треске мотора старец отчётливо расслышал отрывки памятных с юности хитов группы «Моторхэд». На этот раз старец Аллегорий не стал возмущаться духом, и не стал делать никакого экзорцизма, но лишь со смирением вздохнул о былых ошибках своей бурной молодости.

 

 

Посторонние

 

Увидев табличку «Посторонним вход запрещён» на воротах монастыря, старец Аллегорий критически заметил:

– Это плотское мудрование.

– А как надо, авва? – спросили его.

– «Потусторонним вход запрещён».

 

Истрёпанная одежда

 

Сказал старец Аллегорий:

– Истрёпанная одежда бывает у старых монахов, у молодых монахов и у младостарых монахов.

– Что это значит, авва? – спросили его.

– Терпение, трудолюбие и тщеславие, – ответил духоносный муж.

 

Мобильная связь

 

Спросили старца Аллегория:

– Авва! Как вы относитесь к сотовой мобильной связи?

– Давно уже пользуюсь, – ответил старец, показывая свои потёртые чётки, – вот она: сотня узелков, непрестанная мобильность, и связь напрямую с Небом!

 

Deep Purple

 

Протоиерея наградили пурпурной камилавкой. Увидев любимого батюшку в новом украшении, прихожане восторженно вскричали:

– Авва! авва!..

– Я не ABBA, я – DEEP PURPLE, – ответил награжденный протоиерей, указывая на свою пурпурную камилавку. О, как не скоро забываются увлечения юности!

 

 

Новонареченное имя

 

«Во время пострига я так волновался, что не расслышал своего новонареченного имени. И потому в первый год своего монашества недоумевал, как же меня теперь звать: «Скотина», «Зараза» или «Утроба поганая»? Изучая Ветхий Завет, я пришёл было к мысли, что назван в честь одного из сыновей Ноя… Но вот настало время сдавать экзамены, и мне дали на руки документы для поездки в семинарию. И из этих-то документов я с удивлением узнал, что зовусь «Старец Аллегорий».

 

Взлётная полоса

 

Некий запойный лётчик, переведённый в штат аэродромной обслуги, с бодуна решил засеять взлётную полосу. Одни из семян остались лежать посередине и были сожжены реактивной струей. Другие закатились в трещины и после дождя проросли. Но припекло солнце, и они быстро увяли на горячем бетоне. Третьи откатились на обочину взлётной полосы и попали в бурьян. После тяжёлой борьбы за существование кое-кому из них удалось не только выжить, но даже дать колос: тощий, колючий, с одним-двумя мелкими зёрнышками…

Мораль же сей басни такова: попал на бетон – откатись на обочину и не рассчитывай на многое.

 

Восемь Египетских Блудниц

 

               Однажды восемь знаменитейших египетских блудниц поспорили, какая из них сможет в течение одной ночи соблазнить старца Аллегория, известного своей строго подвижнической жизнью. Та, которой бы это удалось, получила бы титул «Мисс Египет» и всю причитающуюся славу. Бросив жребий об очерёдности, они выступили на тропу войны.

               И вот в один прекрасный день появляется на пороге Аллегориевой кельи эдакая симпатичная толстушка и говорит:

               – Старец Аллегорий! Давай соблудим!

               Но прозорливого старца Аллегория козни лукавых прелестниц не застали врасплох. «Уготовихся и не смутихся» – мысленно сказал он себе, а вслух произнёс:

               – Отлично, соблудим! Только, давай, сначала поедим. А то, знаешь, от поста не могу поднять хвоста. Ты меня попотчуй как следует, а тогда уж я распалюсь – ух!

               Блудница с радостью согласилась на это предложение, ибо она была знатной стряпухой, и тотчас принялась жарить, парить и варить всякие деликатесы. А старец Аллегорий пошёл молиться. И вот, в скором времени зовёт она Аллегория к столу. Старец попробовал того, другого, третьего. И, сделав кислую мину, говорит ей:

               – Э-э! Это пресно. Э-э, здесь не хватает петрушки… Ик-ик, фу, кажется, начинается изжога… А сюда, если готовить по-человечески, надо бы класть не кальмаров, а заморских омаров. Что-то всё не то…

               – Как не то? – так и взвилась толстуха, – да мою стряпню сам фараон нахваливал!

               – Ты и его дешёвыми кальмарами пичкала?

               – Не смей так говорить! Я тебе докажу!!!

И с этими словами побагровевшая толстуха бросилась на рынок, размахивая двумя огромными корзинами. Всю ночь она жарила, парила и варила, как никогда в жизни. На рассвете, обтерев руки о засаленный фартук, она рухнула в изнеможении возле стола, уставленного совершенно фантастическими яствами, и еле слышным голосом простонала:

               – Жри, зараза!

               – Ах, как вкусно! Ах, как искусно! – стал нахваливать старец Аллегорий, не спеша ковыряя то тот, то этот деликатес. – Ах, какие омарчики!.. Ползал, ползал омар по дну морскому, шевелил усами, а потом позвал его Повар на Суд, и попал наш омар в суп. Вот такая жизнь, а ты говоришь – «соблудим».

               Так и не вышло у первой из вышеупомянутых блудниц соблазнить старца Аллегория. Старец наставил её на путь истинный и отправил в близлежащий женский монастырь, где сёстры как раз нуждались в хорошей поварихе.

 

               Долго ли, коротко ли длилось перемирие, но вот является следующая претендентка на сомнительные египетские лавры и, обмахиваясь от зноя журналом «COOL», принимается ворковать с эдакой французской хрипотцей:

               – Мон амур! Же сюи блюд?

               – Отлично, блуд так блуд, – запросто отвечает старец, – только вот – где? У нас тут нигде ничего не запирается – разве что, нужник... Айда? – Направо, за углом. А я – через пару минут.

               Делать нечего, пришлось мамзеле идти по указанному адресу. Но бедная мамзель не знала, что прозорливый старец Аллегорий выкрутил там лампочку и выпилил две доски в полу. И вот она, пытаясь найти выключатель, – плюх! – провалилась вниз:

               – А-а-а!

               Тотчас Аллегорий вкручивает лампочку и, не брезгуя, подаёт ей руку помощи, говоря:

               – Ну, вот и я. Начнём?

               – Ах ты, вонючий козёл, – негодует жертва Аллегориевой хитрости, – в таком-то виде?

               – Вот-вот, именно в таком – в самый раз. Каковы грехи – таковы и духи. Что, не нравится, красавица?

               – Тьфу на тебя! Говори скорее, где тут у вас душ.

               – Э-э, у нас нету. Ближайший – в соседнем женском монастыре.

               Так и второй из египетских блудниц не удалось соблазнить старца Аллегория. Отмывшись у гостеприимных пустынниц, она раскаялась в своей прежней порочной жизни и осталась в монастыре на послушании главного ассенизатора.

 

               Недолго длилось перемирие. Вновь невидимая брань проявилась видимым образом в лице третьей соблазнительницы. «Точь-в-точь тётя Клава из универмага» – подумал старец Аллегорий, рассматривая в бинокль приближающегося противника.

               – Привет, Алик! Сегодня – плачу я! – игриво проворковала тётя Клава, позвякивая массивной золотой бижутерией, – сто баксов за всё, идёт?

               Старец Аллегорий перевернул бинокль и посмотрел на противника в обратной перспективе. «Какое ничтожество! Вот они, эти богатства суетного мира» – подумалось ему, и он пренебрежительно ответил:

               – Пс-с! Сто зелёных за драгоценное сокровище моего целомудрия? Ищи лоха там, где заперто плохо.

               – Какое-какое сокровище? – У тебя-то, голодранца грошового?

               – А вот, посмотри, – и старец Аллегорий откинул крышку сундука, на котором он обычно присаживался для упражнения в умном делании. В глаза недоверчивой Клавы остро блеснуло жаркое золото, и дыхание у неё спёрло. Забыв о цели своего визита, она начала судорожно перемножать в уме длину, ширину и высоту сундука на плотность золота и коэффициент обмена, дабы хоть приблизительно оценить Аллегориево сокровище, но всё сбивалась, отвлекаемая навязчивыми помыслами: «Вилла в Монте-Карло… Своё казино в Лас-Вегасе… Шоколадный «Бентли»… Муж с графской родословной…»

               – О, благородный пустынник! Не уделишь ли ты чуть-чуть этого твоего такого целомудрия бедной женщине, тяжкой нуждой брошенной на панель? – умильно заворковала тётя Клава, не отрываясь от переливающейся груды, – я оставлю своё ремесло, открою церковную лавочку в Мемфисе, буду честно-честно зарабатывать себе на хлеб, свечку буду за тебя ставить каждое воскресенье, пятидесятирублёвую.

               – Ну, что ж, я не жадный – бери, сколько унесёшь. Да поспеши затемно до дому, а то как бы не пришлось с кем поневоле делиться…

               Так и третьей египетской блуднице не удалось соблазнить старца Аллегория. Но на этом её история ещё не кончилась. Эта дура, конечно же, заблудилась в потёмках, и утром вместо своего дома очутилась, чуть живая, перед воротами пустынного женского монастыря. Изнемогая от тяжести мешка, голода и жажды, она стала стучать. Ворота открылись, и тут вдруг мешок с Аллегориевым сокровищем развязался, и – ах! – вместо золота оттуда посыпались финиковые косточки. В глазах у бедной Клавы потемнело, и она упала в обморок.

