Мы вернулись тогда с Лёликом на дачу полнейшими героями. Я видел, как все, начиная с активистов этого забавного отряда и кончая явными пионерами на побегушках, разглядывают нас с нескрываемым одобрением, если не сказать, что и с восхищением. Видимо истории, типа той, что наплёл им Лёлик, были для них даже не то, что редкостью, но, скорее, чем-то из области героических подростковых грёз, когда самые запомнившиеся места из книг и кинофильмов впрямую проецируются на окружающую действительность, минимально перекраиваясь, лишь по мере сугубой надобности, и становятся, за счёт этого, более реальными, чем настоящие, заслуживающие особого внимания, события их начинающейся только жизни, могущие быть действительно полезными для становления красивой и сильной личности, либо просто для необходимого жизненного опыта, которым можно было бы руководствоваться в ситуациях неоднозначных, неминуемых на каждом жизненном пути.

Так хотелось сразу, как только началось общее чаепитие, и возвышенная нервозность только что минувшего происшествия улеглась за трапезой, начать потихоньку раскрывать перед этими ребятами всё, что накопилось в душе по дороге к ним, что я даже несколько раз набирал в грудь побольше воздуха для какой-нибудь изначально-значимой фразы, видя, что любая теория жизненного переустройства, которую бы я в данный момент им не предложил, прокатит "на все сто" не только из-за исключительности положения моей персоны в данный момент, но и из-за просто витающего над общим столом глубокого кризиса в неустановившемся мировоззрении всех за ним присутствующих. Любое новое веяние, не противоречащее, разумеется, их основным лозунгам, которые, между делом, тоже можно было трактовать, при особой надобности, мягко говоря, по разному, было бы воспринято всеми как прямое руководство к действию - уже само наше появление, и всё, что было с ним связано, виделось ими как особый знак грядущих перемен. И я раздувался как жаба, распираемый знанием, что я могу, реально могу повернуть весь ход рассуждений этих, по своему очень чистых, но оказавшихся в тупике собственной, несколько однобокой, теории ребятишек, я уже чувствовал себя их новым кормчим, ведущим их к новым просторам, горизонтам и перспективам. Стоило только произнести слово…

Но в этот момент, вслед за негромким свистом дозорного со двора, когда все успели только повернуть головы к двери, она распахнулась, и на пороге появилась Вийве. Какое-то мгновение она, быстро оглядев всех, молча смотрела на меня - я тоже молча смотрел на дочь - но потом, мягко улыбнувшись, неторопясь подошла ко мне, и, положив голову мне на плечо, обратилась ко всем:

• Ну вот, я надеюсь, все уже в курсе того, что это - мой отец.

И пока общий одобрительный гомон превращал эту её надежду в уверенность, Вийве посмотрела на меня в упор и сказала негромко:

• А я действительно рада видеть тебя здесь. Особенно сейчас.

Я тогда не придал никакого значения последней фразе, а только радостно и внимательно разглядывал её, стараясь по мельчайшим признакам её внешнего облика, по заметным лишь мне, и только мне, как я был уверен, понятным изменениям, постараться угадать, что переменилось в ней самой. Я знал, как любой отец, кем изначально является моя дочь по природе своей, все причинно-следственные связи её, казалось бы непостижимых закидонов, были, по сути, мне ясны - объяснение я мог найти всему, в ней происходящему, при особой необходимости, как и в самом себе, так и некоторых чертах её матери, комбинируя их согласно требуемому моменту, принимая во внимание лишь, как некую математическую переменную, те коррективы, что привносила в её натуру самостоятельное бытие - и это было не очень сложно, когда мы виделись часто, но теперь, после достаточно долгой разлуки, после стольких разнообразных событий, мне предстояло, если уж я решил вновь наладить контакт с дочерью, постараться не пропустить ничего нового в ней, успеть проанализировать и оценить всё, что удастся выделить в этот фактор новизны, и только тогда, опираясь на всё самое лучшее и надёжное в былом нашем взаимопонимании, утвердить наши отношения в новой для нас обоих ситуации.

