Глава Шестнадцатая
.Выехали мы, однако только глубокой ночью, решив, что в Риге сподручнее оказаться утром. Зато остаток дня, покончив быстренько с приготовлениями к отъезду, то есть, покидав в тачку сумки, сняв с крыши знамя, и попрятав различные нужности типа чайника и заварки, все, не сговариваясь, посвятили философскому молчаливому уединению. Как-то незаметно убрёл каждый куда-нибудь в свою сторону, одному ему необходимую - кто в лес, кто по берегу вдоль озера, и даже в самом хуторе и в непосредственной от него близости был найден нужный закуток, где никто друг друга, после всех этих противных разборок, не то, чтобы не доставал, а и не мелькал бы даже на самом краю видимости. Я лично, притулившись к склону любимого всеми бугра над озером, тихо кайфовал в одиночестве, тупо созерцая окружавшую меня мнимую неподвижность воды и берегов, постепенно сливаясь воедино с мудрым, еле ощутимым ритмом природного бытия и так же статично колыхалась во мне одна простая и самим этим моментом действительности продиктованная истина: "Момент покоя необходим и благотворен". А на самом краю сознания, контролирующего всё прочее застывшее происходящее, тлеющей искоркой, эфемерно согревала мягкая уверенность в том, что и остальные, такие с виду и по сути разные персонажи данной сцены, в момент сей тащатся абсолютно от того же самого, и вот, как раз, присутствие этой, некой единой для каждого вибрации, рождённой незыблемой природным покоем, и наполняло, я был уверен, нас всех вместе тем Великим Смыслом, ради которого мы и оказались тут, в этом самом месте и в это самое, одинаковое для всех время.
В глубоких сумерках уже, я даже не заметил кто, запалил костёр, на который с разных сторон, как сумеречные мотыли, собрались все. Молчаливо и не торопясь напились душистого чаю, перекусили остатками ранее приготовленной еды, так же тихо развалились, покурив, вокруг костра, и, дождавшись, когда звёздное изобилие сменило сумеречную хмарь, поднялись и плотной кучкой пошли к дожидавшемуся нас автомобилю.
Только когда поводя по сторонам фарами, мы миновали Заходы и выбрались на дорогу ведущую к Псковской трассе, кому-то пришло в голову, что пора, хотя бы включить музон, после чего дорога приобрела надлежащий ритм и захотелось думать, если и не о делах предстоящих, то о том с какого боку дела эти могут скорее стать результативными и полезными для всех.
Я сидел, по-прежнему за заднем сидении, только теперь меня подпирали, в лёгкую, с боков Кучман и Лёлик, затаённое молчание которых я относил больше, по собственному опыту, за тихий восторг от ночной езды на такой немыслимо комфортной тачке, да, в добавок, и от чумового музыкального ассортимента, который прилагался ко всему прочему. Да и невозможно не
согласиться было словить блаженный кайф от быстрой ночной езды по лесной дороге, напоминающей порой русские горки, под "Криденс", "Энималс" и "Джефферсон Аэроплан"…А вот когда вывернули на трассу и ночь за окнами машины превратилась просто в монотонный гул, редко вспыхивающий фарами встречных машин, общее молчание запоздалым комом повисло в салоне, перебивая даже навороченную магнитолу и остатки блаженной расслабленности. На впередисидящих, понятно, рассчитывать было нечего, а ждать, что взбредёт на ум, а
затем и на уста моим соседям я не стал.В наступившей снова тиши я стал думать про Ригу. Для меня этот город всегда почему-то был местом транзитным, недолгой, как правило, остановкой между Эстонией и Литвой. Хотя и тусовку местную я знал неплохо, так получалось, что с рижскими приятелями чаще приходилось встречаться где-либо ещё, нежели в самой Риге. Впрочем, случалось, конечно же, зависать и там, даже множество призабавнейших ситуаций у меня связаны были именно с Ригой, мне всегда импонировал уютный комфорт тусовочных закутков Старого города, отсутствие чопорности в уличной жизни центральных улиц, и, конечно же, всегда привлекали освоенные тусовкой дачные пригороды. Просто получалось так, что заносило меня в Ригу по дороге откуда-нибудь, и куда-то далее; я даже обсуждал эту тему на хорошем досуге с некоторыми из рижан, на что они, поразмыслив, начинали ссылаться на якобы исторически сложившиеся традиции Риги, именно как перекрёстка между Западом и Востоком, и всякую подобную ерунду, с которой можно было соглашаться только ради того, чтобы не обижались добрые хозяева исторического перекрёстка на мои, лично, визиты "проездом", не нарушая, таким образом, вековых ихних традиций. Когда меня спрашивали люди в Риге небывавшие, какая она, обычно у меня был припасён очень простой ответ, но только задумал я поразмыслить над кажущейся простотой этой формулы, как вдруг Лёлик и произнёс:
Но было поздно. Арво и Кучман одновременно обернувшись, причём, даже не ко мне, а к Лёлику, одинаковыми совершенно голосами воскликнули:
Так, что Старки даже вильнул на скорости, блеснув фарами по дорожному указателю, сообщавшему, что мы минуем город Псков.
Достаточно долго после того как Псков исчез в ночи, в машине стоял несмолкаемый гвалт, в процессе которого Арво с Кучманом многословно и бестолково провели перед заткнувшимся мной и притихшим Лёликом глубокий сравнительный анализ Таллина, Питера, Риги и, почему-то Москвы, а заодно и москвичей, как таковых. Когда мы всё уже поняли, а взволнованное бормотание всё никак не заканчивалось, я, глянув на очередной мелькнувший на обочине знак, внезапно понял, как можно их утихомирить:
Трасса в этом месте, действительно, цепляла краюшек южной оконечности земли эстов; как некий комментарий моему заявлению, тут же высветился впереди указатель поворота на Тарту, выполненный, как полагается, на двух языках, и цели своей я, кажется, достиг - Арво замолк, явно задумавшись о кругосветности всего сущего, а Кучман притих заодно, а может и из уважения к патриотической ностальгии союзника. Страсть окончательно утихла к тому моменту, когда Старки невозмутимо объявил из-за руля:
А Арво даже вывернулся в кресле, провожая во мрак ускользающую в который раз такую маленькую свою, но вездесущую Родину.