               Утешенная добрыми пустынницами, она раскаялась в своём прошлом и осталась в монастыре ухаживать за великолепным финиковым садом, выросшим из целомудренного сокровища старца Аллегория.

 

               И снова, после недолгого перемирия, враг делает атаку на твердыню Аллегориевой добродетели. Но на этот раз и старец Аллегорий решил перейти от оборонительной тактики к наступательной. И как только следующая по очереди прелестница появилась на пороге кельи, старец с размаху залепил ей кулаком в левый глаз. Бац! – и тщательно продуманный макияж творчески обогатился выразительным фингалом.

               Не раненая тигрица взвыла в глубине дикой пустыни, нет, это разгневанная египтянка бросилась на кроткого старца, пылая жаждой мщения. Забыв о цели своего визита, она вцепилась в старцеву бороду и стала поражать страстотерпца немилостивыми ударами.

               – Десант не сдаётся! – воскликнул старец Аллегорий и, как пожатый серпом сноп зрелой пшеницы, рухнул на землю.

               – О! Что я наделала? Я убила его! – трагически возопила египтянка, подражая героине модного телесериала, – теперь он ни на что не годится.

               – Всё, умираю, – прошептал старец Аллегорий, – оставь меня…

               – О, нет! Возьми все мои драгоценности – только не умирай! – и, разорвав жемчужное колье, тигрица осыпала жемчугом умирающего подвижника (так делали в телесериале).

               – Не мечите бисер перед свиньями, – со свойственным ему смирением заметил старец, – одно, только одно чудесное средство в силах оказать мне помощь – это неусыпаемая псалтырь… Там, в углу на аналойчике. Свечку, слышь, зажги – глаза не порти. О-ох, умираю!

               «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе…» – да, не легко дался ветреной египтянке труд духовный, но она старалась изо всех сил. Иногда старец прерывал её тихими стонами:

               – О-ох, не «обрящся», дура, а «обращся» – там же по-русски написано. О-ох, замучила, умираю…

               Так прошла ночь, а как только луч солнца заглянул в тесное окошко Аллегориевой кельи, старец вдруг бодро вскочил на ноги и радостно воскликнул:

               – Свершилось чудо! «Тии спяти быша и падоша, мы же востахом и исправихомся». Ну что, ты готова?

               Но в ответ он услышал только сокрушённые рыдания…

               Так и четвёртой египетской блуднице не удалось соблазнить старца Аллегория. После подобающих наставлений, он отправил её в близлежащий монастырь – продолжать читать псалтырь.

 

               О, окаянные египтянки! Мало вам мужиков в Александрии? Нет – подавай им монаха-пустынника. И вот уж пятая по счёту искусительница является к дверям Аллегориевой кельи. Но какая же картина предстала её глазам, обильно обведённым косметикой?

               Старец, простершись на земле, предавался беспримерному плачу. Иногда он со стенанием посыпал лысую голову пеплом, а иногда с горестными воплями терзал себя за бороду. Подождав час-другой, гостья начала подозревать, что это может продолжаться бесконечно, и потому решилась прервать старца:

               – Старец Аллегорий! Что ты так печалишься? Давай я тебя утешу!

               – О, нет мне утешенья! Я согрешил, – сквозь рыдания простонал старец, и вновь ударился в слёзы. Подождав ещё час-другой, гостья опять поняла, что напрасно теряет время, и снова прервала старца:

               – В натуре, утешу! Не реви.

               – О, нет мне утешенья! – рыдает Аллегорий.

               – Вот заладил… Да что с тобой случилось?

               – О, горе мне: я впал в блуд!

               – Как – уже? Не мог меня подождать, предатель? – и шокированная искусительница зарыдала не хуже Аллегория: – О, какое фиаско! Увы, увы, крушение всех радужных надежд! Увы, теперь меня засмеют все мои коллеги и клиенты! Всё – пойду утоплюсь с горя.

               – Отличная идея! – живо откликнулся Аллегорий, вытирая слёзы драным рукавом, – пойдём же, утопимся вместе.

               И они, рыдая один громче другого, пошли на берег Нила. А там в одном омуте жил большой крокодил, много лет друживший со старцем Аллегорием, и его Аллегорий заранее подучил, что делать в этом случае.

               – Я прыгну первый, а ты валяй следом, – сказал старец блуднице, и нырнул в омут к крокодилу. Похлопав друга по чешуйчатой морде, старец на одном дыхании переплыл Нил и вынырнул в дальних камышах (пригодился прежний опыт ВДВ). Видя, что старец не показывается на поверхности, блудница отчаянно бросилась в воду. Но тотчас же учёный крокодил, всплыв со дна омута, разевает огромную пасть и заглатывает её в целости и невредимости.

               Прошла ночь, а наутро по приказанию старца Аллегория крокодил выплюнул раскаявшуюся блудницу на берег возле близлежащего женского монастыря. Крокодилий желудочный сок смыл всю косметику с её лица, и он же смыл всю суетную печаль с её души, научив памяти смертной и спасительному плачу. Так и пятой египетской блуднице не удалось соблазнить старца Аллегория, ибо он имел обычай оплакивать свои грехи – даже самые малейшие – взывая в сокрушении: «О, горе мне: я соблудил!»

 

               Кто-то может усомниться в правдивости нашей истории, но лишь тот, кто ещё мало опытен в невидимой брани. Но не таков был старец Аллегорий. «Где пять – там и шесть» – прозорливо подумал он, и подвигся укрепить себя трудовыми послушаниями.

               В скором времени, действительно, является искусительница номер шесть. А старца-то и нет дома. Ждала, ждала она и, праздно просидев до самого вечера, измыслила устроить духовному труженику коварную подсаду: залезла на старцеву кровать и раскинула, каракуртица, сети прельщения. «Ну, старец Аллегорий, – усмехнулась она про себя, – соблудим, а?» И незаметно задремала.

               В этот день старец обошёл всех окрестных пустынников и всем им починил будильники, ибо он был умелый часовщик. А у самого Аллегория будильник был наимудрёнейший из всех. Хитрый механизм автоматически включал сирену, зажигал 500-ваттный прожектор, переворачивал кровать и выдёргивал пробку из бутылки с джинном, на котором Аллегорий ставил эксперименты по экзорцизму. Благодаря этому будильнику старец Аллегорий ни разу за двадцать пять лет не проспал всенощного бдения.

               Подходя к келье, старец вдруг вспомнил, что сегодня как раз должно быть всенощное бдение, и вздохнул: «Эх, не удалось отдохнуть». Только он взялся за ручку двери, как услышал рёв своего будильника. Услышала его и незваная гостья…

               Звук полицейской сирены, резкий свет и падение с кровати живо напомнили ей самые тяжёлые моменты её биографии. «Не виноватая я!» – завопила она. Тут на неё накинулся озверелый джинн и принялся вымещать на ней весь аллегориев экзорцизм. Картина – гибель Помпеи! Утомлённому старцу нелегко было сориентироваться в этой кутерьме, но, наконец, вырубив сирену и загнав джинна обратно в бутылку, он понял что происходит. Шестая египетская блудница, в самом жалком виде, сидела посреди погрома и истерически рыдала, размазывая косметику.

               Короче говоря, вместо всенощного бдения старец Аллегорий прибирал в келье и приводил в чувство свою гостью. «Вот видишь, – говорил он ей, – так же бывает и в конце жизни: трах! бах! – и в преисподнюю; кричи, не кричи «не виноватая я» – слушать не будут». Она же, стуча зубами о стакан с валерьянкой, по-новому увидела все невыгоды своей профессии и почувствовала, что стоит сменить образ жизни на более спокойный.

               Наставив на путь истинный, старец препроводил её в близлежащий женский монастырь, где раскаявшаяся египтянка стала усердно выполнять послушание будильщицы.

 

               Удивительно, как жажда суетной славы подвигает людей на тяжкие труды. Ну что толку в дурацком титуле «Мисс Египет»? Но нет же – вот уже седьмая претендентка прётся невесть куда в пустыню к старому монаху.

               Старец Аллегорий сидел у окна и писал большую икону.

               – Ах, как прелестно! – льстиво запела подкравшаяся сзади искусительница, – что это вы пишете?

               – Это икона «Старец Аллегорий с житием». То есть я, – пояснил старец.

               – Гениально! А можно и меня написать?

               – Обязательно. Вот здесь, – ткнул кисточкой старец, – а название будет: «Искушение старца Аллегория»

               – Ах, я как раз для этого пришла! А как это будет выглядеть?

               – Ну, например, можно написать так. – И старец стал набрасывать эскиз лёгкими штрихами под восхищённым взглядом заказчицы. Через некоторое время он бросил через плечо: «Включи галогенку, совсем уже ничего не видно».

               …И вот, очертились контуры нового шедевра.

               – О-о, зачем я у тебя такая старая? – протестует требовательная ценительница искусств.

               – Так положено по канону. Но если хочешь – пусть будет платье как у этой вот, с множеством камушков.

               – А кто это?

               – Царица Нефертити, – небрежно пояснил старец.

               – Вау! Хочу с брюликами – давай, давай!

               Тщательно выписывал Аллегорий платье древней царицы, и с каждым часом шедевр становился всё совершеннее и совершеннее. Через некоторое время он бросил через плечо: «Прикрой ставни – рассвет сбивает мне цветовую гамму».

               – А как будет отражено, что я получила титул «Мисс Египет»? – вопрошает уверовавшая в силу искусства будущая мисс.

               – Сейчас я здесь напишу множество вельмож во главе с фараоном, рукоплещущих твоей победе, – ткнул кисточкой старец.

               – О, обязательно напиши! Какая прекрасная идея!

               Тщательно выписывал Аллегорий одного за другим своих самых щедрых спонсоров, но, дойдя до десятого, вдруг прервался и спросил:

               – Который час? О, девять! Мне пора на службу.

               …Луч солнца сквозь щель в ставнях упал на почти законченный шедевр. Ночь давно прошла. И столь же безвозвратно уплыл вожделенный титул от тщеславной египтянки. Ей осталось только любоваться на Аллегориеву икону и размышлять о суетности мирской славы, а также о нетленной славе смиренного преподобия.

               С этой иконой она, после подобающих наставлений, и была отправлена в близлежащий женский монастырь, где её, то есть икону, с нетерпением ожидали почитательницы старца Аллегория. Ах, как понравились ей красиво развевающиеся шёлковые мантии монахинь и мелодичные слова: «Матушка, благословите». Раскаявшаяся блудница осталась там навсегда и прославилась как непревзойденная певица левого клироса.

 

               Итак, из восьми египетских блудниц осталась последняя, самая лютая. Изучив все патерики, она составила коварнейший план и направилась в пустыню, гордо уверенная в гнусной победе. Но прозорливый старец Аллегорий перехитрил её самым простейшим образом, даже сам не зная того. Дело в том, что ремонтируя будильники пустынникам, он встретил одного святого старчика и, поразмыслив, решил вдать себя этому старчику в послушание, для упражнения в смирении. Так что Аллегориева келья надолго осталась пустой. Но не в тот день…

               В этот день туда явился некий младостарец из известного монастыря, желая перенять у Аллегория секреты духовно-окормленческой технологии, чтобы после блеснуть перед своими «чадами». Не застав старца, он сперва скучая разглядывал его келью, потом, найдя валявшийся в углу старцев жезл, взял его в руки и стал прохаживаться туда-сюда, воображая себя знаменитым старцем Аллегорием. Ох, не следовало бы ему задерживаться. Потому что туда же пришла и та самая, восьмая, блудница.

               – О, святой отец! – заламывая руки, вскричала она, узрев свою жертву, – смилуйся над несчастной грешницей! Я вся погрязла в пороке, и нет мне спасения. Ад уготован мне за бесчисленные блудодеяния, но скажи – не осталось ли для меня хоть какой-нибудь надежды? Наставь меня на путь истинный, и я удалюсь по твоему слову в самый строгий монастырь. Если ты не спасёшь меня – я погибла навеки!

               Коварная совратительница обрушила на бедного младостарца весь запас прельщения, рассчитанный на несгибаемого Аллегория. Удивительно ли, что бедняга разомлел уже через пять минут? Потекла сладкая духовная беседа в уголке пустынной кельи: охи, вздохи, слёзы, грёзы… Увы, увы. Не будем смущать читателя дальнейшими деталями. Увы – и ещё раз, увы.

               Вернёмся лучше к Аллегорию. У его старчика как раз в этот самый день опять сломался будильник, и он послал Аллегория к себе за отвёрткой. Не раздумывая, смиренный Аллегорий двинулся в путь на ночь глядя, и к утру благополучно, за молитвы своего аввы, достиг кельи. Но прозорливая деликатность удержала его от вхождения внутрь. Присев на завалинку, старец погрузился в молитву. И вот распахивается дверь, и появляется самодовольная победительница. Увидев незнакомца, она с презрением фыркнула:

               – А ты ещё кто такой?

               – Я старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью, – смиренно ответил старец Аллегорий, – пришёл за отвёрткой по благословению своего аввы.

               При этих словах с блудницей начала происходить жуткая перемена. Она исказилась в лице, зашипела, стала чернеть и раздуваться, как огромный фурункул. «Ненавижу попов!» – прорычала она (или уже не она?) и вдруг лопнула, разлетевшись на мелкие кусочки и обдав нестерпимой вонью место своей погибели. Дунул ветер и развеял смрадные миазмы над пустыней, и не осталось от неё ничего. А старец Аллегорий тихо вошёл в келью и там завёл свой знаменитый будильник. «Бедняга! – вздохнул он, глядя на крепко спящего младостарца, – пострадал из-за меня, окаянного». После чего взял отвёртку и отправился в обратный путь.

 

КРАСНАЯ ШАПОЧКА.

 

Жила-была девочка, звали её  Так её звали, потому что она носила красную шапочку. Она жила со своей мамой, которую тоже звали Красная Шапочка, потому что и мама тоже носила красную шапочку. Ещё у них была бабушка, которая жила неподалёку в дремучем лесу. Бабушку тоже звали Красная Шапочка, по той же самой причине. А ещё у них была прабабушка, которая к этому времени уже умерла, но её не звали Красной Шапочкой, хотя именно с неё-то и пошёл обычай давать всем девочкам в семье имя Красная Шапочка.

Это старая история… Прабабушка Красной Шапочки была женщина весьма одарённая, что, естественно, пробудило чёрную зависть в чёрствых сердцах прабабушкиных соседей, получавших такую пользу от её мудрых советов. Вражда завистников вынудила одинокую женщину прибегнуть к посильной самозащите, что общественным мнением было суеверно увязано с вдруг разразившейся эпидемией чумы. Озлобленные клеветники обратились к падре Аллегорио, известному своей опытностью в делах такого свойства. Внимательно выслушав их, добрый старец дал следующий совет: «Вся сила у неё – в медном котелке, где она варит свои зелья. Опорожнив котелок, раскалите его докрасна на огне и наденьте ей на голову. Тогда из ведьмы сразу дух вон!» Так, увы, они и поступили… А в память безвременно скончавшейся любимой прабабушки был заведён семейный обычай носить красную шапочку.

И вот однажды на праздник Самайн мама Красной Шапочки напекла пирожков и говорит дочке:

– Наша любимая бабушка захворала и лежит теперь одна-одинёшенька в дремучем лесу. Отнеси бабушке гостинец и поздравь её с праздником. А эти пирожки – особые: она поест и сразу выздоровеет. Только запомни хорошенько: как отдашь гостинец – сразу назад, не задерживайся ни минуточки! Поняла?

– Поняла, мамочка!

Красная Шапочка взяла корзину с пирожками и весело пошла в лес к любимой бабушке. Лес был действительно дремучий. Чёрные ели хватали друг друга за горло лишаистыми ветвями в борьбе за клочок неба; мертвенно-белые стволы чахлых берёз, червеобразно извиваясь, тянулись к тусклому свету, но, не выдержав своего веса, падали в бурелом и гнили, облепленные гроздьями склизких поганок, источающих сладковатый смрад. Лохматые корневища, как скрюченные руки покойников, высовывались из-под земли, хватая за ноги заплутавшего путника, а призрачно бесцветная зелень папоротников клубилась над коварными яминами, полными тухлой воды. «Очень романтичный» – говаривала про этот лес бабушка Красной Шапочки.

В скором времени Красная Шапочка очутилась перед избушкой, где жила бабушка. Стук в дверь спугнул двух филинов, дремавших на крыше, и они с замогильным уханьем улетели в лес.

– Дёрни за верёвочку, дверь и откроется, – послышался из-за двери ласковый бабушкин голос.

Красная Шапочка отступила в сторону от порога и осторожно, издали, дёрнула за верёвочку. Тотчас же перед дверью провалился люк, закрывавший колодец с ядовитыми змеями, куда обычно падали незваные гости.

– А, это ты, Красная Шапочка! – догадалась из-за двери бабушка, не услышав обычных в такой ситуации отчаянных криков. – Заходи, милая, не бойся.

У себя дома Красная Шапочка хорошо научилась, как обращаться с подобным устройством. Бросив змеям пирожок, она нажала на тайную пружину и захлопнула люк. Потом вошла в избу и поставила корзину на стол. 

– Вот тебе, дорогая бабушка, пирожки к празднику Самайн. Кушай на здоровье и поправляйся: а то ты, смотрю, сама на себя стала не похожа.

– Ах, Красная Шапочка, если б ты, как и я, побывала в застенках святой инквизиции, ты бы, поверь, выглядела ничуть не лучше… Дай, дай пирожок!

Красная Шапочка подала бабушке пирожок, и та его мгновенно проглотила и как-то странно заёрзала на кровати.

– А как же ты оттуда выбралась? Говорят, что это почти невозможно! – заинтересовалась Красная Шапочка.

