Я огорошено замолчал, давая друзьям вдоволь насладиться произведённым эффектом. Хотя, сказать по правде, я был готов, стараниями Шельмана, и к худшему. Подумаешь, фотография, с которой носится какой-то шизик. Мало ли моих фотографий ходят по белу свету. Помнится, на “Мосфильме”, во время массовок к кино про заграницу, тамошние пижоны все стены себе уклеили, за неимением фирменных оригиналов, нашими волосатыми рожами. И выдавали их, как нам рассказывали потом, залётным девкам за ихних приятелей то ли из Голливуда, то ли с Гималаев. И никто от этого не помер, даже весело было, когда дорогущие мамзели пытались знакомиться с кем-нибудь из запомнившихся персонажей, причём прямо на Стриту, в самые неподходящие моменты, во время беседы с оперотрядниками, например, к тому же ещё и на чистом английском. Поэтому, интереснее гораздо, что этот мальчонка вокруг моей фотки накрутил, и по какому, собственно говоря, поводу. Как бы не был я порой пьян – учить тайнам всего сущего ростовских мальчишек я вряд ли сподобился бы. Тут что-то не так.
- И как же я на той фотографии выгляжу, в таком случае?
- Отвратительно. Глаза пустые, хайр нечёсаный, чумазый весь.
Тут внезапная догадка ударила меня словно током.
- Вы говорите, что это у него год назад началось?
- Примерно так. Подробностей, сам понимаешь, расспросить не догадались. Нам и этого хватило.
- Так. А во что я одет там – не помните?
- В майку и джинсы. Только грязный весь, будто в саже тебя валяли.
- На джинах, - вставил Стас, - заплатка на коленке, кажется, кожаная.
- Ага. А где этот снимок был сделан? Ничего там вокруг не видно особенного?
- Как это не видно? Конечно, где-то на югах, так как там пальмы позади тебя. И ещё что-то вроде ларька, а то можно было подумать, что это Индия. Или Африка.
- А может, - Бука закатил глаза, - это индийский ларёк, или африканский. Почему бы и нет?
- Потому, - заключил Стас, - что там на ларьках не бывает надписи: “Приносить и распивать…”. На чистом русском.
- И что же я делаю у этого ларька с пальмами?
- Сидишь на асфальте, прислонясь к парапету, с совершенно глупым видом. А что, собственно говоря, мы тебе всё это рассказываем, когда ты сам сегодня , ближе к вечеру, с этим Пашекой и выяснишь отношения. Они же тут, как раз.
- А почему вечером? Где их сейчас можно найти?
- Потерпи до вечера. Целыми днями они, во главе с Нателлой, бродят где-то по окрестностям. Краеведением занимаются, флору изучают, фауну. Букашек разных ловят, гербарии собирают…
- Вроде тех двух дурочек? – не удержался я.
- Этих не трожь – тут дела личные. Даже если они во что-то и не втыкаются, то и Слава Богу. А те – под все эти свои прогулки подводят ещё и философию такую, что просто труба. Вечерами они в музей возвращаются, зажигают костёр, для разминки поют что-нибудь, а потом до поздней ночи на полном серьёзе обсуждают, насколько у них за день коллективной мудрости прибавилось. Поскольку каждый, чтобы не отстать, обязан
нибудь. Хватало и экскурсантов с фотоаппаратами и сумками, набитыми едой и бухлом. Мы направились в наш домик, по пути ребята остановили парочку “чистюль”, как я сразу догадался – “этовцев”, и попросили найти Пашеку. Те, хоть смотрели на нас исподлобья, но найти его обещали.
А когда мы, переодевшись, собирались уже идти питаться, к определённому часу, вместе с археологами, к нам заглянул какой-то мальчуган и попросил зайти в домик директора. Мы переглянулись, но поскольку и без того были готовы покинуть помещение, немедленно пошли туда, куда нас позвали. В большой комнате, за длинным столом, во главе которого восседал сам Фёдорыч, директор музея-заповедника “Танаис”, сидела ещё полноватая, но весьма энергичная дама, как выяснилось, та самая Нателла, и ещё несколько человек, явно сотрудников музея.
- Здравствуйте, - начал Фёдорыч, - присаживайтесь. Событие, по поводу которого мы вынуждены собраться, достаточно необычно, и поэтому прошу всех проявить максимум серьёзности. Прошу Вас, Нателла.
- Дело в том, - Нателла обращалась непосредственно ко мне, - что один из членов нашего кружка, о котором Вы наверняка наслышаны, некоторое время назад, попал под мистическое влияние, неким образом связанное с Вашей персоной.
- Да, - отвечал я как можно напыщение, - как только мне стало известно это, я счёл своим долгом немедленно прибыть сюда, чтобы разобраться в сложившейся ситуации на месте. Хотелось бы узнать подробности происходящего от Вас, лично.
- Конечно. Мы внимательно наблюдаем за тем, что происходит внутри нашего коллектива. Ещё с осени Павел Горюнов начал проявлять признаки неадекватного отношения к действительности, а из приватных бесед выяснилось, что это связано с неким религиозным знанием, полученным непосредственно от Вас, что подтверждается хранимой Горюновым, как я только что убедилась, именно Вашей фотографией. Вы, лично, представляете, чем это может грозить Вам по закону?
- Ну, для начала надо разобраться, какое отношение моя, допустим, фотография, имеет к какой бы то ни было мистике. Об этом я хотел бы и поговорить непосредственно с Павлом.
- Подождите, это ещё не всё. Павел хранил, в добавок, и некие Ваши высказывания, которые и привели его в это состояние. Он не показывал их никому, но утверждал, что для полноты изложенного там мистического знания ему не хватает одной вещи, имея у себя которую, согласно Вашей теории, он будет обладать некой полнотой знания и власти. Понимаете?
- Нет. Совершенно ничего не понимаю. И что это ещё за вещь такая? Могу я, в конце концов, увидеть его, чтобы разобраться во всей этой ерунде?
- Не можете, - вступил в разговор Фёдорыч, - так как сегодня, как раз в день Вашего приезда сюда, выяснилось, что накануне вечером Павел завладел-таки требуемой ему вещью, и исчез в неизвестном направлении.
- Вот это да! Так чем же таким важным он успел завладеть так вовремя?
- Дело, между прочим, нешуточное. Это сарматская Тамга из нашей экспозиции.