Глава Первая.

За окнами мягкими и пушистыми хлопьями медленно падал тёплый краснодарский снег. Он падал так уже почти сутки, можно было подумать, что вот, наконец, в феврале наступила настоящая зима. Но так было не раз уже - такие, казалось бы монументальные сугробы, вроде сегодняшних, плавно исчезали после полудня, стоило показаться обязательному кубанскому солнышку, на газонах, особенно в центре города, опять зеленела трава, напрочь высыхал светло-серый асфальт, и только в закоулках "частного сектора" почти до вечера под ногами бултыхалась густая талая каша. Я так и не удосужился сменить обувь, поэтому приходилось порой прыгать в своих старых кедах через подобные препятствия, черпая иногда ими воду с кусочками льда, а потом долго сушить у чуть тёплых музейных батарей толстые шерстяные носки, которые, вкупе с кедами, вполне соответствовали моему понятию зимней "обувки" в здешних климатических условиях. Местный народ, конечно, оптимизма моего полностью не разделял, толстенные носки эти, например, мне были подарены ещё ихней осенью, когда можно было и вовсе без них обойтись, а потом не раз делались попытки переобуть меня то в кирзачи, то в сапоги резиновые, то ещё во что-нибудь такое же нелепое, от чего мне приходилось, стараясь не обижать местное гостеприимство, отказываться. Тем более, что хоть и еле живые, но могущие обсушить меня батареи находились прямо под столом, на котором я обрабатывал ископаемую керамику в городском Краеведческом Музее, составляя из кучек черепков, с помощью клея и гипса, некое подобие того, что когда-то, очень давно, было создано обитателями благодатной земли сей. Это являлось моей работой, за которую я получал достаточное количество денег, чтобы прокормить себя в этом городе. Она же давала мне возможность постоянно находиться в приятном обществе моих старых друзей-археологов, чьи рабочие места располагались тут же, в отделе археологии музея, не только в непосредственно рабочее время, но, и, просушив носки и кеды, вечерами находить различное приятное времяпровождение, какое только мог предоставить город Краснодар в данную историческую эпоху. Так что с этого бока было всё в полном порядке, тем более, что в недалёком будущем грозил уже выезд в поле, в экспедицию, а это сулило резкую смену обстановки, новые впечатления и скорую весну. Но пока самыми скучными и неприкаянными оставались выходные дни музея, когда утомлённые рабочей неделей археологи расползались по семьям набираться сил, а мне приходилось коротать время в мастерской приютивших меня достаточно известных в городской богеме торчков-художников, наблюдая через маленькое, выходящее в глубь двора оконце, как мягкими и пушистыми хлопьями падает снег, заваливая потихоньку дорожку к сортиру, спрятавшемуся среди старых абрикосовых и ореховых деревьев. Дело в том, что у меня с обитателями мастерской, ребятами в доску своими и на редкость интересными, сложилось катастрофическое несовпадение графиков основных жизненных биоритмов. Мне, к примеру, надо было к девяти утра идти на работу в музей, откуда я возвращался ближе к вечеру, а то и к ночи, исполненный желанием отдохнуть, а хозяева же, примерно к этому времени просыпались только - мой ужин совпадал с их завтраком. К полуночи они, выкурив положенное количество травы, приходили окончательно в себя, к ним начинали заруливать гости, столь же известные местной богеме люди, начиналось активное творческое общение, наполнявшее мастерскую клубами канабиола до отказа и переходящее затем в поздний, но как правило, обильный ужин часов до пяти-шести утра, после чего гости расходились, а хозяева вдохновлённые общением на творчество как таковое, начинали самовыражаться на холстах и ватманах, маслом и акварелью. Я, правда, к тому времени, уже давно почивал в своём закутке, видя, после услышанного и унюханного, красочные и тревожащие сны. В восемь, с трудом вставая по будильнику, я иногда заставал ещё некоторых, в запоздалом экстазе терзающих полотна, но чаще просто любовался спросони на плоды их предутреннего вдохновения, завтракал в одиночестве, и убредал в музей. По воскресным же дням мне не оставалось ничего другого, как беречь их сон, завладев очередной книгой из богатой, но несколько для меня специфической библиотеки владельцев мастерской, собранной тут, как я подозревал, специально для поисков наиболее заковыристых аргументов в еженощных спорах с самой изысканной богемой города.

А снег всё падал и падал в полной тишине и безветрии, наводя на тихие мысли о том, что сегодня, пока он не растает, уже и не выбраться никуда, а так и коротать весь день в кресле с книжкой, либо о том, что, может быть, стоило согласиться напялить на себя ненавистные кирзачи, и ходить в них куда глаза глядят в любую погоду и в любой день недели, либо, отложив все эти надоевшие проблемы на потом, оставалось просто предаваться воспоминаниям, перебирая опять все события прошлой осени и даже конца лета, после которых краснодарский музей и вся эта весёлая богемная бытовуха казались долгожданным островком покоя и тишины, уверенной твердью после зыбких хлябей, и спасительным душевным равновесием после всех восторгов и разочарований, через которые мне пришлось пройти, пока очевидный факт наступившей даже в этих краях осени не заставил подумать и о грядущей даже сюда зиме...

...Но тогда стояла ещё вполне приличная даже для прибалтики жара, когда очередное моё озарение, на этот раз обернувшееся морской галькой, не повлекло меня прямо из кафе в центре далёкой теперь Риги в сторону ещё более жаркого тогда Крыма. И не просто Крым, а совершенно конкретное место манило меня, где пляжи сплошь были покрыты именно теми округлыми камушками, которые втемяшились так неожиданно в моё воображение. Это был Гурзуф. Я был совершенно точно уверен в этом, когда садился с Юрайтой в поезд до Москвы, и откуда собирались мы совершить дальнейший бросок на юг.

·       Значит, говоришь, Гурзуф? - спросила меня Юрайта, когда поезд тронулся и мы вышли подымить в тамбур, - а я там, как раз, и не была никогда. Только слышала много разного.

·       Думаю, что не пожалеешь. Там, как раз, сейчас самый сбор. Последние годы как-то повелось, что в это время большая часть московской тусни именно в тех краях обитает.

·       И что, никаких проблем с местным населением или властями там нет?

·       Когда как. Сама, надеюсь, скоро увидишь. Просто когда съезжается очень много народа в одно место, да и к тому же, по сути своей, курортное, то бишь повод для пребывания есть у каждого, то приходится считаться, волей-неволей, с этим явлением и населению и властям. Хотя, конечно, всякое бывает.

·       Так может лучше куда-нибудь потише? Отдохнуть в тишине, позагорать, в море поплескаться…

·       А может так потом и сделаем. Только вот в Гурзуф сначала заглянем. Надо мне.

·       Опять партизанишь? - Юрайта погрозила мне бычком, - видела уже, хватит мне и этого.

·       Да и мне тоже, честно говоря. Но в Гурзуф заскочим всё-таки, а там и видно будет. Хорошо?

