1973

Сказано – сделано. Спустя какое-то время мы уже тряслись в грузовике аж до самого Новгорода, куда и прикатились ближе к вечеру. А в Новгороде у меня одна осталась мысль – пирожки-то и впрямь поганые. Скрутило – не разогнуть. Ирина – молодец, мигом нарыла бабульку, которая приютила нас, меня накормила таблетками и чем-то полезным, там и заночевали.

Утром я ожил и мы побрели к шоссе. Правда, приходилось иногда резко мчаться в кусты, но что ж поделаешь – питерские пирожки в жару – дело серьёзное.

Мы подъезжали к Волочку, когда я неожиданно попросил шофёра высадить нас среди леса и не поблагодарив даже, рванул в чащу. Там, отдышавшись, успокоившись и оглядевшись понял я, что в запарке забежал в самое болото. Пришлось обратно пробираться по кочкам, но не удержался – зачерпнул кедом жижи. На бережку разулся только – слышу, Ирина с дороги орёт не своим голосом: “Сюда, скорее – прямая машина до Москвы!” Не веря в такую удачу, с мокрым кедом в руке, выскакиваю из леса и вижу шикарную бежевую “Волгу” с белоснежными чехлами на сидениях, солидный мужик за рулём, и Ирина руками машет. Мужик-то сначала косился, особенно на меня, но потом разговорился.

Оказывается москвич, преподаёт в каком то ВУЗе, пол-лета путешествовал по прибалтике, много повидал, и вот – домой. Мы тоже вкратце о своих приключениях, об автостопе, чем очень мужика развеселили. Потом замолчали. Наконец, я решил рассказать что-нибудь смешное и не очень стрёмное. И пришёл на ум Миша Красноштан. Ну кто в Системе не знал тогда Михаила Красноштана! Он был молод тогда, очень волосат, и уже достаточно легендарен. С ним постоянно происходили такие вещи, о которых можно было хоть песни слагать, хоть в сказках рассказывать. Человек – прикол, одним словом.

• Прошлой зимой, - начал я, - приехали мы в Питер с моим приятелем Мишей (Красноштаном – для Ирины), остановились у нашего хорошего знакомого (у Лео). Знакомый этот по утрам на работу уходил, а мы с Михаилом гулять по городу, либо к друзьям. И вот однажды бродили мы полдня по Невскому, а холодно было, да ещё с ветерком. Мы, конечно, подогревались периодически портвешком – то в кафешку зайдём, то так – по пролетарски. В конце концов надоело, и решили мы пойти погреться в Казанский Собор, в Музей Религии и Атеизма, благо вход туда бесплатный, да и место не самое скучное. Там, как оказалось, три раздела экспозиции – Православие, Католицизм и Мусульманство. Мусульманский раздел открывается грандиозной картиной в золочёной раме под названием “Басмачи делают обрезание пионеру”. На ней изображена пыльная окраина какого-то аула, басмачи в полосатых халатах сгрудились и что-то творят над изображённым по пояс пионером в красном галстуке, который орёт при этом благим матом. Представляете, сколько удовольствия получили мы, слегка примлевшие в тепле, бродя почти одни по такому замечательному музею. Потом мы обнаружили еще лестницу вниз, где, оказывается, два коридора под Собором крестообразно, с двух концов лестницы, а в двух тупиках ниши с восковыми фигурами. Вдоль стен всякие картинки на тему средневековья. Михаил убрёл вперёд, а я задержался на перекрёстке, где была устроена как бы церковная лавка в Ватикане – восковый монах торгует кучей всяких фенечек: образков, чёток, крестиков, ладанок. Мы были одни в подземелье, однажды только прошествовала мимо меня важная провинциального вида парочка, оглядывая экспонаты с советским презрением. Я было собрался оторваться от ватиканского фенечного изобилия, как вдруг раздался страшный рык, жуткий визг, и мимо промчалась та самая парочка с перекошенными лицами, а следом Красноштан, только в другую от перекрёстка сторону. Я тоже поспешил наверх, не увидев Михаила, получил в гардеробе наши пальто и нашел его уже на улице, между колоннами. А он и рассказал, что, пройдя вперёд, он уткнулся в композицию, изображавшую камеру пыток инквизиции. Монахи в капюшонах раздували огонь и готовили к употреблению нечто страшное, вроде испанского сапога. В полумраке и тишине подземелья выглядело это настолько впечатляюще, что неугомонный Миша решил меня повеселить, для чего забрался внутрь, и спрятался сбоку. Заслышав шаги, он, выбрав самый зловещий момент, выпрыгнул оттуда с диким рёвом…

