А.Волжская

А. Волжская

Осень

Я проснулся уже усталым,

и, казалось, усталым родился.

Словно семечком запоздалым

к малоплодной земле прибился.

И прижился… Но ночью темной,

когда дух мой изнемогает,

часто кажется все никчемным,

и, живу или нет—не знаю.

Осень пестрою краской брызжет,

и любезен лес, и печален.

Если грех до корней не выжжет,

прорасту в черноте проталин.

2002

Купите моторку

(это просьба молиться)

Купите, купите моторку,

Это будет недорого;

ее владельцу не было сорока,

да нынче век короток…

Купите моторку,—

ее продает вдова;

ей тридцать девять,

а детям—двенадцать и три.

Но она воспитает их одна,

И портрет в белой рамке

всегда перед ними,

и вот, его фуражка,

и вот, сделанные им шкафы у двери…

Папа, почему, умирая, ты вспомнил меня,

трехлетнего младенца,

с которым, ну, может быть,

немного можно было говорить?

Знал ли уже, что через много лет

я каждый день буду читать твое имя

на Литургии,

потому что кроме этого

тебе уже вряд ли что-то может помочь?

Купите моторку; ее продает вдова,

они с мужем жили в стране богоборцев,

и кроме Крещения и туманной веры

почивший вряд ли что-то имел.

Все, что я могу сделать для отца—

это молитва и панихиды,

да вот еще, разве что кто-нибудь,

прочитав эти стихи, тоже помянет его…

(папу звали Александр)

«Вспомни свою ревность…»

(очень грустная песня о нерадении)

Устав ходить по лезвию ножа,

мы землю щупаем трусливою ногою,

но в поисках ленивого покоя,

не напрягаясь, не борясь с собою,

на высоте себя не удержать!

И вот, найдя удобненький карниз,

на нем лежим, превозмогая рвоту,

и тягостную, страшную заботу:

идти наверх—нет сил и неохота,

но все же неохота падать вниз…

Да как же? Неужели мы успели,

и не заметив истинную жизнь,

и не вкусив духовного веселья,

из неофитов выйти в фарисеи,

из нечестивцев вдруг попасть в ханжи?

Так вспомни ревность первую свою,

Пускай ее неровным было пламя,

во многом путь отыскивая сами,

За слово Божие держались мы руками,

и удержались, стоя на краю…

Но ничего не кончено для нас,

пока Господь нас терпит и мы живы,

и стиснув зубы, напрягая жилы,

и глядя на себя в упор, нелживо,

необходимо начинать сейчас!..

2002

Песня русского купца

Монахам последних времен

Ни за что бы мне не догадаться,

что таким будет мой монастырь:

незаметным путем и простым

постепенно росло наше братство,—

так Господь повелел нам собраться

и дивлюсь Его судьбам святым.

Испроси нам, святый покровитель,

дух монашеский истинный всем.

Нет ни келий, ни башен, ни стен,

но живет небольшая обитель,

потому что неложен учитель

в ней, и труд его благословен.

Что воздам, милосердный Владыко?

Чем дары оправдаю Твои?

Молча раб неключимый стоит

пред пречистым Спасителя ликом...

Во Твоем лишь терпенье великом

положу я надежды свои.

1993

Блажен муж

Блажен, кто взял от юности ярем,

Не соблазнился сластию и славой,

И нечестивых помыслов во всем

Попрал совет, коварный и лукавый.

Лежит печать прекрасной чистоты

На том, кто не сквернил ни плоть, ни душу,

И сладостью прельщаемый мечты,

Своих заветов с Богом не нарушил.

Они кричат: ведь ты—как все; живи,

Чтоб естеству напрасно не перечить.

Но вверив Господу кормило ладии,

Он шел и ветру, и волне навстречу.

Они кричат: посмешище людей,

Несчастен, чьи погублены желанья.

Но предпочел он терпкое скорбей

По вере в неземное воздаянье.

Дрожит в нагретом воздухе мираж,

Блистает злато, манит призрак счастья.

Но бдительный у входа сердца страж

Христова имени им возбраняет властью.

Блажен, кто взял от юности ярем,

Блажен, кто путь Христов уведал правый

И нечестивых помыслов во всем

Попрал совет коварный и лукавый.

Паломники

Обычай чудный—богомолье—

в обитель вновь собрал гостей.

Они довольны хлебом-солью,

в молитве радуясь своей.