·       Ладно. Только, чур, в Москве не зависаем. Не хочу.

·       И в этом с тобой согласен. Нечего там делать в это время года нормальному человеку. Только глянем на оставшихся ненормальных - и бегом оттуда.

·       Вот и договорились. Надо же, как славно все получается...

На том и порешили мы тогда и пошли валяться на полках, намереваясь выспаться как следует, пока не прибудет наш поезд в Москву, начало всех дорог, надежд и ожиданий. По крайней мере для меня.

 

Глава Вторая.

Ну конечно же, на Пушке в этот ранний летний час было пусто. Или почти пусто, потому что считать с ночи бухих Пистона и Гриню Танка за тусовку было бы, по крайней мере, непонятно. Но они увидели нас уже издалека, видимо испытывая острую жажду в общении с себе подобными и усиленно замахали руками, а Гриня ещё и залихватски свистнул, отчего некоторые прохожие ускорили шаг, а сидящая недалеко от них дама с книжкой резко встала и ушла прочь. Но при наших намерениях не зависать в Столице, а прямо на рассвете отправиться на трассу, эта компания как раз вполне устраивала - от них, балдевших не отходя от Стрита круглосуточно, можно было узнать все московские новости, скоротать время за пустыми разговорами и портвейном, и, может быть, даже с их помощью устроиться где-нибудь в центрах на ночлег. Всё это я успел просчитать, пока мы широким шагом шли мимо памятника в их сторону, изображая на лицах офигительную радость такой неожиданной и приятной встречи.

·       Ха, Васёк, - Пистон встал нам навстречу, растопырив лапищи, - и Юрайточка с ним! Вот не ждали, не ведали…

·       Привет, привет, гиббоны старые, - пытался я вывернуться из пистоновских объятий, - всё бухаете, паразиты, пока народ шастает невесть где, во какие морды напили!

·       Это дело надо отметить достойно, - Гриня чмокнул в щёчку подсевшую к нему Юрайту, - а в процессе и доложите нам, откуда вы явились, такие удалые, да наш с Пистоном покой потревожили.

·       А что, кроме нас, - я демонстративно осмотрел окрестность, - тут и нет уже никого более?

·       Можно сказать, что и так, - Пистон весело плюнул в далеко стоящую урну, - зато, как Гриня правильно заметил, тишина, покой и порядок. Кто в Гурзуфе, кто ещё где, а мы, как истинные патриоты родной тусовки, отсюда ни на шаг. Правильно я говорю, Гринь?

Танк на это только важно кивнул, потом встал, расправив все свои габариты, потянулся, и мотнул головой в сторону Елисеевского, потянув Юрайту за руку со скамейки. Она встала, демонстративно глубоко вздохнув, Пистон умудрился опять облапить всех единовременно, и мы отправились за бухлом для серьёзного разговора. Спустя некоторое время мы уже уютно расположились в песочнице за кинотеатром "Россия", расставив классический натюрморт на скамейке и весьма все собой довольные. Выпив молча по стакану портвея, закурили, и только после этого Гриня коротко попросил:

·       Вот. Теперь можно и поделиться впечатлениями от жизни сей. Рассказывайте.

·       А всё очень просто, Гриня, - быстро косеющая Юрайта затянулась сигаретой, облокотившись спиной на сидевшего рядом Пистона, - не успела я обосноваться в Риге, как вот этот человек, - она указала на меня, - прямо от Домки уволок меня непосредственно к вам. Не могу, говорит, жить без двух старых гиббонов, и бухнуть, говорит, без них по-человечески не с кем.

·       Вот оттого нам тут так хорошо и благостно, - Пистон аж закатил глаза от умиления, - что так много друзей о нас помнят повсюду, где бы они не были, и в скорби, и в радости знают они, что сидят на Пушке некие двое и ждут их всегда тут, как родные матери.

·       Это тост, - строго объявил Гриня и немедленно налил всем портвейна, - такие слова на ветер не бросают, надо выпить.

·       Запросто, - я поднял стакан, - но учтите, мы в Москву только до утра. Если впишите нас неподалёку, то мы от вас и не отойдём ни на шаг, пока не уедем.

·       Нет проблем. Мы тут такую чудесную мансарду себе нашли, залюбуетесь, - от волнения Пистоша даже вскочил, отчего Юрайта опрокинулась в кусты, - оттуда, видать, только что съехали, так что даже телефон работает. Единственно, номера туда не знаем, а так можно звонить оттуда, в гости звать, кого нужно. Мы туда и мебелей разных натаскали, а главное, это в начале Герцена, напротив Зоомузея, и вид из окон прямо на Кремль.

·       Прямо на Кремль? - Юрайта, кряхтя, вылезла из кустов, - вот это кайф!

·       Одно плохо, - печально покачал головой Танк, - соседи снизу просто звери. Пару раз уже обещали полисов позвать, когда мимо них пробирались к себе. Так что теперь приходится возвращаться попозже, чтобы не засекли. И наверху себя потише вести приходится. А так - жилище, конечно, просто суперное.

·       Ну вот, и эта проблема решена, - я оглядел друзей, - тогда и за это выпить можно.

·       Можно, - откупорил очередной батёл Гриня, - и нужно.

Мы, наверное, целых полдня просидели в этой песочнице, периодически выбираясь за очередной порцией напитков. За это время я успел достаточно подробно рассказать всем свои похождения в погоне за Чудой. Оказалось, и это меня несколько озадачило, что Пистон и Гриня знали Хантера, и даже поведали чудесную историю, как познакомившись с ним, конечно же, на Пушке, забухали дня на три, причём, в процессе сего, Арво учил их пить из невесть откуда взявшегося рога, приговаривая при этом что-то из эстонского эпоса. А те, экзотики ради, прикололись научить его аскать по таллинской телеге. Было, говорят, чрезвычайно весело и Хантер запомнился им, как "классный гиббон, каких мало уже на свете". Поэтому вся моя телега о совместных странствиях за его дочкой была воспринята с неподдельным интересом во всех её подробностях, особенно Пистошу огорчило поведение Кучмана. Я давно уже закончил повествование, уже и портвейн успел смениться не раз, а тот всё приговаривал время от времени:

·       А Кучман, всё-таки, блин, гад…

Я понял, что появись в Москве злосчастный Кучман, ему бы на Пушке портвейну не налили бы никогда. Да, впрочем, что ему делать-то на Старой Доброй Пушке? Скорее, его можно было бы представить, появись он в Первопрестольной, на Суворовском бульваре, в компании "вавилонских специфистов" (как сказала как-то богатая на перлы алкоголичка Галя-Рыба), которые, казалось, там и сидят специально для того, чтобы кто-нибудь пришёл и загадил им мозги. Но Пистону там делать было нечего по определению, так что беспокоиться о превратностях Кучмановской судьбы, вроде бы, не приходилось.