Вийве, тем временем, уже повернулась к своему войску и тоном, полным почти материнской заботы, отчего я чуть не захлебнулся в собственных потаённых воспоминаниях, поинтересовалась:

• Я вижу, друзья, даже ненадолго оставлять вас одних небезопасно - вот и Лёлик почему-то здесь, так и не дождавшись нас, где было условленно, и отец мой, каким-то образом, нас разыскал тут. Может быть и ещё что-нибудь произошло? Рассказывайте…

Все наперебой кинулись совершенно бестолково излагать своей Атаманше о героическом нашем появлении. Вийве уселась в самую середину галдящей тусовки и пыталась дирижировать хором рассказчиков, пока соло, наконец, не досталось Лёлику, а я, тем временем, притих в углу, стараясь намотать на ус каждое его слово, чтобы потом не было даже мелких разногласий. Порой я ловил себя на том, что мы с Вийве одновременно киваем в такт лёликовским россказням, впрочем, довольно складным и правдоподобным. Остальные же, успев утвердить в себе эту телегу как незыблемую истину, только поддакивали Лёлику, и даже иногда поправляли его, когда он что-либо, как им казалось, путал или пропускал в своём повествовании. Финал этой истории с участием несчастного Кучмана опять потонул в общем гвалте, но так же получился блестяще правдоподобен. Я заметил, что несколько раз Вийве мельком бросала на меня без малого восторженные взгляды, и успевал делать тогда сокрушённо-усталое лицо.

Когда история иссякла, завершившись полным триумфом справедливости, Вийве молча опять подошла ко мне и благодарно, хоть и немного картинно, поцеловала меня в щёку. Я счёл это за некий знак, когда можно было уже, на гребне добытого авторитета, смело брать инициативу в свои руки, и приступать к столь долго вынашиваемому плану духовного переустройства. Я даже не сомневался в полной поддержке дочери, когда вместе с ней подошёл к столу под восторженными взглядами всех сидящих за ним. "Друзья, - хотел я начать свою речь, - мы все очень долго шли к моменту истины сквозь тернии ошибок, теряя старых друзей, приобретая новых, и обогащаясь всем тем, что пришлось нам пережить на этом нелёгком пути. Но мы, несмотря на груз таким трудом добытого опыта, находимся лишь в начале этого пути, и теперь, в момент краткой передышки, можем использовать ее, чтобы постараться разобраться в себе, во всём, чего мы достигли, что приобрели, и что, может быть, потеряли в нас самих. Пора обратить взор внутрь себя - там должен быть найден судьбоносный ответ на главный вопрос для всех нас: какой дорогой нам идти вперёд к достижению наших идеалов…"

Я уже приосанился, одной рукой обнимая за плечо Вийве, и отставив ногу в сторону, чтобы жесты, которые я планировал производить свободной рукой, казались значительнее, но в этот самый момент Вийве, вся, кажется, окрепнув под моей дланью, произнесла:

• Друзья! Мы все очень долго шли к этому моменту истины. Вы все прекрасно знаете, как труден был наш путь. Теперь настал момент разобраться в себе, а для этого пора обратить взор внутрь себя - там должен быть найден ответ, как нам жить дальше...

Я даже перестал дышать и стоял столбом, ожидая конца этой речи. Вийве, тем временем, сделав паузу, продолжила:

• Но без мудрого учителя, который помог бы нам открыть путь к глубинам собственной души, нам не обойтись. Здесь просто необходим человек, чей опыт в этом деле многократно бы превосходил наш, чтобы мы могли довериться ему без тени сомнения. И я сейчас вам его представлю.

Я чувствовал, как моя рука на плече дочери начала покрываться липким потом тщеславия, а отставленная в сторону коленка задрожала, готовясь согнуться в величавом реверансе перед моими новыми учениками, послушниками и адептами. Но случилось нечто абсолютно непредвиденное - Вийве хлопнула в ладоши, входная дверь открылась настежь, и на пороге её возникла совершенно неожиданная по своему внешнему облику фигура.

• Знакомьтесь, - сказала Вийве с почтительным поклоном в сторону вошедшего, - это Ткхен, он, кажется, с Памира. Он будет нашим Гуру.