И правда, поздним уже утром, когда все собрались у накрытого марлей от мух стола с давно уже готовым завтраком, никто даже и не вспоминал той истории, так захватившей всех нас в ночи. Я, похоже, подгрёб туда последним, лениво загребая пыль негнущимися спросонья ногами, так как Шельман уже привычно восседал во главе стола и, плюясь кашей из набитого битком рта, размахивая ложкой, стуча, при этом, другой рукой с зажатым в ней куском серого хлеба по столу, гнал очередную телегу, от которой едва проснувшееся население лагеря опять дружно кисло со смеху. Разве что Шурик только хмыкал, глядя куда-то под стол, но и не заикаясь, при этом, о каком-либо выходе на работу.

• О, это просто песня, - начал я с удовольствием, усаживаясь поудобнее и пододвигая поближе полагающуюся мне порцию, - произошло это всё ещё весной, когда мы начали копать у Куликовой, на берегу Кубанского водохранилища. Ты Машку-дуру со Стрита знаешь?
• Кто ж её не знает? Сам, можно сказать, не раз пострадамший от её приколов.
• Так вот, приехала эта Машка к нам. Из москвичей мы тогда там с Колпаком только были. Остальные краснодарцы, которые, по случаю холодных ещё ночей приезжали каждое утро на музейном автобусе, а вечером все отбывали по домам. А мы сторожили всё барахло и раскопы от мародёров. Жили в вагончике, там же и камералка находилась, в другой половине. Вот эту Машку туда, во вторую половину нашего вагончика и определили на проживание. И надо же было такому случиться, что к концу первого же её у нас дня приходят к нам рыбаки и говорят, что недалеко, когда червей копали, наткнулись на человеческий костяк. Ну, мы взяли лопаты и пошли с ними. Действительно, в километре, примерно, от лагеря, сразу почти под дёрном лежит жмурик. Мы его быстренько чистанули, а он, что интересно, лежит ничком, а меж рёбер остатки чего-то деревянного, круглой формы. Собственно говоря сразу видно, что это не наш материал – явно в гражданку, а то и позже кто-то кого-то в расход пустил, да и прикопал впопыхах. Это, скорее, надо ментов, либо следопытов было звать. А тут наш начальник отряда Тарабанов Вовка подходит и Машка с ним – смотрит на жмура, глаза круглые. Ой, говорит, чё это он такой какой-то? А Тарабан подшутить решил: это, говорит, вурдалак, не иначе. И лежит на пузе, и вот, говорит, остатки кола осинового в рёбрах. Мы хихикаем, а Машка побелела вдруг, затряслась. Что, говорит, теперь делать-то? А Вовка ей – не знаю, я, Слава Богу, уеду сейчас, а вы уж тут сами как хотите, так с ним и боритесь. С тем все и уехали. Сдуру мы с Серёгой решили эту тему развить и весь вечер после ужина Машку стращали всякими страшными телегами про вурдалаков и прочую нечисть. Вспомнили, заодно, что Машка так из комсомола и не вышла, а таких, как раз, и жрёт нежить в первую очередь. Та, под конец, аж зелёная стала от страха и глаза как блюдца. Когда решили, что хватит уже пугать, Машка уже ни в какую нам верить не хотела. Только и причитала, что же ей теперь делать, чтобы от того вурдалака уберечься. Так и расползлись ночевать по своим половинкам вагончика. Уже в полусне я слышал только, что Машка у Колпака интересуется через дверь, в какую сторону наклон нижней перекладины у православного креста. Что он ей ответил на это я уже проспал. А утром мы пробудились от жуткого крика, скорее даже визга, в котором лишь с трудом можно было узнать голос Куликовой. Вылетаем кубарем из вагончика и видим такую картину: стоит перед нами музейный автобус, перед ним – вся экспедиция, а впереди Ольга стоит и вопит благим матом, на что-то позади нас показывая. Мы обернулись - так и сели – весь вагончик сверху до низу, каждое его окно, даже каждая форточка каждого окна, дверь, и даже труба на крыше, куда и забраться было, как мы думали, невозможно, были покрыты белоснежными изображениями Креста Господня, да ещё на каждом из объектов в двух вариантах изображения нижней перекладины. Действительно, было от чего Куликовой так орать - доселе строгий, тёмно-зелёный экспедиционный вагончик, видный на многие километры оживлённой прибрежной трассы, теперь не напоминал ничего другого, как молельное логово для сборищ совершенно отъявленных сектантов, не боящихся совершенно ничего и бросающих невероятной наглости вызов всему атеистическому советскому режиму, который обожал жестоко карать и за куда более невинные попытки религиозной пропаганды, свивших, к тому же, своё ядовитое гнездо под маркой археологического отряда Краснодарского музея и возглавляемого старшим научным сотрудником этого уважаемого музея – Куликовой Ольгой. Вот она и голосила на всю степь от понимания того, что, глядя на наш вагончик, ничего другого стороннему наблюдателю в голову и придти не сможет. А это крест на карьере, а так же неминуемый крах и без того не до конца устроенной личной жизни. Смешно? Нам с Колпаком, вслед за остальными тоже стало безудержно смешно, мы, как и прочие, катались в истерике по молодой траве, пока до нас не дошла, наконец, ещё одна простая истина – Машка подчистую извела на свои криминальные, по сути, художества всю нашу зубную пасту, которую по весне в Краснодаре и окрестностях было, почему-то, с огнём не найти. Вот и весь смех. У меня, лично, он закончился диким обострением кариеса, вагончик, после долгих Машкиных стараний по искоренению религиозного дурмана, стал очень похож на холерный барак, вымазанный чем-то для дезинфекции, а вся экспедиция скоро стала очень нервной, так как при любом ночном шорохе Машка впадала в истерику, опрокидывая на окружающих, в силу своей кухонной деятельности, порой весьма горячие и огнеопасные предметы. Разъезжались, во всяком случае, оттуда все с чувством глубокого облегчения. Вот такая история.
• Да, - ответил Шельман, когда рёгот за столом утих, - я слышал всё это в несколько более утрированном варианте. Теперь хоть знаю достоверно, что там у вас стряслось. Ну а ты не собираешься, в свою очередь, разобраться в том, о чём ночью речь шла?