Было уже далеко за полдень, когда пришла в головы мудрая мысль поесть пельменей на Петровке, мы постарались растолкать приснувшую в тенёчке Юрайту, потом Гриня просто погрузил её на плечо, и мы отправились на обед. В пельменной, кроме тройных порций, взяли ещё пива, от которого все пришли в себя и решили вернуться отдохнуть на Пушку, в надежде, заодно, застать там ещё кого-нибудь. Но не успели мы как следует расположиться, после сытной трапезы, на любимых подковообразных лавочках, откуда, из-за спины Пушкина, так хорошо было наблюдать за суетой московского перекрёстка, а Юрайта утомлённая обилием пива с пельменями, прикимарить вновь, приткнувшись к мягкому Пистонову боку, как над нами раздался неимоверно неприятный, срывающийся на фальцет, с пришвистом голосок:

·       Младший сержант Горенко, 108-е отделение милиции, прошу всех встать и следовать за мной!

Вытянувший ноги и дремавший Танк открыл глаза, внимательно разглядел стоявшего над нами стража порядка, зевнул, а потом спросил негромко:

·       Ты, брат, наверно новенький тут, не правда ли?

 

Глава Третья.

Это заявление привело сержанта в неописуемое раздражение, он даже, как мне показалось, поперхнулся собственной важностью, но быстро овладев собой и, зачем-то ещё раз отдав нам честь, грозно пробасил, умудряясь при этом зловеще пришепётывать и привизгивать:

·       Если вы все сию секунду не проследуете со мной, то я немедленно вызываю вытрезвительную машину, со всеми вытекающими из этого последствиями.

·       Вот это уже серьёзно, - Гриня так же медленно подтянул к себе ноги и начал подъём, - знаешь, брат, на какие мозоли давить.

Мы тоже встали всей гурьбой и молча двинулись под конвоем через улицу Горького во дворик за "Лирой", где и находилось опекавшее Пушку родное до слёз 108-е. Дежурная часть пустовала, как всегда, в этот ранний час, и поэтому мы, войдя туда, сразу направились к прозрачной перегородке с окошечком. Нам повезло - дежурил рыжий капитан, знакомый всей тусовке с самого, можно сказать, детства. Ему, судя по многолетним наблюдениям, намного интереснее были стритовые путаны, а к хипям он относился скорее по-отечески, разбираясь и журя их как нерадивых, конечно, но своих, от которых не избавиться, а потому принимая как свершившуюся неизбежность. За откровенные проступки он, впрочем, карал как положено, сокрушаясь при этом, как на не оправдавших его доверие, но по пустякам старался не цепляться, сберегая, очевидно, в первую очередь, свои собственные нервы. Короче, дядька был хороший. Да и остальные офицеры в этом отделении, несмотря на различную степень профессиональной злобности, совсем уж гадами не были, а прикомандированные конторщики и подавно. А может быть всё дело в обычной взаимной многолетней привычке соблюдать общие для этого времени и места правила игры, и не более, но меня и многих других всё это вполне устраивало.

·       День добрый, товарищ капитан, - дружно поприветствовали мы его, - как служба?

·       Вашими молитвами, - буркнул тот не поднимая головы от бумаг, и уже потом глянул на нас через витрину, - а, это вы… Что на сей раз произошло?

·       Самим хотелось бы знать, - выдвинулся вперёд Пистон, - сидим, никого не трогаем…

·       Примус починяем…, - капитан подпер голову рукой и смотрел на Пистона снизу вверх почти влюблённо, - и керосин, небось, на виду у всех хлещем?

·       Что вы, товарищ капитан, - возмутился Пистон, - мы что, пионеры какие, как можно?

·       А что тогда?

·       Да вот, - мы расступились, и возник младший сержант Горенко, - он и привел нас с Пушки просто так. Мы пытались ему сказать, а он…

Капитан молча смотрел на младшего сержанта. Тот недоумённо покрутил головой и раскрыл рот для рапорта, но рыжий капитан его опередил:

·       Запомнил этих? - он обвел нас взглядом, - Вот и постарайся впредь, чтоб я их тут видел как можно реже. Если, конечно, совсем не перевернут чего-нибудь.

И с этими словами уткнулся в свои бумаги. А мы, пожелав всем всякой удачи, направились мимо оторопевшего Горенко к выходу, расшаркались с постовым в дверях и вышли на свежий воздух. Настроение было несколько попорчено, поэтому решили немного посидеть на бульваре, покурить, а уже потом думать, чем занять вечер. Мы спустились немного в сторону Никитской и расположились на боковой аллее бульвара, где лишь мамаши с колясками изредка нарушали наш покой, но и было видно сквозь кусты, не продефилирует ли кто из своих мимо нас в сторону Пушки. Некоторое время молчали. Потом Юрайта вдруг выдала:

·       Пистош, а тебе никто не говорил, что ты поразительно похож на нашего актёра Донатаса Баниониса?

·       А точно, - согласились мы с Гриней, внимательно его рассмотрев, - просто копия, ежели задуматься.

Пистон посмотрел на всех, хотел что-то сказать, потом некоторое время о чём-то думал, а затем вдруг встал, неопределённо махнул всем рукой, и зашагал к одному из театров, между которыми мы сидели. Вскоре он исчез за кустами сирени, а Танк, помолчав, грустно повернулся к Юрайте:

·       Обидела, видать, ты человека.

·       Как это?

·       Не знаю. Может он актёра этого не любит.

·       Но ведь действительно похож. Правда ведь?

·       Это точно. Но надо было сначала спросить его, наверное, как ему он.

·       Да ладно тебе, Гриня. Он, может быть, в туалет захотел.

·       Может и так. Просто мне Банионис не очень как-то…

·       Это твоё дело, а что ты за Пистона-то распереживался?

·       Да так просто. Что-то он слишком быстро куда-то умчался.

·       Я и говорю, что в сортир он захотел, потому и убежал.

Мне надоело слушать их гонку, и я даже придумал, как их отвлечь от этой животрепещущей темы, как вдруг из кустов всё так же шустро вышел улыбающийся Пистон и, подойдя к нам ближе, эффектно добыл из-за пазухи батёл дорогого вермута.

·       Оп-ля! Быстро я вернулся?

·       А куда это ты так умчался, - спросил я, - народ тут уже мозги свернул фантазируя на эту тему. И откуда такое сокровище дорогущее?

·       Как куда, - радостно смотрел на всех Пистон, - я телегу новую проверял.

·       Какую телегу?

·       Юрайтину телегу. Какую же ещё.

·       Чтооо, - протянула Юрайта, - что это ещё за новости?

·       Всё очень здорово оказалось, - довольный Пистон присел рядом и стал откручивать пробку, - просто я подошёл к каким-то театралам и прогнал им, что я сын того самого Баниониса, заблудившийся в Столице и попросил о помощи. Они, на радостях, мне на этот чудесный вермут и скинулись. Всё просто прекрасно. Давай выпьем, Юрайточка, за это дело.

