Глава Третья.
Ещё когда автобус вырвался из райских кущей Катриорга и помчался по приморскому шоссе, я уже обратил внимание, на необычное солнечное затишье, столь редкое на таллинском взморье. Хотя, конечно, я и раньше замечал, что погода на разных концах залива может, порой, разительно отличаться не только между собой, но и от того, что так настырно проповедовал метеоцентр на день сей.
Море было просто зеркальным, навевало мысли о вечной неподвижности, тем более, что прибрежные валуны среди всеобщего покоя ассоциировались с чем-то вроде релаксирующего сада камней далёкой, но столь же загадочной страны.
В полной солидарности со стихией водной и буйная растительность Катриорга, а потом и пиритских опушек застыла недвижимо, поэтому мчащийся по шоссе автобус казался неким варварским вторжением в этот, так поглощённый собою мир, а редкие движения в глубине неба и без того статичных чаек, виделись лишь как укоризненная реакция окружающего бытия на наше наглое сюда вторжение. Наверное поэтому и встречный транспорт
так суетливо стремительно спешил навстречу нам, подгоняемый покоем и чая поскорее оказаться в родимой суете другой стороны бухты.Волнение во мне, тем временем, возрастало по мере приближения к заветной остановке, но когда я, наконец, покинул автобус и он умчался прочь, а на другой стороне дороги я увидел в целости и сохранности, даже ещё похорошевший, столь желанный, от черепичной крыши до затемненных дверей, “Кохвик”, я ощутил в себе знакомое уже чувство полного отдохновения от всего прочего. Теперь я уже совсем не торопясь, по пути впитывая, к тому же, подаренный мне окружающий покой, направился через, как специально, совершенно опустевшее шоссе к нему, открыл привычно массивную дверь, и так же привычно, ещё не освоившись во внутреннем полумраке, произнёс: “Tere!”, и приветственно махнул в никуда рукой.
Через пару шагов полумрак рассеялся, стойка и столики оказались на своих местах, даже за стойкой стояла та же, с прошлого визита, девушка, и совершенно привычно прозвучал её ответ: “Tere, palun!”
Я сел за столик так, чтобы между гардин мне было видно аббатство. Конечно же, оно не изменилось. Оно уже лет триста стоит в таком живописном виде, не считая дырки от советского снаряда времён последней войны на главном фронтоне Собора. Хотя нет, у самого шоссе прибавился сувенирный ларёк. Вот и хорошо, прикуплю на память какую-нибудь феньку, пока денюшку всю не гукнул.
Кофе оказался стабильно крепким, густым и ароматным. Сигареты душистыми и волнующими.
Хорошая, однако, вещь – верность традиции. Пусть хоть только позавчера придуманной, но уж на век, и не секундой меньше. Вспомнилось сразу фешенебельное кафе в центре Таллина, где со времён, наверное, гибели “Титаника” собираются по сей день аккуратненькие старушки в забавных беретках, кушают одни и те же пирожные и о чём-то всё время разговаривают в полголоса. Либо о политике на Балканах, либо о кошках – не иначе.
Тогда и я, сохраняя верность собственной традиции, вышел из “Кохвика”, пообещав вернуться обратно в скором времени, и в самом радужном расположении духа направился к аббатству св.Бригиты. Для начала я решил осмотреть новшество – ларёк и был приятно удивлён обилием буклетов, вымпелов, значков и открыток, посвящённых этому величественному месту, я даже приобрёл малюсенький псевдосредневековый значок, который немедленно и прицепил к своей “ветеранской” куртке.
Медленно, прогуливаясь по территории аббатства, я, в который раз уже, осмотрел старинные надгробья и кресты, снова попытался разобрать то ли латинские, то ли немецкие готические завитушки на монументах меня почему-то заинтересовавших, но так и не раскрывших мне тайну своего здесь предназначения. Потом посидел на уютной скамейке, любуясь руинами главного Собора, и только после этого всего, словив, так сказать, понизу весь кайф, я позволил себе войти в пространство некогда огромного основного строения этой в далёком прошлом процветающей обители. Теперь от Собора оставалось лишь четыре огромные стены с высоченными остроконечными фронтонами с двух сторон, обрамляющие синее небо сверху и зелёную лужайку с прогалинами былых фундаментов снизу. Внутри стен было множество галерей, ходов, старинных, навеки запертых дверей и лестниц, ведущих либо во мрак подземелий, либо на вторые этажи галерей и коридоров.