Ирина и мужик долго хохотали над приколом, но вот наше внимание привлёк дым, который уже какое-то время стелился над дорогой, иногда сгущаясь до неприятного вида мглы. Водитель наш объяснил, что слышал по радио о горящих торфянниках в этих краях, что с пожарами усиленно борются, и что ходят слухи о возможных диверсиях, якобы кого-то уже поймали, и судят.

И почти сразу из дымов появились на обочине два солдата с автоматами и усталого вида офицер с расстёгнутой кобурой. Остановив машину, офицер приблизился, причём автоматчики при этом стояли наизготовку, и спросил первым делом, есть ли в машине посторонние. Секундное замешательство показалось мне вечностью. Я отчётливо представил себе, как сложились в уме хозяина машины и наш подозрительный вид, и неопределённость рода наших занятий, и как застопила его Ирина среди леса, и как я выбежал из леса промокший в болоте. И ещё представил я себе как ставят нас у обочины под дула автоматов, и как усталый офицер равнодушно машет рукой… Но тут мужик хрипло каркнул: “Нет! Нет посторонних!” и вжал голову в плечи. Потом проверили паспорта – все московские, хорошо. Проверили багажник и отпустили.

Километров сто ехали молча, и не глядя друг на друга. Мысли об измене Родине явственно занимали всё свободное от вождения автомобиля чувства мужика. Но вот дымы рассеялись, показалось солнце и обстановка разрядилась. Слово за слово, опять разговорились, потом даже устроили пикник и нас с Ириной угостили замечательными эстонскими булками с изюмом и сыром. К ночи мы уже, как ни в чём не бывало, распрощались у метро “Аэропорт” и долго махали руками вслед машине.

Прошёл год. Мы договорились с Мишей встретиться у метро “Арбатская”, причём Михаил был явно чем-то встревожен. Встретившись, мы взяли батёл и пошли на любимую скамейку.

• Всё. Вась, труба дело, - поведал Красноштан, - связался я тут с одной подругой несовершеннолетнего возраста, акселератка, тоже мне, хипповая. Я, то есть, и не знал, сколько ей чего, тусуемся себе. А тут перенса её на дачу свалили, так я у неё и завис. Вот вчера папик нас и накрыл тёпленькими. Вытащил меня из шкафа за хаер, бандит, кричит, развратник, посажу. Ещё, как назло, паспорт мой из шмоток накануне вывалился, и лежит на самом виду. Ну, он его – хвать, а я – ноги. С лестницы лечу, а этот вслед вопит, что теперь в суде встретимся, а дочку, дескать, ко врачу, прямо сейчас. То есть, засада полная, и все улики налицо. Во, дела!

Погоревав, мы шли мимо “Арбатской”, как вдруг из толпы на Михаила кидается некто, и с воплем: “Вот ты где, попался!”, начинает его душить на виду у всех. Я, совершенно инстинктивно, бросаюсь меж ними, и вдруг узнаю в нападавшем того самого мужика с прошлогодней трассы. Да и тот, понятно, опешил. Опять совершилась на лице его уже виденная мною однажды феерия самых разнообразных чувств и эмоций, правда теперь в ещё более отчаянном варианте, и в итоге барометр его ощущений конкретно застрял на отметке “Хана!”, глаза мужика выпучились, и Мишу он отпустил. Мы в сторону – скок, и боком-боком в переулки.

На следующий день Красноштан сообщил мне по телефону, что подружка эта сама принесла ему его паспорт, и что папик велел ей ему передать, что претензий он никаких не имеет, что пусть живут как хотят, а он знать обо всём этом больше ничего не желает.

• Мафия бессмертна, - прошипел я в трубку, на что Красноштан загадочно ответил: “Оу Йес!”

… А на Ирине Лобановой я чуть не женился, да, Слава Богу, вовремя поругались и разошлись друзьями.