Вариант, действительно, оказался весьма продуктивным. Быстро слопав этот батёл мы отправились гулять по центрам, причём Пистон с Юрайтой шли впереди, периодически рассказывая встречной интеллигенции сказку про Баниониса, для достоверности Юрайта что-то бормотала на родном языке, а мы с Гриней, беседуя о чём-то насущном, следовали на некотором от них расстоянии, не привлекая к себе лишнего внимания, с одной стороны, и приглядывая заодно, не грозит ли нашим "гастролёрам" какая-либо напасть, с другой. Спустя некоторое время, когда минули уже театр Вахтангова на Арбате, Пистон с Юрайтой неожиданно повернули и исчезли за дверью респектабельной шашлычной. Мы тоже вошли туда, когда друзья уже сидели за столиком под пальмой.

·       Вы что это шикуете, - присаживаясь поинтересовался Гриня, - скромнее надо быть и бережливее.

·       Имеем право, - рассудила Юрайта, - наш Пистоша достаточно сгрёб народной любви к нашему великому актёру и его непутёвым родственникам.

·       А что, ты тоже из этого семейства? - Гриня важно закурил в ожидании официанта.

·       Кто знает? Литовцы - маленький народ…

Шикнули "дети Баниониса" на славу: под шашлычки по-карски отлично шёл и коньяк, и шампанское, а потом был и кофе по-турецки, и фрукты с мороженным. И про чаевые даже не забыли. Обратно к Пушке решили идти тем же порядком, не нарушая попусту ход удачно идущих дел. В районе Бронной сделали привал с портвейном в уютном дворике, и в настающих сумерках двинулись дальше. Но не успели пройти и квартала, как Юрайта вдруг покинула, после очередной беседы с солидными прохожими, совсем развеселившегося Пистона и подбежала к нам:

·       Всё. Баста. Не могу больше, - её разбирал дикий смех, - заберите от меня его, пожалуйста.

·       А что такое, - заботливо поинтересовался Гриня, - если надоело, так хватит уже, конечно.

·       Да не в этом дело, - всхлипывала Юрайта, - этот псих перестал слова выговаривать и утверждает, что "он сын Донатасониса" какого-то…

·       А как там его, - допытывался Пистон, держась за ограждение тротуара, - трудно напомнить, что ли, чей я сын, на самом деле.

При этих словах Юрайта опустилась на асфальт и взвыла. Мы с Гриней повисли друг на друге от хохота и немногочисленные прохожие, оборачиваясь, переходили на другую сторону этой тихой московской улочки. Ясно было, что пришло время успокоиться и отдохнуть. Мы пришли на Пушку, по-прежнему немноголюдную, несмотря на ранний вечер, и уселись на любимую скамью, под набирающим фиолетовую силу фонарём. Я хотел предложить подбить бабки по итогам этой весёлой прогулки, так как, по моим прикидкам, у нас могло оказаться самое неожиданное количество капитала, как над ухом раздался до боли знакомый, но по-прежнему неперевариваемый самим естеством голос:

·       Сержант Ступенко, 108-е отделение милиции. Прошу всех следовать за мной.

 

 

Глава Четвёртая.

На этот раз дежурная часть не была такой пустой как днём - на длинной скамье напротив окошка дежурного сидело уже человек десять и у самого окошка трое или четверо дожидались решения своей судьбы. Большей частью это была публика явно приезжая, несколько кавказцев, пара важных азиатов в костюмах с орденами, но были и выпимшие москвичи. Не было только ещё центровых девок, их час ещё явно не настал. Приведший нас сержант сурово предложил нам ждать своего часа у скамьи, но Гриня, полностью подтверждая свою кликуху, раздвинул плечом стоящих у окошка и сунул туда голову по самые плечи.

·       Здрасьте ещё раз, товарищ капитан, - выдохнул он прямо в лицо дежурному.

Рыжий капитан вскочил на ноги, опрокинув стул, массивное лицо его стало ярче собственной шевелюры, разъярённым взором он искал что-то позади нас.

·       Какой идиот приволок сюда этих, - заорал он на всю дежурку, - немедленно сюда, а вы - вон отсюда, и чтобы сегодня вас я больше не видел, иначе…

Сержант Ступенко заметался по дежурке, явно совершенно не соображая, что от него требуют, задержанный народ скучился в углах помещения, а мы, сделав всем подобие реверанса, повернулись к выходу и гордо прошествовали мимо давящегося от смеха привратника вон. Завернув в арку "Лиры" ведущую на площадь мы и сами, не удержавшись, гулко ржали, так что оборачивались даже идущие по улице Горького люди.

Вернувшись на Пушку мы застали там уже целую кучу народа. Было много новых лиц, скорее всего залётных автостопщиков, судя по пропылённому прикиду и котомкам, но, протолкавшись к заветным лавочкам, мы обнаружили там и старых пушкинских аборигенов Боба, Малыша и Джагера. После долгих взаимных приветствий выяснилось, что и они тут, можно сказать, случайно - просто заскочили отметиться накануне отбытия своего в Гурзуф.

·       Надо же, - обрадовался я, - и мы с Юрайтой тоже завтра туда собираемся, - думали на трассу спозаранку.

·       А мы поездом, - вздохнул Малыш, - боимся, на трассе больше бабок продринчим. А вы что, в этом смысле налегке?

·       Сами ещё не знаем, - смутился я, вспомнив, что мы ещё не поделили добычу, - сейчас посоветуемся и подойдём обратно, хорошо?

Мы отошли в сторонку, присели на гранитный парапет под фонарём и занялись бухгалтерией. Пистон добывал изо всех карманов пригоршни мятых купюр, а Юрайта, аккуратно расправляя их, складывала добытое богатство в ровные стопки. Мы с Гриней, плотно сомкнув плечи, осуществляли коммерческую тайну этого мероприятия, не забывая, правда, про себя тоже вести коё-какие расчёты. Когда сумма начала внушать искреннее изумление, Юрайта невозмутимо достала из своей навороченной торбочки ещё почти такую же пачку купюр, как оказалось "дошашлычного периода". Сумма почти удвоилась.

·       Это вам и до Гурзуфа, чуть не в купе ехать можно, - загибал пальцы Донатасонис-младший, - и там ещё хватит безбедно пожить, и нам с Гриней можно тут расслабиться на некоторое время.

·       А может тоже рвануть куда-нибудь? - Гриня стоял под фонарём, засунув руки в карманы, и мечтательно глядел в даль.

·       Это ты брось, - обломал его тут же Пистон, - чего это мы с такими деньжищами там не видели?

·       Где "там"? - так же мечтательно рассматривая что-то за горизонтом поинтересовался Гриня.

·       Да везде "там", - передразнил его Пистон, - ну чего тебе тут не достаёт, скажи, чтоб ещё куда переться отсюда, а?

·       Вроде всё у нас есть, - вернулся на землю Танк, - ты прав, но вот какой-нибудь раскрасавице я сегодня же позвоню и приглашу её, к примеру, мороженного покушать…

·       Любая из них просто обгадится с перепугу за твою психику, но прикол, согласен, хорош. Надо будет подумать на эту тему.

·       Ага, а мне мороженного не предложил! - влезла в их разговор, спрятавшая нашу с ней долю, Юрайта.

Я оставил ошалевших от внезапного благополучия друзей обсуждать свои планы и опять вернулся к сидящим на лавочке, намереваясь скоординировать, хотя бы, наши действия по передвижению в сторону Гурзуфа.

·       С билетами-то наверное беда, - начал я издалека, - вы когда их брали?

·       Это точно, - согласился улыбчивый Джагер, - а что, вы тоже чугункой решили двигать?

·       Нам бы завтра отбыть было хорошо. Мы же только утром из Риги и зависать не хотелось бы. Сегодня есть где перенайтать, а вот завтра надо отсюда выбираться.

·       А мне кажется, что это можно устроить, - перемигнулся с попутчиками Джагер, - с нами ещё Тишорт едет, мы целое купе взяли, чтобы курить не бегать в тамбур. Потеснимся, так и быть, а с проводником, думаю, проблем быть не должно, ежели заплатить можете. А ежели не хватает, добавим от щедрот своих, правильно я говорю?

Малыш и Боб согласно закивали, а я, успокоив их, что с финансами у нас, оказывается, полный порядок, пошёл радовать Юрайту скорым решением транспортной проблемы.

·       Тогда сегодня мы устраиваем вам шикарные проводы, - заявил Пистон, - сейчас пойдём в Елисеев и затаримся всем, что положено к такому случаю, и, если не торопиться, то уже можно будет проникать в наше обиталище. Вперёд, друзья, нас ждут великие свершения!

Ближе к полуночи мы, нагруженные пакетами с едой и напитками, пробирались по крутой лестнице чёрного хода старинного дома на Никитской, мимо полуприкрытых дверей, ведущих на коммунальные кухни, откуда доносились обрывки звуков посторонней нам жизни, запахи невкусной еды, стирки и табачного дыма. На последнем перед мансардой этаже настала кромешная тьма, и только путеводное шипение Пистона, предупреждавшего нас сверху из мрака о грозящих нам препятствиях, указывало нам верный путь.

·       Тут ванночка детская стоит, осторожнее, потом коробка от телевизора, потом, через ступеньку ещё таз с мусором, а дальше чисто…

Цепляясь за перила мы преодолевали все ловушки и барьеры, пока, наконец, надёжные руки Грини не встретили нас в самых дверях мансарды и препроводили внутрь, минуя высокий порог. Дверь за нашими спинами, тихо скрипнув, затворилась и зажёгся свет.

·       Ух ты, - выдохнула Юрайта, - я не ожидала такой роскоши!

·       Да, - согласился я, - обосновались вы тут на славу.

Помещение действительно было весьма уютным и чистым. Казалось, отсюда никто и не переезжал, а так и жил долгие годы. И уж совсем не было похоже, что здесь обитают теперь два центровых тусовщика, которым, вроде бы, весь этот уют глубоко до лампочки.

·       Неужели сами всё так обустроили? - Юрайта уселась в глубокое кресло и наблюдала, как хозяева накрывают круглый стол под абажуром с кистями, - а где же вид на Кремль?

·       Пожалуйста, - Пистон выключил свет, отодвинул штору, служащую, как я понял, светомаскировкой, и комнату залил рубиновый свет звёзд с близких кремлёвских башен, - можно позже так при свечах посидеть, если хочешь. А интерьер, как ты догадываешься, без раскрасавиц наших не обошёлся конечно.

·       Да-а, - протянула Юрайта не отрывая глаз от окна, - кому расскажу, не поверят: хиповый флэт с видом на Кремль…

·       Вот за это и выпьем, - распорядился Гриня, появляясь из соседней комнаты с шикарным канделябром, в котором горели три свечи, - только не надо часто об этом рассказывать. Тогда, может статься, приедешь к нам сюда ещё разок когда-нибудь.

Портвейн в стаканах, в свете кремлёвских звёзд, отражал огонь свечей и становился полным загадок и предчувствий, навевая скорые вагонные думы, и терпкий его аромат манил крепкой сладостью южных ночей, а дно каждого следующего стакана всё больше грезило багровой предштормовой луной в конце неспокойной в волнах тёплого моря дорожки, начинающей свой колышущийся бег от самой, мерцающей в ночи, полосы прибоя шуршащего галечного гурзуфского пляжа.

 

Глава Пятая.

Весь обширнейший горизонт, куда ни глянь, занимало ярко-синее море с вкраплениями белых корабликов, стоящих где-то там на рейде. Далеко внизу, у самого начала моря, виднелись домики Гурзуфа, слева, на фоне Медведь-горы, белели корпуса Артека, а под самыми ногами благоухал всеми своими колючками тропический лес, в который плавно нырял узкий серпантин асфальта, и по которому нам, сошедшим с ялтинского троллейбуса, предстояло спуститься вниз, туда где ждало нас огромное количество друзей и удовольствий.

Старательно впитав в себя всё увиденное, дабы вытеснило оно из нас суету, трясучку и спёртые запахи долгого железнодорожно-троллейбусного пути, мы, закинув за плечи рюкзаки, торбы и котомки, дружной и живописной компанией резво двинулись вниз, размашисто шагая по выщербленному асфальту, зачастую срезая углы на занудливых виражах дороги по хорошо знакомым тропинкам, семеня по скользкой слежавшейся хвое южных сосен, перепрыгивая через корни кипарисов и увёртываясь от колючих кустов акаций и ещё чего-то такого же.

Когда лес сменили окраинные домики Гурзуфа, все, не сговариваясь, ещё прибавили шагу, торопясь, понятное дело, поскорее проскочить и без того малюсенький, но пыльный центр посёлка - универмаг, автовокзал, разные столовки и кафешки, чтобы оказаться в том месте, о котором мечталось ещё когда трогался из Москвы поезд - на "Пьяной Аллее", поближе к автоматам с сухачём, чтобы утолить, наконец, накопившуюся от самого Симферополя жажду, и почувствовать, в конце концов, что мы приехали, не смотря ни на что, куда так хотели. Уже на бегу выгребались из всех карманов, кошельков и заначек припасаемые заранее и сохраняемые чуть не от Харькова двадцарики, и вот - вот он момент истины - в добытые слёту стаканы ещё плещет струя ароматного сухача, ещё потные пальцы неловко запихивают в щель агрегата очередную монету, а сзади уже слышен одобрительный дружественный рёв множества ужасно знакомых, но не индетифицированных пока голосов, приветствующих нас, прибывших тоже в это чудесное место; и вот уже по плечам раздаются хлопки, призывающие нас поскорее насытить себя не только нескончаемым автоматным пойлом, но и радостной встречей со всеми прибывшими сюда ранее и готовыми, распахнув объятия принять нас в загорелое и одичавшее своё братство.