– О, мне помог счастливый случай и кой-какие знакомства. Старого падре Аллегорио выжили с места Главного Инквизитора более молодые коллеги, и был назначен вместо него один выпускник Сорбонны, воспитанный в широких гуманистических взглядах. Я пообещала помочь ему в сложной ситуации с женой командора, из-за ханжеских предрассудков отвергавшей искренние чувства молодого падре. А так как командорша давно пользовалась моими услугами, то мне это не составило труда. Сорбонский падре получил то, что хотел, а я, хоть и потеряв здоровье, но всё же здесь, а не на костре… Дай, дай пирожок!

Красная Шапочка подала бабушке второй пирожок, и та его мгновенно проглотила. Вдруг Красной Шапочке показалось, что бабушка как-то странно начала меняться в лице.

– Ой, бабушка! Почему у тебя такие большие уши?

– Ах, Красная Шапочка, я ведь вернулась оттуда совсем без ушей: их у меня отрезали отцы-инквизиторы, чтобы научить послушанию. Но дома у меня хранилась целебная мазь; вернувшись, я помазала ею место ушей, и уши снова выросли. К сожалению, за время моего отсутствия мазь чуть-чуть испортилась, и потому, видишь, получилось не очень удачно. Дай, дай пирожок!

Красная Шапочка подала бабушке третий пирожок, и та его мгновенно проглотила, как-то странно посмотрев на внучку.

– Ой, бабушка! Почему у тебя такие большие глаза?

– Ах, Красная Шапочка, от опиума. После экзорцизмов святой инквизиции я не могу теперь обходиться без обезболивающего. О-о, до сих пор всё болит… Дай, дай же пирожок!

Красная Шапочка подала бабушке четвёртый пирожок  и отдёрнула руку, потому что, глотая пирожок, бабушка как-то странно облизнулась.

– Ой, бабушка! Почему у тебя такой большой язык?

– Ах, Красная Шапочка, всё потому же. Это латинский язык, девочка: homo homini lupus est. Дай, дай пирожок!

Красная Шапочка, скормив бабушке последний пирожок с человечиной, испуганно вздрогнула, услышав, как бабушка не по-бабушкински странно клацнула зубами.

– Ой, бабушка! Почему у тебя такие большие зубы?

– Потому что я выздоровела, вну-чень-ка!

Красная Шапочка покрылась холодным потом, увидев, как бабушка вдруг превратилась в большую серую волчицу с горящими глазами. Запах человеческого страха пробудил у бабушки-оборотня инфернальные инстинкты, и она, позабыв все родственные чувства, выпрыгнула из-под одеяла и бросилась на внучку, ощерив желтые клыки и капая слюной. Напрасно Красная Шапочка дёрнулась к двери: заговоренная дверь не открылась. Вот что значит не слушать свою мамочку, сказано же было: отдашь гостинец – и сразу назад. Через пятнадцать минут всё было кончено…

Тою порой проходил по лесу некто Лесоруб. На самом деле его звали Билл Хинч, и по профессии он был придворный палач. Страной в те добрые старые времена правил герцог Жюв о'Дье, которого в народе переименовали в «герцог Живодер». Благородный герцог, подозревая, что народ не очень-то его любит, укреплял свою власть профилактическим террором, то бишь регулярными массовыми казнями. В лице Лесоруба он нашёл родственную душу и полное взаимопонимание. «Увы, алтарь гражданского счастья требует, как говорил Никколо Макиавелли, частого окропления кровью, но я готов пожертвовать своей репутацией для блага будущих поколений. Не понятый современниками, всеми гонимый…» – вздыхал герцог Жюв, подписывая очередной список обречённых. «Лес рубят – щепки летят» – кивал в ответ головой Билл Хинч. За эту любимую пословицу его и прозвали Лесорубом. Так вот, гуляя по романтичному лесу, он свернул к бабушкиной избушке, заинтересовавшись детскими криками.

– Дёрни за верёвочку, дверь и откроется, – отозвалась на стук бабушка.

– Не дури, Ядвига! Это я, твой Билли. Что там у тебя за шум?

– Ах, заходи, мой друг, на узнала.

Бабушка открыла дверь и ласково пригласила гостя в избу. Лесоруб прислонил свой топор (с которым он никогда не расставался) у дверного косяка и огляделся вокруг.

– Так… Всё понятно. Мне ничего не оставила?

– А чего такое? О чём это ты? Да ты садись: сейчас водочки налью…

Баба-Яга засуетилась, разливая по стаканам какую-то дымящуюся жидкость синюшного цвета, и сморщив нос, первая выпила.

– Ох, старая греховодница, топор по тебе плачет. Опять за прежнее? – и Лесоруб тоже опрокинул стаканчик.

– Ах, Билли! Я так страдала, так страдала… Кто б знал!

– Не пудри мне-то мозги. Сама виновата: нечего было связываться с этим жидёнком. Вместо того чтобы лезть к нему в загашник, дождалась бы, пока я его тяпну, и тогда бы всё по-честному поделили: тебе – книжки, мне – золотишко. А так он стукнул кому надо, да дал на лапу – и был таков. Интересно, куда он дел сушёную голову этого козла? Чай, подарил отцам-инквизиторам на добрую память…

Стакан за стаканом, ударило пойло в головы обоим собутыльникам, а у Бабы-Яги и мясцо съеденное разгорячило ветхую кровь, и кончилась попойка, как водится, скверным смешением. И, неожиданно как для неё самой, так и для Лесоруба, бабка-волчица от этого смешения понесла. Какие только абортивные зелья она не перепробовала – ничто не помогало: гены, гены оказались сильнее. Будущая Красная Шапочка на этих ядах росла, наоборот, как на дрожжах.

В это время герцог Жюв о'Дье активно трудился над устроением гражданского счастья, и Лесоруб, занятый с утра до вечера, не знал о своём нечаянном отцовстве. Когда же наконец у него выдался свободный денёк, он отправился подышать свежим воздухом на лоне природы и завернул, как обычно, к знакомой избушке. Но на этот раз его ожидал неласковый приём. Разъярённая ведьма, подбоченясь и выставив перед собой брюхо, прямо с порога встретила Лесоруба отборной матерной бранью. Филины заухали, змеи под порогом зашипели. Разглядев и поняв причину бабкиного гнева, Лесоруб гнусно расхохотался и потребовал повторения. Схватив визжащую старуху, он потащил было её на кровать, но вдруг у него в руках оказалась не женщина, а свирепая волчица. Шерсть у оборотня стояла дыбом, когти впились в Лесорубову кожу, и острые зубы заклацали прямо у самого его горла. Отпрянув к двери, Лесоруб схватился за свой неразлучный топор. Вскинувшись, беспромашное лезвие нашло свою жертву – и голова с ощеренной пастью покатилась по избе. Ещё пару раз хряснул топор по дёргающейся туше и напоследок распорол вздувшийся живот. Оттуда выпрыгнула… Красная Шапочка! Живая и невредимая, в красной шапочке, как положено, в фартучке с кармашком посередине и башмачках на маленьких ножках.

– Здравствуй, папочка! – залепетала новорожденная, делая книксен. – Какая приятная встреча!

– Вот так штука, – удивился Лесоруб, отводя занесённый топор, – сколько беременных баб распластовал, а такого ещё не видывал! Что же с тобой делать?

– Ах, папочка, не беспокойся. Ты так устал на работе, сейчас я тебе соберу поужинать.

И Красная Шапочка проворно принялась за готовку. Подбросила дров в очаг, освежевала, что осталось от бабушки, и, порезав на кусочки, бросила в котёл. Позвякав в бабушкином шкафчике, достала оттуда бутыль и плеснула в стакан синеватой жидкости с запахом дихлофоса. Через полчаса она гордо разливала по тарелкам своё первое блюдо:

– Суп из волчатины с мухоморами! Папочка, тебе нравится?

– Ай да дочка, ай да Красная Шапочка! – похвалил Лесоруб. – То-то мамочка порадуется… Хотя, вроде, мы её съели, что ли? Ох, не разберёшься с этими бабами, с этими Красными Шапочками паскудными… Ладно, что-то мы с тобой припозднились. Беги домой и передавай мамочке привет. А я тут прилягу сосну, разморило что-то…

И сыто рыгнув, Лесоруб завалился на бабушкину кровать. А Красная Шапочка, весело помахав рукой, побежала через лес назад домой к мамочке. Дремучий лес провожал её крадущимися звуками в сумраке буреломов, рыдающе взвизгивали неясыти, со стоном рухнуло в невидимой чащобе мёртвое дерево. Потянуло знобким холодом, из логовин и болотищ выползли щупальца тумана, засветились бледные шляпки псилацебов и обманные огни над безымянными могилами. Ночь выпустила из чёрного погреба морок колдовских снов.

Мать встретила Красную Шапочку на крыльце родного дома и со слезами радости заключила в нежные объятия, причитая:

– Я так беспокоилась, так беспокоилась за тебя, дочка!

– Ах, что ты, мамочка, у меня всё в порядке, я даже поужинать успела, – ответила послушная девочка по имени Красная Шапочка.

 

Плоды истинного покаяния

 

Один глупый Великан сидел на берегу реки и плакал. Обеспокоенный возросшей солёностью воды, из реки вынырнул Водяной и участливо обратился к Великану:

– О чём ты так плачешь, друг мой?

– Как же мне не плакать? – вздохнул Великан. – Я пришёл сюда, к святому старцу, желая обратиться на путь добродетели, он же назначил мне епитимью – пасти вот этих свиней. «Паси, – говорит, – свиней, пока не принесёшь плоды истинного покаяния». А я этих зверей только в жареном виде и воспринимаю, а тут – тьфу! – живые. И что ещё за «плоды истинного покаяния»? «Принесёшь» – а откуда? Может, пойти кокнуть кого по старой памяти на большой дороге?

– Что ты, что ты! Ты же теперь не на «большой дороге», а на пути добродетели. Плоды истинного покаяния надо по-нимать ДУХОВНО, это значит – принести святому старцу что-нибудь этакое к столу, такое, чтоб ему понравилось: он покушать любит, а за общим столом – одна перловка да капуста, знаю, – её братия в реку выбрасывают, рыбу кормить.

– Так вот оно чего, а я-то думал! Где ж мне достать этих плодов? Может, сходить мужичков потрясти в соседней деревне, по старой памяти?

– Что ты, что ты! А хрюники при тебе на что?

– Эти-то? Эх, кабы не путь добродетели – давно бы всех покоцал на шашлыки. Но святой старец всё равно мясного-то не ест...

– Ну, смотря как подать. Слушай сюда. Придёт святой старец к реке поудить рыбку, а ты загони своих свиней в воду, и пусть плавают. Старец спросит: «Что это значит?» А ты и отвечай: «Это караси, ваша святость, выросли такие большие-пребольшие, за ваши святые молитвы». Тогда он прикажет тебе принести жаркое из этих карасей себе на ужин. Это и будут плоды истинного покаяния.

– Ну, ты голова! Если будет по-твоему – за мной не заржавеет. Ты что любишь: золотишко там, антиквариат? Может, тебя обижает кто? – Враз замочу.

– Что ты, что ты! Лучше вот чего: когда свиньи приходят на водопой, ты их после считай по правилу «минус один», а то, знаешь, рыба да рыба – что я, монах, что ли? Уже в глотку не лезет.

– А вдруг старец застукает недостачу?

– О, не беспокойся! У тех, кто принёс плоды истинного покаяния, любая недостача снисходительно прощается.

И стал день за днём глупый Великан учить свиней плаванью, пересчитывая их по правилу «минус один». Долго ли, коротко ли, приходит на реку тот святой старец поудить рыбку. Но на сей раз он пришёл с гостем, а гостем был не кто иной, как сам старец Аллегорий, известный своей строго подвижнической жизнью. Закинули удочки. Великан же тихо загнал свиней в воду, и они вдруг выплыли пред лице обоих духоносных старцев.

– Что это значит? – вскричал святой старец (не Аллегорий).

– Это караси, ваша святость, выросли такие большие-пребольшие, за ваши святые молитвы! – гаркнул с другого берега глупый Великан.

– По виду прямо как свиньи, – заметил святой старец.

– Так точно! Жирные-прежирные карасики! – умильно ответил Великан.

– Авва любезный, видал ли ты когда такое чудо? – обратился святой старец к Аллегорию. – Это ж их и к архиерейскому столу подать не стыдно! Эй, ты! – крикнул он Великану. – Ну-ка вылови нам какого-нибудь карасёнка к ужину. Жарить умеешь?

– Благословите! – гаркнул Великан.

– Ну, молодец. Вижу, вижу плоды истинного покаяния. Прощаются, чадо, тебе твои…

Но тут вдруг старец Аллегорий берёт святого старца под локоть и начинает что-то шептать на ухо. Сделалась тревожная пауза, во время которой несколько свиней выкарабкались на старцев берег и стали отряхиваться, похрюкивая и виляя куцыми хвостиками.

– Что значит «рыба с чешуёй, рыба без чешуи»? – буркнул святой старец в ответ на шёпот Аллегория. – Какая жвачка, не пойму… Ну да, копыта раздвоенные… Почему не кошерная? …Да ты погоди, давай посмотрим. Эй, ты! – вновь позвал он глупого Великана. – А чешуя-то у твоих карасей есть?

– Никак нет, ваша святость! – гаркнул глупый Великан в ответ.

– ЧТО-О-О?! Так ты, мерзавец, что – хотел нас ТРЕФНЫМ накормить? Ах ты хамское нутро, скотина бесстыжая! Нет тебе никакого прощения – проваливай, откуда пришёл!

Испуганные свиньи бросились обратно в воду прочь со старцева берега. Обескураженный Великан сжал кулаки и заскрежетал зубами, поминая недобрым словом Водяного: «Ах ты, хмырь болотный! Ну, только вынырни – все кишки по берегу размотаю». Но Водяной умно сохранял нейтралитет на дне своего тихого омута. Вздрагивая от залпов наверху, он утешал себя окороком от последней «по правилу минус один» свиньи и размышлениями на тему, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, а также, что невидимая брань с духоносными старцами дело хоть и славное, но всё же чреватое непредсказуемыми рисками.

Так старец Аллегорий в очередной раз посрамил лукавого, а собрата-подвижникка оберёг от искушения. Обратился ли после глупый Великан на путь добродетели и принёс ли плоды истинного покаяния – о том история умалчивает.

 

 

Страус и Крокодил

 

Однажды Страус и крокодил встретились на берегу Нила. Страус был грустен, а Крокодил – голоден, и потому они оба, некоторым образом, нуждались друг в друге.

– Увы мне, – начал жаловаться обретший собеседника Страус, – увы мне, столь жестоко обиженному судьбой. Ведь будучи птицей по природе, я лишен главного птичьего достоинства – способности к полёту, и вместо этого обречён бегать всю жизнь по земле, натирая мозоли на пятках.

– О, как понятна мне твоя скорбь! – вздохнул Крокодил, и крупная крокодилова слеза выкатилась из его глаза. – Ведь и наш род когда-то имел крылья. Мощно сотрясая воздух, мои праотцы возносились к вершинам гор и оттуда вихрем обрушивались на стада антилоп или страу… Гм… А не думал ли ты о том, чтобы как-нибудь изменить свою страу-синую судьбу?

– Увы, воистину так, – понуро кивнул головой Страус. – И вот что посоветовала мне Сова, мудрейшая из птиц. «Надо, – говорит, – нести яйца и высиживать птенцов на верхушках деревьев, а не на земле. И тогда правильное воспитание возродит у страусов летательные способности». Послушавшись её совета, я стал нести яйца на верхушках деревьев, хотя влезать туда каждый раз было мне, поверь, совсем не легко. Однако хуже всего было то, что яйца падали вниз и разбивались. Так я остался и без летательной способности, и без яиц.

– Ты и без них хорош, – сказал Крокодил и съел Страуса.

…«А что, ведь совет-то Совы мудрый, – размышлял Крокодил после ужина, – только глупый Страус не сумел им воспользоваться. Вот, сама же Сова несёт яйца на деревьях – и, пожалуйста, преуспевает в летании, причём даже и ночью». Посмотрев по сторонам – нет ли свидетелей, Крокодил полез на дерево. Ему, как и Страусу, это было тоже совсем не легко, особенно после ужина. Но мысль о славных предках возбуждала его рвение. Добравшись до самой верхушки дерева, он пристроился было уже снести яйцо (ибо рептилии, как известно, тоже размножаются откладыванием яиц, как и птицы), но вдруг – трах! – потерял опору и сорвался вниз. Пересчитав рёбрами сучья, Крокодил грянулся оземь и сломал себе шею.

Тем временем стемнело. Мудрая Сова осторожно вы сунула голову из дупла на верхушке дерева, где находилось её гнездо; убедившись, что всё спокойно, она расправила крылья и бесшумно скользнула между ветвей в темноту, отправляясь на облёт охотничьих владений. Что ей было за дело до суетных проблем бегающих и ползающих где-то внизу?

 

 

Дуб и Гриб

 

На полузасохшем трухлявом Дубе вырос Гриб-Трутовик, да такой большой, что все прохожие удивлялись, задрав головы:

– Вот это да! Вот это Гриб!

А на сам Дуб никто не обращал внимания. Стало Дубу досадно, что его не замечают, и он сварливо заскрипел на Гриб:

– И не стыдно тебе так величаться – забыв, что лишь благодаря мне ты превознёсся над прочими грибами? Я взрастил, я воспитал тебя – а ты, неблагодарный, не имеешь ко мне, твоему, можно сказать, отцу, никакого почтительного чувства!

Отвечал ему Гриб:

– За что ж тебя почитать? За то ли, что прогнил насквозь и превратился в труху? Слышал я, на крепких да на зелёных дубах грибы не водятся… Тоже мне, папочка. Молчал бы, а то совсем развалишься.

 

 

Бетономешалка

 

Однажды знаменитый философ Диоген, живший в бочке, отправился в пустыню, намереваясь смутить тамошних аскетов какой-нибудь лжесловесной софистикой. Шёл он шёл по пустыне, и вдруг видит: стоит посреди чиста поля и крутится бетономешалка: «ды-ды-ды-ды-ды». Недоумевающий философ обошёл бетономешалку справа, обошёл слева – ничего не понятно. Проявив дерзновение мысли, философ нажал на кнопку «ВЫКЛ», и тотчас же бетономешалка остановилась. К неописуемому удивлению Диогена, из её жерла высунулся пустынный аскет, облепленный со всех сторон цементным раствором, и злобно гаркнул:

– Руки оборву!