“Город Мастеров”, “Последняя Реликвия” и ещё целая куча совковых сказок про “ихнее” средневековье было снято среди этих стен, безо всяких признаков декораций, а теперь вот я бродил тут, касаясь овеянных временем камней, пытаясь ощущать себя вне нынешних времён, либо сетуя совсем недавнему разрушению Святой обители, либо равнодушным исследователем, коснувшимся следов неведомой доселе культуры.
Побродив вдоволь и пропитавшись насквозь загадочным духом руин, побрёл я тогда к одному из укромных углов этого громадного прямоугольника, надеясь, что известная немногим, и тщательно оберегаемая от туристов винтовая лестница до сих пор цела, не обрушилась, и не замурована. Нет, всё на месте, и поэтому можно начинать захватывающее дух восхождение, цепляясь за вытертые камни стен и ступеней, выглядывая лишь изредка в узкие бойницы на всё удаляющуюся землю, и стараясь, притом, не вляпаться в следы пребывания менее романтичных моих предшественников. Потом небольшая, закрытая галерея, потом ещё одна короткая лестница почти без ступеней, и внезапно выйдя из невысокой арки, я оказался на верхней плоскости одной их боковых стен, слегка сплющенный открывшимся вокруг меня пространством.
Хоть и без всяких перил, но стена была достаточно широка, чтобы можно было безбоязненно пройти по ней ближе к середине, а потом, уже аккуратно, подойти к самому краю и сесть на камни, свесив ноги в пустоту. И наслаждаться всем, что есть вокруг тебя.
Здесь был, конечно, ветерок, но был он на редкость лёгкий и ласковый, он не обременял нисколько, а только помогал лишь наполнять грудь небывалой хвойно-йодистой смесью, от которой вскоре погрузился я в самые благостные и почти ни с чем не связанные мечтания. Наверное, это было бы похоже на молитву, если бы мне в тот момент могло придти в сердце молить себе хоть что-то.
Не знаю, сколько времени я провёл так.
Тогда я решил открыть глаза и рассмотреть собеседника. И оно того стоило. В двух метрах от меня сидел, так же свесив ноги со стены, совершенно седой чувак, длиннющий хайр которого мягко колыхался по ветру, а борода, такая же седая, начиналась от самых глаз, задумчивых, но с хитринкой. И в натуральном индейском прикиде, то есть замшевые штаны и куртка были сказочно отделаны
бисером и обалденной кожаной бахромой достаточной длинны, чтобы колыхаться в пространстве в такт хайру. На ногах, над бездной были высоченные сапоги непонятной выделки. Короче – ни на таллинской тусовке, ни на какой другой, я такого живописного персонажа не встречал. Вспоминались, скорее, обложки дисков “Jethro Tull”.Мне хотелось побольше узнать о столь колоритном Арво, тем более, что торопиться мне было совершенно пока некуда.
Мы спустились вниз, прошествовали, озадачивая туристов, к выходу из аббатства, минули шоссе и вошли в “Кохвик”. По реакции хозяйки стойки я понял, что и она такого видит впервые. Когда Арво узнал, что тут готовят нормальный кофе, радости его не было предела, что ещё больше меня озадачило – обычно эстонцы воротят нос от таких напитков, либо считают их сугубой экзотикой, не для белых.
Мы ещё часа два бродили по пиритскому лесу, потом долго сидели в дюнах, глядя на паруса вдали. Мы выпили много пива, а в дюнах хлебали неплохой сухач. Мы разговаривали обо всём, казалось я знаю его уже много лет, настолько разные и интересные были у нас разговоры. И тут непьянеющий Арво, поправляя разлохмаченный морским бризом хайр и развеваясь всей своей бахромой вдруг неожиданно серьёзно изрёк: