Глава Восемнадцатая.
Свободен, как ветер. Даже под ложечкой приятно щекотало от этого захватывающего чувства. Полная свобода. Иди куда хочешь, делай что хочешь – всё предоставлено только собственным желаниям, порывам и прихотям. А прихоть у меня оказалась одна: после гнусной сцены в лагере побыстрее добраться до Краснодара, заявиться в мастерскую к друзьям-художникам, у которых я жил зимой, и удолбаться
до бесчувствия всё равно чем дня на два, а потом, придя в себя, начать новую жизнь, окончательно свободную от прежних привязаностей, планов и привычек. Вот тогда можно ехать хоть в Туапсе, хоть ещё куда оттуда позовут – мне уже не придётся ненароком вспоминать, что где-то кто-то может меня ждать, или кому-нибудь я что-то должен, или обещал. Просто необходима была вышибающая из мозгов пауза после полугода уютной житухи под крылом музея, когда чётко регламентированный распорядок дня, работы и досуга лишал повода задумываться о глобальных проблемах бытия, с одной стороны, и давал возможность, с другой стороны, безмятежно предаваться любым мечтаниям о потенциальных возможностях вновь окунуться в эти проблемы в любой удобный для меня момент, так как насильно меня во всей этой благодати, вроде бы, никто и не удерживал. Разве что Алёна, но эта, расслабляющая по свой сути, сторона былой действительности, тоже подспудно подразумевала некий такой итог, хотя бы отсутствием любых перспектив развития ситуации. Вот он и настал, дав веский повод сжечь все остальные, не столь уж и многочисленные, за собой мосты. И, пока не настало время действительно глобальных проблем, таких как прокорм и проживание, можно было позволить себе безрассудную, очистительную, паузу у друзей.Рассудив таким образом, я быстренько перешёл с одной обочины, сулящей путь непосредственно в сторону Кавказа, на противоположную, погрузился в почти сразу подруливший КАМАЗ и покатил, почти без пересадок, в центр кубанской цивилизации – город Краснодар. Высадившись, спустя какое-то время, с последней попутки в двух всего кварталах от места назначения, я и сам не успел осознать, как оказался у знакомой калитки, вошёл во двор и постучал в дверь мастерской. После долгой паузы внутри раздались шаркающие шаги, дверь приоткрылась, и передо мной оказался абсолютно непроснувшийся Вячек, номинальный хозяин этих апартаментов. Молча махнув мне рукой, он убрёл внутрь, а я, следуя его жесту, прошёл следом, надеясь увидеть привычное лежбище авангардистов, отдыхающих после плодотворных ночных своих бдений. Но, к немалому моему удивлению, Вячек оказался в мастерской совершенно один. Забравшись на своё лежбище, он уселся там, закутавшись в одеяло и попытался вопросительно на меня смотреть, с трудом разлипая не желающие открываться глаза.
Я вышел в тесную кухоньку, поставил чайник, а когда он закипел, заварил покрепче чай и вернулся с чашками в мастерскую. Хозяин сидел в той же позе.
К моему приходу Вячек действительно встал и даже помог, хоть и его заметно пошатывало, накрыть на стол. После второго стакана, как следует закусив, он даже повеселел и начал делиться впечатлениями о происшедшем:
Я представил щупленького Джоника в таком виде и развеселился, несмотря на то, что тоже был сильно обломан всей этой новостью. Глядя на меня и Вячек начал потихоньку хихикать, продолжая описывать всю компанию в состоянии невиданного аффекта. Вскоре мы оба громко ржали, сами не соображая над чем – видимо момент освобождения совпал у обоих, начав непредсказуемую эмоциональную реакцию, обоюдно, вдобавок, подстёгиваемую. В наступающих сумерках мы были близки уже к истерике, судорожно борясь с наступающей безысходностью одиночества, когда вдруг кончилось, купленное “с запасом” бухло, а идти куда-то пополнять запас сил уже не было. Но положение спас внезапный стук в дверь, вслед за которым в помещение вломился совершенно тёпленький Джоник, поддерживаемый с обеих сторон развесёлыми девахами, волочащими, кроме Джоника, ещё сумку, полную водки, вина, и ещё чего-то вкусного.
Дальнейшее постепенно растворилось в полнейшем угаре, знаменующем всеобщее прощение, примирение и раскаяние. А когда на следующий день, далеко за полдень, все проснулись – мастерская имела совершенно привычный вид: на всех лежанках валялся откуда-то взявшийся народ, крепко спаянный общими проблемами, невзгодами и радостями, в прокуренном воздухе висел прочный духан перегара, замешанного на ощущениях страшной головной боли, нерушимой дружбы, женского тепла, уюта, и полного оптимизма.