В первые минуты не успеваешь даже осознать и упорядочить в сознании своём, сколько сразу знакомых и родных лиц мельтешит перед тобою на фоне моря и акаций, только примерно через полчаса, когда можно позволить себе расслабленно присесть на парапет аллеи, медленно начинает доходить, что просто вокруг, насколько может проникнуть взгляд, все свои, кто более, кто менее знакомые, причём ближайшее окружение уже долго, оказывается, перечисляет тебе, кого ты ещё не видел, по причине их тут, в данный момент, отсутствия, но непременно предстоит увидеть в самое ближайшее время. Потому что деться от этого просто незачем. Потому что это Гурзуф, а не хухры-мухры. Вот так!

Через час, примерно, ажиотаж спал, можно было и осмотреться. Боб, Малыш, Джагер и Тишорт, доставившие нас с Юрайтой сюда в своём прокуренном купе, благополучно растворились в толпе, намереваясь добраться до обещанного им ещё давно кем-то жилища, зато возникла откуда-то Юрайтина старинная подружка Дейзи с неизменным спутником Сэмом. А я разговорился пока со своим доисторическим приятелем Эдиком, без которого Гурзуф во все годы был просто немыслим. Пока Эдик подробно, порой даже слишком подробно, отлучаясь за сухачём, а принося, почему-то, по полстакана водки, описывал мне обстановку в посёлке и в его окрестностях на данный момент, Дейзи с Сэмом решили утащить Юрайту смотреть освободившуюся в их дворе комнатушку, с намерением нас туда вписать на проживание. Они убежали вскоре, Эдик, выговорившись, задремал, а я, оставшись предоставленным самому себе, повернулся лицом к морю и стал рассматривать серую гальку пляжа, пытаясь вызвать в душе приведшее меня сюда волнение. Но его не было. Ещё по дороге сюда я ловил себя на мысли, что не могу настроиться на то состояние предчувствия встречи, которое предвещало бы скорую разгадку влекущего меня слова, но тогда я искал оправдания сему в жажде и суете. Теперь же тревога вместо сладостного волнения стала быстро овладевать мною, что-то казалось мне тут неправильным, требующим немедленного разъяснения. Поэтому я быстро встал с парапета, аккуратно уложил дрыхнувшего Эдика на мою сумку, и пошёл в сторону пляжа, пытаясь вновь сосредоточиться на самом себе. Спустившись вниз, к полосе прибоя, я разулся, закатал джинсы до колен, походил вдоль самой кромки воды, ощущая пятками её щекочущий холодок, потом, отойдя на несколько шагов, сел на гальку и стал прислушиваться, как волны шуршат ею, перекатывая мелкие камушки с места на место, но внутри, по-прежнему, было пусто и тихо. Неужели я ошибся, может быть совсем другой пляж, покрытый такими же округлыми камушками манил меня к себе, а я, поддавшись ежегодной схеме странствий, вообразил себе немедленно Гурзуф, не попытавшись изначально проанализировать возникший в душе зов, а потом и вовсе заглушив его алкогольной московской суетой, купившись удачами складывающихся обстоятельств и идя у них на поводу, пока, наконец, не оказался здесь, сидящий теперь у моря, как старуха с корытом? И что делать мне дальше в этой ситуации, когда кажется уже невероятным шаг за шагом вернуться мысленно к тому моменту озарения, чтобы постараться найти верное направление зовущего меня слова. Голова под полуденным крымским солнцем стала медленно пухнуть от всех этих переживаний, я почувствовал, что меня неумолимо клонит набок, и, не в силах уже этому противиться, я решил оставить всю эту бадягу на потом, уткнулся мордой в гальку, и на какое-то время выпал из бытия.

·       Обгоришь, чудак, - кто-то тряс меня за плечо, - проснись, пока не окочурился совсем!

Я с трудом открыл глаза. Надо мною склонился Дикер из Минска и тряс меня, свесив хайр, двумя руками за плечо. В голове было гулко и шумно. Я сел, оперевшись на руку, Дик сел рядом, с любопытством меня разглядывая.

·       Во, очнулся, Слава Богу, а то я уж испугался. Смотрю - лежит, обгорает, и не шевелится. Что, перебрал с приезду?

·       Наверное, - медленно приходя в себя ответил я, - спасибо, выручил. У тебя хлебнуть ничего не найдётся, а то глотка спеклась.

·       А то, - Дик протянул мне батёл, - хлебни конечно. Ты устроился уже или как?

·       Я с Юрайтой приехал, они с Дейзи побежали конуру смотреть.

·       Тогда всё ОК, с этими не пропадёшь. А надолго сюда?

·       Не знаю пока, а что?

·       Могу предложить тебе интереснейшее мероприятие, ежели не против.

·       Почему же это я должен быть против?

·       А ты в Потусторонние Силы веришь?

И тут я почувствовал как то самое предвосхищение заветной встречи просто переполнило меня, захлестнуло с головой, и перехватило дыхание. Я медленно повернулся к Дикеру и внимательно на него посмотрел.

·       Верю, конечно. А что?

 

Глава Шестая.

Дикер сидел рядом и смотрел на море, но даже не на воду, а чуть выше горизонта. Взгляд его был мечтательно-отрешённым и было видно, что он вдохновенно соображает, как бы получше сообщить мне то, в чём он сам, будучи глубоко уверенным, так до конца и не разобрался, а поэтому проблема формулировки выходила на первый, почти неразрешимый план; но и глубокая его уверенность в необходимости передать мне наполнявшую его информацию не позволяла ему ошибиться даже в мельчайших её деталях. Губы его подёргивались, он несколько раз набирал воздуха, чтобы произнести нечто, но потом просто вздыхал, качал головой, и вновь принимался беззвучно шевелить губами, складывая что-то, никак не срастающее, где-то между мозгами и языком. Я не отрываясь следил за ним, стараясь не помешать столь серьёзному процессу, а внутри меня всё больше росла уверенность, что всё это мне даже более необходимо, чем самому Дикеру, что сейчас, видимо, и будет дан мне реальный намёк на разгадку моего здесь пребывания; в конце концов я даже заметил, что перестал дышать. Закашлявшись, я хлебнул ещё из дикеровского батла, чем, наверное, и его вывел из блужданий в поисках формулы истины на более простой, пусть даже более примитивный, путь.

·       Ну, если веришь, тогда, думаю, тебя это и на самом деле заинтересует.

·       Так что заинтересует-то?

·       Даже и не знаю, как сказать, - честно признался Дик, - я и сам раньше считал, что могу разобраться во всём, что вижу или чувствую, но с определённого момента я уже не могу быть так в этом уверен…

·       Ничего не понял, может ты по порядку всё объяснишь?

·       Да, наверное, так проще будет. А там думай сам, что бы всё это значило.

·       Так и рассказывай, - я хлебнул ещё и вернул батёл хозяину, - не томи.

·       Когда я сюда добирался, то останавливался на пару дней в Симфи, думал навестить всех тамошних, и вместе с кем-нибудь уже сюда ехать. К подруге одной ещё там зайти хотел, узнать как да что…

·       Что за подруга?

·       Да Нюрка, может знаешь такую. Но дело вовсе не в ней.