Поражённый философ враз забыл всю лжесловесную софистику и не нашёлся что ответить, но смог выдавить из себя лишь:

– Ты… ты что… там?

– Живу! – злобно ответил аскет. – А ну сделай как было!

Трясущейся рукой Диоген включил бетономешалку. Ему совершенно расхотелось смущать пустынных аскетов какой бы то ни было лжесловесной софистикой, и он поплёлся обратно к себе домой, в бочку.

 

 

Козлификация

 

Козёл однажды залез в огород. Капустные Кочаны съёжились от страха, ожидая немилостивой потравы. Но Козёл, вопреки обыкновению, стал вести себя как-то загадочно. Достал из-под мышки вязанку колышков с номерами и начал втыкать возле каждого кочана, сверяясь с толстой книгой, которую тоже принёс с собой. Через несколько времени глупые Кочаны решили, что потравы сегодня не будет, и осмелев, стали любопытствовать, что бы это значило. Козёл стал в позу Дяди Сэма и заблеял:

– О! Настаёт новая эра агрономии! Персональный расчёт внесения удобрений и влаги в точном соответствии с потребностями каждого капустного физического лица, основанный на высокоэффективной компьютерной технологии! Теперь не бойтесь отравления нитратами, не бойтесь переувлажнения или недополива: всё будет точно рассчитано. Уйдёт в прошлое страх перед гусеницами-шахидками: персональный биометрический контроль надёжно оградит вас от всех ви-дов терроризма. Воссияет заря всеобщего процветания над огородами планеты!

– Вау! – выразили свою радость Капустные Кочаны на ново-агрономический манер.

Забив последний колышек, утомлённый Козёл прилёг отдохнуть в тени развесистой клюквы. Но тут вдруг раздался голос Хозяина, и заслышав этот голос, Козёл-агроном подскочил и мигом сиганул через плетень, как показывают в кино про ковбоев. А толстая книга, по которой он расставлял колышки, брошенная, осталась лежать под развесистой клюквой.

Любопытные Капустные Кочаны стали упрашивать Гороха залезть своим ползучим стеблем в книгу и прочитать, что же там написано. Горох вился, вился и залез в козлию книгу. И стал читать:

«Книга о вкусной, здоровой и обильной пище... Номер 11. Салат из капусты. Номер 12. Квашеная капуста. Номер 13. Щи из свежей капусты. Номер 14. Капуста тушённая с грибами. Номер 15. Голубцы постные. Номер 16. Капустные кот-леты. Номер 17. Пирожки с капустой. Номер…»

Поняли тогда Капустные Кочаны, что дошла и до их огорода пресловутая козлификация, и заплакали горько-горько.

 

 

Своя цена

 

Однажды к старцу Аллегорию, известному своей строго подвижнической жизнью, пришёл Современный Монах и завёл такую речь:

– По немощи, современные монахи исполняют лишь десятую часть того, что делали древние подвижники. Но эту десятую часть мы восполняем и самоукорением, и верим, что эта десятая часть будет иметь свою цену, как лепта бедною вдовицы…

– Слышь, дай взаймы десять баксов, а? – вдруг перебил его старец Аллегорий.

«Вот это старец» подумал Современный Монах. Но, не подав виду, достал кошелёк и вынул оттуда десятидолларовую бумажку.

Старец Аллегорий взял купюру и, к удивлению гостя, ножницами порезал её вдоль на полоски. Сделав ровно десять полосочек, девять он бросил в мусорное ведро, а одну протянул обратно Современному Монаху, со словами:

– Вот твоя лепта, вот и твоё самоукорение!

 

Сотница больничная

 

1.      И отвещав, Иисус рече к ним: «Не требуют здравии врача, но болящии». (Лк. 5,31)

2.      Говорят: «Главное – здоровье». Неправда: здоровье – не главное.

3.      Болезнь – дар Божий. Смотри, не растеряй его в больнице.

4.      Болезнь надо выбирать благоразумно, а не как попало.

5.      Здоровых не бывает. Поэтому не изображай из себя нечто особенное.

6.      В здоровом теле – здоровый бес.

7.      Не думай, что в больнице тебя вылечат. Больницы существуют не для этого. И ты существуешь не для этого.

8.      Отречение от мiра – это отречение от здоровья или от больницы? Куда ни кинь – всюду клин…

9.      Келья в больнице называется палатой, намекая на близость к Царству Небесному.

10.   Посмотри на покойника, которого провозят мимо по коридору. У него уже ничего не болит.

11.   Научишься болеть – научишься умирать. Не научишься болеть – не научишься и умирать.

12.   Не будь безразличен к диагнозу. Возможно, что уже пора в схиму.

13.   Человек рождается в больнице и умирает, как правило, в больнице. Что эта жизнь, если не болезнь?

14.   Устраивайся в больнице основательно. Это не вокзал, чтобы сидеть на чемоданах: поезд ходит не по расписанию, особенно в морг.

15.   Есть онкологические больные, а есть – онтологические больные. Эти – самые тяжёлые.

16.   Болезнь мудрена: и не хочешь – а хохочешь.

17.   «И много пострадавши от мног врачев, и издавши своя вся, и ни единыя пользы обретши, но паче в горшее пришедши» (Мк. 5,26); «яже врачем издавши все имение, и не возможе ни от единаго исцелети» (Лк. 8, 43).

18.   В больнице есть врачи и пациенты. Требуется немалая рассудительность, чтобы узнать – кто из них кто.

19.   Попав опять в ту же больницу, слышишь от всех: «Ах, как мы рады снова вас видеть!» Хороша же радость… И отвечаешь искренне: «И мы вас также».

20.   Только пациенты знают, что такое болезнь. Врачи – они этого не знают.

21.   Хороший врач вылечит и одним градусником.

22.   Плохой врач говорит: «Это всё у вас от постов».

23.   Если говорит: «Вам не хватает половой активности», это уже не врач.

24.   Колдун никогда не скажет: «Я колдую», он – лечит.

25.   Молчаливый врач лечит, говорливый – «заговаривает».

26.   Когда врач спрашивает: «На что жалуетесь?», жалуйся на себя самого.

27.   Если тебе говорят: «Вдохните… выдохните…», не бойся: это ещё не прана-йога.

28.   Если врач говорит: «Давайте я вас послушаю», не отнекивайся, ссылаясь на косноязычие и незаконченное образование. Лучше просто помолчи, это смиреннее.

29.   Твоя внутренняя жизнь не известна врачам только до первой гастроскопии. Потом уже не пытайся пускать пыль в глаза.

30.   Врачи не любят, когда их учат медицине. Их учили этому шесть лет, плюс ординатура. Представь: если тебя учить чему-нибудь – например, смирению – столько времени, а?

31.   Не объясняй врачу симптомы своей болезни словами умных книжек, ибо это дутое высокоумие. Лучше смиренно покашливай, постанывай и говори тихим голосом: «о-о, совсем худо мне…». Тогда врач тебя пожалеет и, возможно, не будет лечить по всей строгости закона.

32.   Если врач молчит, не нарушай праздным любопытством его умного безмолвия. А не то в качестве наказания услышишь свой диагноз. Что, приятно?

33.   Слишком подробное объяснение своих симптомов убедит врача только в том, что пациент страдает болезненной мнительностью. Этот диагноз и будет негласно положен в основу назначенного лечения.

34.   Если убедишь врача в том, что у тебя болит то, что по твоему мнению у тебя болит, то далее тебе придётся убеждать себя в том, что тебе помогает то лекарство, которое по мнению врача должно тебе помогать.

35.   Врач ставит диагноз в соответствии с диссертацией, которую он пишет. Постарайся узнать тему диссертации, и не расстраивай врача.

36.   Пригласив на консилиум врачей противоположных направлений медицины, вряд ли узнаешь свой диагноз. Зато точно узнаешь, что такое медицина.

37.   Пациент говорит: «У меня болит там-то и там-то», а врач отрицает: «Ничего у вас нет». О святое милосердие! Это твой последний шанс уйти домой относительно здоровым.

38.   Если смущаешься открывать перед врачом свою наготу, подумай так: ну кому нужен этот синюшный заморыш с дрожащими конечностями, покрытый болячками снаружи и внутри, плаксиво жалующийся на жидкий стул, дурную погоду и неправильное лечение? Тоже мне, Моисей Угрин…

39.   В тот момент, когда переодеваешь вспотевшее бельё или достаёшь из-под кровати закатившуюся просфорку, обязательно врывается кто-то из медперсонала. Объяснить это явление медицина пока не в состоянии.

40.   Вера больного ко врачу проходит семь стадий:
не верит – когда ничего не болит,
верит – когда чуть-чуть прихватит,
не верит – когда не получает мгновенного исцеления,
опять верит – когда становится по-настоящему худо,
и опять не верит – когда делается безнадёжно,
потом последний раз верит: «а, всё равно помирать!»,
и в конце концов – уже окончательно не верит: помер.

41.   В больнице есть истинные мученики, есть и жестокие Диоклетианы. Мученики – это врачи. А Диоклетиан – это ты.