Любуясь их благоговеньем,—

как, отрешившись от забот,

в сосредоточенном моленье

смиренный сей затих народ,

я вспомню годы золотые

и незабвенный мой приют:

вот стены Оптиной седые

и совести нелестный суд;

как сердце билось и немело,

когда за Жиздрою вдали

вставали рядом снежно-белым

те башни, храмы-корабли...

Всегда душе ты будешь светом,

о, истинная наша мать!

Твои высокие заветы

мне помоги не попирать.

Святой обычай богомолье—

забыть на время суету!

Но счастлив, кто по Божьей воле

всю жизнь свою отдал Христу.

29 июля 1997

* * *

При виде звездной неба красоты

свяжу я четками ленивое вниманье,

спасаясь от душевной тяготы.

Всем сердцем я люблю твое дыханье,

весна, весна в обителях святых.

В унынье, лени и ожесточенье

провел я годы! Годы, день за днем.

Порою скорбь сменяло утешенье,

но я не начинал еще служенья,

и не был и плохим Твоим рабом,

поскольку ревности единственной огнем

не распалялся—не искал смиренья.

При виде звездной неба высоты

я замолчу и затаю дыханье.

Творец мой и Спаситель! Ведал Ты,

что я не раз предам Твое призванье,

но все же не лишил меня познанья

нетяжких заповеданий святых…

У золотого аналоя

Причастный всякому пороку

и чуждый всякого добра,

изнемогаю у порога:

нет ревности стремиться к Богу,

себя отвергнув и поправ.

У золотого аналоя

смолкает злая клевета,

настанет и минута та,

когда мне голову покроют,

но грех возобладает мною,

лишь отойду я от креста.

В таком смущении не знаю

порой, о чем и помолюсь...

Словам псаломским подражая,

о Господе воспоминаю

и Промыслу Его дивлюсь.

Из глубины воззвах к Тебе, Господи

Из глубины греховной тьмы

как смею приносить моленье?

Твои презрел я повеленья

и братьям ног я не умыл.

Под красной крышкою скрывая

общеизвестное гнилье,

я постоянно утверждаю,

что слово жестоко Твое.

Я умоляю о прощеньи,

души стараясь не таить,

но час настанет посещенья—

отвергну врачевства Твои.

Из глубины греховной тьмы

как смею преклонить колени?

Но не найду я исцеленья,

оставшись пред Врачом немым.

И, Повелевший мне молиться,

Лица от скверн не отврати,

из этой истинной темницы

всесильно душу изведи.

Аще забуду тебе, Иерусалиме

Пришел однажды мой черед

склониться на пороге храма,

где золото текло как мед,

на пахнущий елеем мрамор.

Всецело погруженный в тлен

и чуждый истинного слова,

я все ж был чудно уловлен

в спасительную сеть Христову,

и, на закат взирая дня,

пустые позабыл печали,—

глядела Оптина в меня

своими строгими очами…

Великая Суббота

И вот она пришла: Великая неделя;

трепещешь вновь, душа, ты совести суда—

мы измениться вновь нисколько не успели,

Господь же вместо нас, безгрешный, пострадал...

Нам Крест Его Честный—немое обличенье,

но нет в тебе, душа, чистительной слезы.

Сознав нечувствие, сознав ожесточенье,

послушаем Христов к раскаянью призыв.

Вот отстрадал Господь, почил, как лев, во Гробе;

пред Плащаницей мир склонился в тишине.

Страдалец Всесвятый! Пока мой час не пробил,

любовью уязви навеки сердце мне.

Превысшая ума, Великая Суббота!

Благоухаешь ты, и ладан горьковат...

Из Гроба твоего Владычнему исходу,

как я дерзну предстать, безмерно виноват?

1998

И ещё:

В жизни общины нашего храма было одно событие, глубоко драматичное, но, несомненно, благодатное. Четверо сестер, которых я хорошо—не один год—знала, умерли страдальческой смертью 11 ноября 1997 г. На подсобном хозяйстве, куда они поехали отдохнуть, случился пожар. На окнах были решетки. Единственный человек, оказавшийся поблизости, не смог сломать их. Он был свидетелем того, как трое старших сестер (25—30 лет) ставили поближе к воздуху четвертую—десятилетнюю девочку. Он также сохранил для нас их последние слова почивших: "Передайте, пусть за нас молятся". Потом в комнату ворвалось пламя… Девочки сгорели заживо.