·       Понял.

·       Так вот, встретил я там Ричи и Лероя, этих ты, я думаю точно знаешь.

·       И, причём, давно и неплохо. Но они же психи, к тому же и торчки.

·       Я тоже так думал. А на этот раз смотрю - оба как новенькие, аж сияют. Стал интересоваться, что с ними такое, они мне тот же вопрос, что и я тебе, задают. Я, собственно говоря, как ты и ответил. Они помялись-помялись…

·       Как ты сейчас? - не выдержал я.

·       Точно, - ухмыльнулся Дикер, - ситуация такая, что по-другому, наверное, и быть не может.

·       Тогда продолжай.

·       Короче: они откуда-то надыбали натурального Гуру с Алтая. Потомственный шаман, и всё такое… Чудеса творит самые невообразимые. И с виду просто красавец - навороченный донельзя, как картинка.

·       Так ведь клоун небось?

·       Вот и я так решил. Но сходить на собрание, как они всё это называют, согласился. Скорее ради интереса. А там у меня в мозгах всё и перевернулось. Даже и объяснить не могу. А что буду рассказывать, так ведь и не поверишь, либо за идиота сочтёшь.

·       А к чему тогда ты мне всё это гонишь?

·       К тому, что завтра Ричи с Лероем его сюда обещали привезти.

·       Гуру поплавать захотелось?

·       Может быть и так, но они ещё хотят и "собрание" провести. Для тех, кому это интересно, сам понимаешь.

·       На "Пьяной Аллее"? Или прямо тут, на пляже? По воде пойдёт аки по суху, что ль?

·       Смейся-смейся… Я тоже так думал. А сборище это будет в лесу, повыше Гурзуфа. Там место костровое и народу никого. Там и соберётся народ, как планируется, в полдень. Если хочешь - приходи. Только постарайся быть не бухим. И если с собой кого притащишь, то тоже самое. Поверь, оно того стоит.

·       А почему не в полночь? Такие дела в ночи сподручнее воротить.

·       Хватит стебаться. Он Солнечный Шаман, если тебе это интересно. А если не интересно, можешь просто забыть о нашей болтовне и закончим на том.

·       Хорошо, Дик, не обижайся, я согласен прийти. Только где вас искать там?

·       Искать не надо. В 11 часов у автостанции сбор. Приходи туда.

Мы допили батёл, поднялись с гальки, и пошли в сторону пресловутой аллеи. Меня аж раздирало пораспрашивать Дикера о подробностях этих загадочных "собраний", но я прекрасно понимал, что толку от этого не будет - то ли этот Гуру и впрямь вытворяет такое, о чём и рассказать невозможно, то ли загадил он Дикеру и прочим мозги так, что и признаться в этом нельзя. Так или иначе придётся терпеть до завтра и самому постараться разобраться во всём. Но то, что мне просто необходимо будет это сделать, я был уверен, почему-то, на все сто.

Эдик так и дрых на моей сумке, зато подвалило ещё с десяток друзей, с которыми пришлось по новой обниматься и обмывать свой приезд. Это продолжалось достаточно долго и продолжалось бы ещё неведомо сколько, если бы вынырнувшая откуда-то Юрайта не забрала меня оттуда заселяться в предназначенную нам курортную конуру. Для сего она аккуратно переложила Эдика на какую-то другую суму, погрузила меня на плечо, и потащила куда-то в гору, в лабиринт улочек посёлка. Оказавшись в глубине одного из заросших виноградом частных дворов, она впихнула меня в дверь малюсенького сарайчика, где я обнаружил перед собою свежезаправленную койку, упал на неё, и продрых до самого вечера.

Я проснулся от громкого смеха и сначала не мог никак врубиться, где это я. Но когда всё вспомнилось, я понял, что это Дейзи, Сэм и Юрайта веселятся под самым окошком нашего сарайчика, и поэтому сразу встал и вышел в долгожданную прохладу южной ночи. Вся компания, плюс ещё парочка незнакомых волосатых, сидели за столом среди виноградных лоз под лампочкой, вокруг которой густо вилась всяческая мошкара, и пили кто чай, а кто сухач. При виде меня все ещё больше развеселились, а я, чтобы побыстрее присоединиться к их эмоциям, опорожнил прямо из горла ближайшую ко мне бутылку, отчего мигом проснулся и похорошел.

·       Надо же, проснулся, - веселилась Юрайта, изображая трогательную заботу, - а мы уж думали, что придётся до самого утра пировать под твой мощный храп.

·       Надо было посвистеть надо мной, или что там обычно делают ещё. Или разбудить, в конце концов.

·       И свистели, и будили, и плясали даже. Но это в прошлом - ты уже с нами. Знакомься: это Серж и Вики, они из Киева. Тоже сегодня только прибыли.

·       А почему тогда внизу не виделись? Как полагается.

·       Да мы по делам сначала, - ответил один их киевлян, - а потом уж и жильё нашли тут.

·       Какие в Гурзуфе могут быть "дела", - я плеснул себе ещё сухача, - здесь у всех может быть только одно понятное каждому занятие. Не так ли?

·       Было одно дельце, - таинственно потупился Вики, - сугубо личное.

·       Догадываюсь, - стало доходить до меня, - это насчёт "собрания"?

По тому, как Серж поперхнулся, а Вики испуганно на него зыркнул, я понял, что попал в точку. Юрайта повернулась ко мне притворно нахмурившись:

·       Это что ещё за собрания такие, опять партизанишь?

Зато Дейзи и Сэм только понимающе кивали головами, из чего я заключил, что и они уже в курсе происходящего. Только Юрайта всё ещё непонимающе крутила головой. Потом поставила на стол чашку с чаем и ещё раз удивлённо всех оглядела.

·       Это вы про Гуру что ли? Вот не ожидала, что вы можете верить подобной ерунде!

·       Не интересно тебе, так и не ходи туда, - насупилась Дейзи, - только зачем сразу так?

Но тут Юрайта, покачав у всех перед носами пальцем, торжествующе объявила:

·       Нет, ребятки, вот я как раз обязательно туда пойду!

Все только молча и восторженно смотрели на неё, а я уставился ей за спину, туда где между зарослями винограда и крышами стоящих ниже домов была видна, оказывается, огромная рыжеватая луна, висящая над самым морем, и три кораблика с огоньками на мачтах уютно расположились на её серебристой дорожке, тянущейся от горизонта прямо к нам.

 

Глава Седьмая.