42.   Врач тебя осматривает, расспрашивает, прослушивает, ощупывает. И как ему не противно?

43. Пациенты любят лечиться, врачи любят лечить: взаимная любовь!

44.   Не пытайся объяснять диет-сестре, что курица – тоже мясо. Ты же больной. Она будет терпеть с истинно гиппократовым милосердием, что бы ты ни говорил.

45.   Когда тебе делают укол, поворачивайся к медсестре задом, и не пытайся в этот момент наставлять её на путь истинный.

46.   О соседях-пациентах помышляй, что ко всем их страданиям добавилось ещё одно – соседство с тобой.

47.   О, прекрасное трудолюбие! Сосед по палате скрипит, ворочаясь на кровати, стонет и брюзжит на медсестру, шуршит обёрткой от колбасы, харкает в баночку и мимо, переодевает носки, крутит хриплый радиоприёмник, разливает судно – короче: не смотря на свою тяжёлую болезнь, трудится, стяжевая тебе венцы нетленные. А ты, ленивый, не хочешь чуть-чуть помолиться за него, оправдываясь немощью телесной и якобы трудными обстоятельствами!

48.   «…И вся болящия исцели. Да сбудется реченное Исаием пророком, глаголющим: Той недуги наша прият, и болезни понесе; Егоже язвою исцелесте» (Мф. 8,17; 1Пет. 2,24). Как же после этого говорить о бесплатной медицине?!

49.   Дар целительства – редкий дар. Поэтому не занимайся самолечением.

50.   Либо лечись, либо – не лечись.

51.   Из всех лекарств лучшие те, которые наиболее неприятные.

52.   Чем сильнее хвалят лекарство, тем оно подозрительней.

53.   Чтобы лекарство подействовало, иногда полезно узнать, сколько оно стоит. А иногда полезно, наоборот, не узнавать, сколько оно стоит.

54.   Бог может исцелить без лекарств. Более того: Он может исцелить и с лекарствами.

55.   Если кто скажет тебе: «У меня от этих таблеток дома собака сдохла», не смущайся, но спроси: «а крысы?»

56.   Есть лекарства, рассчитанные на пациентов, а есть лекарства – рассчитанные на врачей.

57.   Если врач дал тебе одно лекарство, а соседу другое – не думай, что он ошибся. Возможно, у вас разные болезни.

58.   Меряй температуру грамотно: твой субфибрилитет – это твой суверенитет.

59.   Для спасения души надо пролить немало пота, слёз и крови. Удобнее всего это в больнице: пот обильно проливается при температуре, мокрота отходит при кашле, кровь постоянно берут на какие-то анализы.

60. Чтобы правильно поставить диагноз, требуются разные анализы:
анализ кала – на чревоугодие,
анализ мочи – на блуд,
анализ крови из пальца – на сребролюбие,
анализ крови из вены – на гнев,
электрокардиограмма – на печаль,
анализ мокроты – на уныние,
рентгеновский снимок – на тщеславие,
вскрытие в морге – на гордость.
Диагноз: смерть.

61.   Суперсовременное оборудование служит для поддержания репутации больницы. Не бойся его: к процессу лечения оно никакого отношения в действительности не имеет.

62.   Инфекция, распространяемая телефонным путём – самая опасная. Для обеззараживания опустите аппарат в кипящий хлорный раствор на 15-20 минут, и потом выбросьте в специальный контейнер.

63.   Белая таблетка – осенять крестным знамением единожды.
Красная таблетка – осенять крестным знамением дважды.
Красно-белая таблетка – осенять крестным знамением трижды.
Красно-белая с буковками – лучше незаметно положить в баночку за тумбочкой.

64.   Если человек помер под колёсами автомобиля, говорят: несчастный случай. А если он помер после трёх операций, химиотерапии и полугодового лежания на искусственном лёгком – это, конечно, счастливый случай.

65.   Посмотри на больничных тараканов: видишь, какие они бодрые и энергичные? Им не повредило лечение никакими ядохимикатами.

66.   Своевременное опорожнение мочевого пузыря приличным образом – вот нормальная, эффективная уринотерапия. Зачем же выдумывать всякие глупости?

67.   Можно ли лечиться производными генной инженерии? …Ох, не пей из копытца: козлёночком станешь!

68.   Не лечите детей фетальной терапией. Бедные детки!.. Которых пустили на лекарства.

69.   Не спрашивай, какое лечение давали умершему соседу. Эта информация – заразна!

70.   Хочешь узнать своё истинное лицо? Сделай рентген.

71.   Не спрашивай, где морг. Это праздное любопытство.

72.   Краткое молитвенное правило для больницы:
С утра и до обеда: ох-ох-ох!
После обеда и до ужина: ах-ах-ах!
Вечером: о-о! о-о! о-о!
Во время процедур: ой-ой-ой! (можно варьировать, например: уй-уй-уй!)

73.   Пока лежишь под капельницей, земные поклоны временно отменяются.

74.   Не погружай ум в больной орган. Ему и так плохо.

75.   Согласно правилам, пост послабляется для болящих, путешествующих и беременных женщин. Не увлекайся путешествиями на Афон, пока лежишь в больнице – да не сбудется на тебе слово: «тамо болезни, яко раждающия».

76.   Раньше в больницах лечили методами исихазма, теперь осталось одно название – тихий час. Воспользуйся хотя бы этим.

77.   Больница – удобнейшее место для безмолвия. Считай, что телевизор в холле – это шум прибоя под Карулей, а матерящиеся пациенты – крик чаек над синевой Эгейского моря.

78.   Зачем молишься: «воздвигни от одра болезни»? Больному лучше спокойно лежать, чем ходить туда-сюда.

79.   Если тебе говорят: «Вдохнуть – и не дышать!», вспомни практику соединения ума с сердцем при помощи дыхания, описанную у отцов-исихастов.

80.   Попал в больницу – молись, а не то помрёшь: со скуки.

81.   Не правда, что в больнице скучно: можно смотреть в окно. Лежачий больной может смотреть в потолок. Лежащий в реанимации может  с уверенностью смотреть в завтрашний день.

82. От зубов молятся мученику Антипе, от головы – Иоанну Предтече. А если геморрой?

83. Когда говоришь кому: «Если будешь грешить, тебя постигнет то-то и то-то», вспомни – а сам-то как здесь оказался?

84.   «Ктому не пий воды, но мало вина приемли, стомаха ради твоего и частых твоих недугов» (1Тим. 5,23)

85.   Обжору лечить – дырявое ведро чинить: починил ведро – для помоев пошло.

86.   Не бери в больницу чемодан с продуктами: Бог привёл тебя сюда вовсе не с целью уморить голодом. Возьми лучше свой холодильник, чтобы не смущать пациентов, занимая общий на 90% тем, что нанесли благодетели.

87.   Не пытайся съесть все приношения. Помни – ты всего лишь человек.

88.   Благодетели кормят в соответствии со своими болезнями, а не с твоими.

89.   Если считаешь, что невозможно, чтоб больничным супом засорилась раковина – это симптом хронического чревоугодия.

90.   Благодетели приносят продукты вовсе не для того, чтобы окончательно расстроить твоё здоровье. На самом деле – это выражение их любви.

91.   Трудовое послушание в больнице заключается в раздаянии излишков приношений. Однако не забывай: что ты – больной, а не бакалейщик. Не переутомляйся, береги здоровье.

92.   За шесть дней Бог сотворил мiр. Поэтому шестиразовое питание – вполне достаточно. Если седьмой – удивляюсь: как можешь?

93.   Ревность не по разуму – воздержание в пище, для больного. Да. Но возможно, у него просто болит живот.

94.   Усердие благодетелей имеет пять степеней: прилог, внимание, сосложение, пленение, страсть.

95.   Прилог – это когда молча кладут сумку с приношениями и уходят.

96.   Внимание – это когда спрашивают о твоих болезнях.

97.   Сосложение – это когда начинают говорить о своих.

98.   Пленение – это когда не уходят, даже если демонстративно зовёшь: «Сестра! Дайте судно!»

99.   Страсть – это когда в ответ услужливо предлагают сами сделать это.

100.          В Новом Завете упоминается единственный случай смерти от болезни: «Внезапу порази его Ангел Господень, зане не даде славы Богу, и быв червми изъяден, издше». (Деян. 12,23)

 

Сказка о том, как в старину хозяйство правили

 

На кудыкиной горе

Во святом монастыре,

Сиромахи-нищета

Подпирают ворота.

Коли дашь им медный грош –

Враз на небо попадёшь.

 

Это присказка, а сказка совсем-совсем о другом…

 

               В некотором царстве, некотором государстве, жили-были Старик со Старухой, и жила с ними Внучка, да пёс Жучка, да и кот Шнурка, ну да и Мышка без имени-отчества. И говорит тогда Старику Старуха:

– Нешто, старый, помирать нам совсем – еды ить, в доме, – хоть шаром покати!

Осерчал Старик, слез с печи:

– Молись, дура! – поставил Бабку на поклоны, Внучку под иконы, Жучка читает, Шнурка подпевает, Мышка дырку в толстой книжке точит – богословие изучает. А сам сел на пенёк у калитки, смотреть – авось чего Бог пошлет.