Все они были благочестивыми девушками, обратились к Богу в юности, в результате собственных духовных поисков, и встали на путь монашеской жизни. Все взрослые сестры приезжали в Оптину. Побывав в некоторых монастырях, они остались при храме Святаго Духа на Лазаревском кладбище. Одна из девушек—Лена—очевидно для всех была необыкновенным человеком, настоящей молитвенницей, как ни странно звучит это в наши времена. За необыкновенное смирение и редкую для наших современников чистоту, она имела некоторые черты, которые нельзя назвать иначе как благодатными. Была очень кроткой, могла по-настоящему утешить, имела молитвенные переживания, удивлявшие батюшку. Другие сестры были, может быть, не в такой мере, но, несомненно, были простыми и смиренными душами, глубоко любившими молитву и духовные книги, искренно служившими ближним и не имевшими другой жизни, кроме храма. Были всеми любимы и уважаемы. Двое накануне причастились.

После трагической кончины девочек все были потрясены: сначала было страшно тяжело, но постепенно переживания переросли в своего рода светлую боль, как в Страстную Пятницу, а на отпевании―в настоящую Пасхальную радость. Было несколько снов разным лицам и других благодатных проявлений, которые никак нельзя приписать чьей-либо экзальтированности и нездоровой жажде чудес. Например, во время одной из панихид, когда регентовала совсем юная девочка Саша, и сбилась, более десяти человек отчетливо слышали, как кто-то звонким и чистым голосом дал тон. (Одним из послушаний Лены было регентование.) Также Лена явилась своему родному отцу, когда он находился в состоянии клинической смерти, и по его собственному свидетельству, вернула его к жизни. Все четверо девочек на одно мгновение явились во время панихиды их знакомой монахине в Киеве, с колечками в руках.

На смерть девочек

1.

Как тесно единит людей

их общее больше горе!

И боль, моей больнее боли,—

духовных хоронить детей.

Теперь "сегодня" и "вчера"

удалены неизмеримо,

но, значит, нам необходима

и эта лютая пора.

Мы нашей скорбию живем

и дышим ей одним дыханьем,

мы засыпаем и встаем

с одним о ней воспоминаньем.

Как обнажилась суета

перед лицом всей правды жуткой!

Но вот: минутка за минуткой

и я грешу, как и всегда…

Лишь для любви прожитых дней

по смерти нам не будет жалко.—

Любимый Танин “форд” был ей

и погребальным катафалком...

Ну что же? Дальше будем жить

с открытою на сердце раной,

чтоб нашим ближним непрестанно

любовь оказывать спешить.

Проклясть бы стоило меня,

если среди событий пестрых

забуду я, как из огня

молитв просили наши сестры.

Ах, знать бы, сколько их сердца

еще и жили, и молились,

когда пред ясностью конца

смиренно головы склонились?

Не скрыты—милостив Господь!-

последние минуты ваши,

и как невыносимо страшен

был тот мучительный исход!

Крест состоит из двух частей,

двух линий он пересеченье:

возводит к небу нас мученье,

но с нами Бог в огне скорбей.

На небо путь для нас углажен

такой великою ценой:

мы там имеем ближних наших

и чаем встречи дорогой.

ноябрь 1997 г.

Прискорбен, тесен был ваш путь зело,

но вечное блаженство воссияло.

Всем нам то пламя души обожгло,

и я молюсь, чтоб жечь не перестало.

Мы силимся несытою душой

в страданья вашего проникнуть тайну;

и кто же: Лена, Нина или Таня—

слова прощанья дивные нашел?

Лишь ясно: полагали ваши души,

и в этот час все берегли других;

быть может, кто-то вырвался наружу,

но возвратился ради остальных.

Быть может, никогда я не узнаю,

как поедает плоть огонь и жар...

Но, Ангел ли, росой вас прохлаждая,

святитель ли Игнатий утешал?

Верна бывая Богу неизменно,

пускай вокруг смущений круговерть,

все думается мне, сказала Лена:

“Ну, значит, воля Божья—смерть, так смерть”.

Во век, во век молиться за меня

не оставляй, сестренка дорогая!

Я черточки твои припоминаю,

смиренья силясь глубину понять...

Все ложь и прелесть вне пути Отцов,

а правда лишь одна: она—смиренье.

Чтоб возлюбить мне свет всем помышленьем,

прошу молитв у Божиих рабов.

1998