Долго ли, коротко ли, глядь – едет барин на бричке-шестисотке, спешит на нефтяные разработки. И тут по летнему времени припекло ему лысину. Полез барин в карман за платочком шелковым, чтобы, значит, трудовой пот помакнуть, и выронил через это дело из кармана натуральный золотой рубль. И поехал себе.

Тут Старик не зевает – тотчас этот рубль оприходовал, перевёл через авансы на финансы и, короче, купил в ближайшее воскресенье на базаре тёлку-рекордсменшу. Привели её на двор – ой, чисто барыня. Красоты – неописуемой.

– Куды ж её, такую, поставить-то, – суетится Старуха, – аль из хлева разбитые корыта выкинуть?

– Молчи, дура, – осерчал Старик, – всё б ты повыкидывала. Ставь тёлку в избу!

Поставили тёлку в избу, в самый красный угол. И все при деле: Внучка как-бы-корм из зоомагазина в корыте разводит, Бабка чистоту на коровьину тыльную часть наводит, Жучка ту корову от волков охраняет, Шнурка с чердака вёдра-крынки спускает – для удоя; Мышка в полу дырку прогрызла – да так ловко, что все коровьи дела самотёком на огород потекли, в качестве удобрения. А Старик – очки на нос, сам на пенёк, и ну читать тёлке сказки: Александра Сергеевича Пушкина.

Долго ли, коротко ли, время уж к обеду, зовёт Старик Старуху:

– Ну что, старая, доится ль рекордсменша наша?

– Доится, батюшка, ой доится, как сумашеччая! Лезь сюды, подивись!

Любопытно стало Старику, хочет сам корове в тылы зайти, да куда там! – справа не пройти, слева не проехать: тёлка-то с какбыкормов этих такая боковитая стала – ужас! – во обе стороны стены подпирает-наваливается. Поверху сквозь рога лезть – искушение, понизу меж копыт корячиться – смущение. Что делать? Обошел Старик избу кругом, да и выпилил из стенки аккурат против тёлкиного зада дверь, одностворчатую, не больше…

– Ах ты, дура старая, утроба ты поганая, – так и зашёлся Старик, – всего-то удоя вот эта ли кружка? И сколько ж тя, дармоедку, терпеть мне грешному?

– Ой, прости, батюшка, дуру; вдругорядь умней буду. Да ты не кипятись, переодень-ка очки на носу слева направо: молоко-т, слышь, не простое, а – золотое!

Тут Старик гнев на милость быстро обернул, золотое молоко через авансы на финансы провернул и, короче, купил в ближайшее воскресенье на базаре живых мальков-осетров, чтоб царю на стол белую рыбу разводить-подавать, и через это иметь всякий почёт и уважение и самому на бричке-шестисотке ездить.

Шутка ли – самому царю с поклоном представляться! Ужо по-деревенски в этих делах нельзя, и чтоб коровьим запахом – ни-ни. И потому рассудили поменять Старик со Старухой свою рекордсменшу бартером на о-твари-ум: чисто, благородно, осетры те среди подводных растений шевелятся, мордами в стекло тычут. И все при деле: Бабка ключевую воду из скважины качает, Внучка правила дорожного движения изучает, Жучка ружьё для подводной охоты заряжает, Шнурка осетров тех глазищами провожает – как они туда-сюда в отвариуме плавают. Мышка дырку в сейфе просверлила и на ожидаемые финансы загодя наавансилась. А Старик – очки на нос, сам на пенёк, и ну читать осетрам сказки: Александра Сергеевича Пушкина.

Долго ли, коротко ли, время к обеду, царь уж, поди, салфетку за бороду засунул; зовет Старик Старуху:

– Ну что, старушенция, выросли, чай, нагулялись осетры царские?

– Выросли, кормилец, ой нагулялись, гля – какие головки-то пучеглазенькие, да какие хвостики-то вуалистые!

Любопытно стало Старику, переодел он очки на носу справа налево, да так и зашёлся:

– Ах ты, зараза, чума на мою голову грешную! Ты, дармоедка, какими помоями осетров наших поливала, что они у тебя ли, дармоедки, вместо осетров царских повырастали бычками в томате? Ить тебя за хамство такое сичас же утопить в отвариуме абие подобает! Нешто мне теперь из-за мутантов твоих в Сибирь идти?

– Ой, прости, кормилец, дуру; вдругорядь исправлюсь. Да ты не кипятись как холодный самовар, а то ить глядишь в книгу – видишь фигу: рыбки-т наши, слышь, не простые, а – золотые!

Тут Старик одним глазом – в отвариум, другим – в Пушкина: ай, люли! Вот те и рыбка золотая, а вот те и изба расписная. Правда, тот старик-то, Пушкинский, уж больно неказист против нашего, и никто-никто его не трепещет, даже и старуха евойная. Ну, да ладно, Пушкин – он и есть Пушкин, что с него взять. Главное – уж не гневается наш Старик, улыбается, акт прихода-расхода составляется, золотых рыбок – через авансы на финансы, и, короче, купил Дед в ближайшее воскресенье на базаре не за дёшево, а за дорого небывалых курей-петухов, кои, как врал продавец, по заморскому обычаю несут одни только золотые яйца, без малейшего исключения.

Отвариум – под зад коленом, на воде вилами написали: «Ой ты гой еси, надёжа царь-государь…» и прочая, липовым лычком перевязали и по факсу в столицу отослали. Без осетров, конечно.

В та поры, промыслом ли Божьим, умыслом ли вражьим, а стала изба у Старика со Старухой заваливаться – не иначе, как из-за той двери пропиленной одностворчатой, из-за коровьего заднего прохода этого. Осерчал Старик:

– Чтоб мне сей секунд всю эту городьбу долой! – И велел на место избы новый кур-дом поставить белокаменный, с решётками точёными-золочёными, с насестами дубовыми-тесовоми, с паркетами и всеми для курей-петухов удобствами. А вокруг виноград развести, во! И опять все при деле: Бабка колышки точнёхонько забивает, Внучка верёвочку прямёхонько натягает, Жучка бегает колышки валяет, Шнурка верёвочным клубочком играет. Мышка все куриные корма за щёку, за щёку – и в норку себе таскает. А Старик – очки на нос, сам на пенёк, и ну читать курям-петухам сказки: Паисея Святогорца в переводе с новогреческого.

Долго ль, коротко ли, время уж затемно. Еле-еле управились со стройкой, стали курей-петухов по насестам рассаживать, да впотьмах. Лучину-то жечь накладно, где ж их столько, лучин-то, взять. И, не знамо как, посадили всех курей вверх тормашками: головой в опилки, ногами – на свет Божий. Нашим бы ничего, как бы нибудь приспособились, а заморские эти цацы не понесли искушения, и к утру все до одной от огорчения сдохли. Как говорится, стресс. Лишь придурок-петух один как перст остался, и как ни в чем не бывало звонит в пять ноль-ноль: “Кукареку!”

Заспанный Старик с печи свалился:

– Хватит дрыхнуть, старая кочерга, слышь – куры золотые яйца снесли! – и бегом спозаранку на кур-дом. Любопытно ему стало, значит.

Увидал кур дохлых – чуть кондратий его не хватил. Очки об пол – дзынь! – и ну Старуху смирять:

– Ах ты, старая пердунья, каракатица ты бесстыжая! И что за искушение с этими бабами, и кто их, ума не приложу, поразводил здесь на мою голову грешную! Ить доведут старика до инфаркта, доведут, дармоедки, помру без покаяния.

– Ой, прости, отец родной, дуру неучёную; вдругорядь не согрешу. Уж я ли их не кормила-потчевала: ценным бисером, скатным жемчугом, да всамделишными изумрудами-яхонтами…

– Ах, гнилая ты самовольщица, неблагодарная! Не по инсрукции ты курей кормила-потчевала, а по своему лукавому мудрованию. Неси теперь яйца сама, как хочешь!

– Ой, пожалей, милостивец, бабу старую, ветхую: куда уж мне яйца-то нести – не молоденькая: ить не дале как позавчера стукнуло мне ровно сто лет и три года. Ай и ты, отец родной, не серчай так-то, пожалей себя, а я вот-ко из этого петушка тебе супчик сварю, диетический, – покушаешь.

Ах вы, бабы, ах вы, лисы… Короче, Старик в конце концов суровость откинул, авансы и финансы временно отодвинул, и сели все рядком да ладком за честной пир. Внучка Деду стопочку наливает, Жучка белую-красную рыбу тонко-тонко нарезает, Шнурка супчик диетический в расписной тарелке подавает, Мышка тот супчик зеленью украшает. А Старуха в новой кичке, в собольей душегрейке кругом похаживает и Старику сказки поет:

– Ай притомился ты, милостивец, заработался; всё дела, всё заботы о нас сиротах, всё хлопоты; не бережешь ты себя, не жалеешь ты; уж и покушать-то тебе путём некогда, уж вздремнуть-то тебе разве ль за полночь. Ты покушай, голуба, покушай-ка; не для баловства, а – для здоровьица.

Ей, не вру: сам там был, мёд-пиво пил, по усам текло, да в рот не попало, как всегда.

 

Конец.

 

Назад