Вот чего я не ожидал больше всего, так это такого количества совершенно разного народа на этом лесном сборище. Я был уверен, что соберётся от силы с десяток психов вроде Дикера, Сэма, Ричи или Лероя, да ещё человек несколько интересующихся, типа Юрайты, меня и кого-нибудь в том же духе. А собралось, по самым скромным подсчётам душ пятьдесят совершенно разномастной публики, было неожиданно много приятелей с "Пьяной Аллеи", которых я до сего момента сухими и представить себе не мог. Не скажу, конечно, что все были трезвы как стёклышки, я и сам утречком успел уже сбегать к автоматам в ту самую аллею, но, как и многих, мною сегодня там встреченных, бухими назвать никого из присутствующих было нельзя. Что говорило, по моим рассуждениям, о неподдельной серьёзности намерений тех, кто неторопливо рассаживался по периметру лесной поляны, на которой многие годы подряд зажигали костры перед массовым отъездом по домам в конце сезона. На сей раз место самого костра было накрыто расшитыми в индейском стиле попонами, видимо там должен будет восседать сам виновник сего собрания. И ещё одну деталь я заприметил - не иначе, как мест сбора в посёлке было несколько, так как почти одновременно с нами, кучковавшимися у автостанции и приведёнными сюда Диком, из зарослей появилось ещё несколько групп участников действа, они, вдобавок, и шли-то сюда разными тропами вслед за своими сопровождающими, что говорило о хорошо продуманном плане организации этого мероприятия.

Наконец все расселись по-турецки, разговоры постепенно стихли, но центр поляны был по-прежнему пуст. Тут у некоторых сидящих среди зрителей появились в руках небольшие барабанчики, на которых те начали выстукивать не очень быстрый, но довольно заводной ритм. Одновременно с этим откуда-то взялась большущая трубка с, судя по аромату, хорошим гашишем и пошла по кругу, являясь, как все поняли, обязательным атрибутом этого "собрания". За ней появилась ещё одна такая же, которая последовала вдогонку за первой, а потом и третья. Когда трубки совершили по полному кругу и поляна стала тонуть в клубах зеленоватого плотного дыма, а большинство сидящих начали раскачиваться в такт барабанам и хлопать ритмично в ладоши, когда я почувствовал тоже, что голова моя легко закружилась в предощущении некоего восторга, на центр поляны танцующей походкой вышел он сам - Гуру с Алтая, Солнечный Шаман. По пути он скинул наброшенное на плечи серое одеяло и все тихо ахнули: и впрямь был он таким навороченным красавцем, что и описать трудно. Я таких не видел ни разу, только, разве что, на картинках, и представить себе не мог, что когда-нибудь встречу живьём. Длиннющий чёрный как смоль хайр множеством косичек ниспадал на отделанное бахромой одеяние, богато украшенное бисером всех цветов радуги, мехом каких-то зверюшек, вышитой затейливо тесьмой и множеством разнообразных висюлек с бантиками и бубенчиками. Коренастый и коротконогий, но донельзя при этом пластичный и подвижный, он держал в руке большой бубен с множеством лент. По выражению лиц остальных, видимых мне в дыму, я понял, что все сражены наповал этим явлением. Шаман, выйдя на самую середину и встав на попоны, начал редко, но гулко стучать в бубен, поворачиваясь при этом вокруг своей оси, как бы демонстрируя все собственные прибамбасы и навороты благодарной публике. Постепенно удары в бубен стали чаще, все стали хлопать уже в такт ему, а гуру, всё так же кружась, медленно опустился на свои подстилки и сел, в конце концов, на них лицом в нашу сторону. Отложив бубен, он опустил голову и спрятал её между сложенных на коленях рук, отдалённо напоминая умирающего лебедя из "Лебединого Озера". Остальные ещё постучали некоторое время в барабаны, похлопали в ладоши, но потом, естественным образом, шум стих и наступила тишина. Причём тишина полная, никакого звука не было слышно ни на поляне, ни вокруг неё. Всё застыло, наполнившись этой мёртвой тишиной, ни единого движения не наблюдалось вокруг шамана. Так продолжалось непонятно сколько времени, так как казалось и время застыло вместе со всем прочим.

А потом появился звук. Очень тихий высокий звук появился будто бы ниоткуда, он не прекращался и не менялся никак, наполняя собой целиком вакуум, созданной для него тишиной. Лишь потом стало ясно, что он исходит от шамана, из-под сложенных над головой рук, и тут он начал меняться. Сначала звук стал сильнее, не меняя своего тембра, но потом, по мере усиления, начал он становиться всё ниже, как бы гортанным и рокочущим. Звук всё усиливался, становился всё более мощным, отражаясь от деревьев, он заполнял пространство поляны, затем, казалось, он добрался до окрестных гор и отражённый ими, обрушился на нас лавиной эха. Он впечатывал всех в землю, лишая возможности сделать хоть что-нибудь, проникал в самую суть естества, растворяя его в себе, делая всё частью себя, не осталось ничего вокруг, что бы не стало уже лишь одним из оттенков этого звука, наполняющего уже, казалось, всю вселенную целиком, резонируя между небом и морем, между самой сердцевиной каждого Я и бесконечностью. И тут шаман начал медленно поднимать голову, а когда плечи его расправились, он внезапно открыл глаза и взгляды наши встретились. Вернее, его взгляд пронзил меня до самого затылка, всё вокруг мгновенно померкло и внутри меня что-то с ужасающим треском лопнуло, раздирая всю действительность в мелкие клочья. В этом жутком треске потонул мой беззвучный крик, в отчаянии я дёрнулся прочь, и, уже совершенно теряя себя, взял низкий старт и покатился по склону, проваливаясь в бездонную пустоту нечувствия, неведения и небытия. Наступил полный мрак.

 

Глава Восьмая.

Снегопад, что совершенно для Краснодара не характерно, продолжался все выходные подряд - в субботу снег ещё пытался подтаивать, превращаясь в целые озёра грязной каши на перекрёстках, которая с наслаждением разлеталась по сторонам целыми шмотками при проезде по ней транспорта, обдавая с ног до головы не успевших спрятаться на узких тротуарах, покрытых такой же гадостью, прохожих. Понятное дело, в такую погоду я просидел весь день дома, в тридцать третий раз живописуя проснувшейся к обеду богеме о трагедии "бульдозерной выставки", о подпольных московских салонах, где хиппи из подворотен запросто глушили портвейн с коньяком в обществе самых крутых коллекционеров, о всяких анекдотических ситуациях в кулуарах столичной художественной тусовки, называя, не кривя почти при этом душой, между делом такие имена, от которых у моих хозяев косяк становился колом в глотке. Прокашлявшись, они, разумеется, не верили ни единому моему слову и грозились непременно проверить все мои россказни на деле, если застанут меня когда-нибудь в Москве. Но и в форме просто телег такая информация заметно грела их души, особенно если при этом присутствовал кто-нибудь из краснодарских прогрессивно-комсомольских кругов - они прекрасно знали, что нигде больше в их городе нет такого места, где можно вот так запросто послушать, что и с кем пьёт, например, Илюша Глазунов в "Ивушке" на Калине.

А для меня это было, мало того, что не трудно, да и время летело за таким трёпом совершенно не заметно до вечера, когда начиналась обычная для этого обиталища программа: набивалась полная хата гостей, становилось шумно и весело, потом, как обычно, плотный и долгий ужин, начинавшийся в сумерках с принесённых гостями домашних разносолов потрясающей вкусноты, а заканчивающийся далеко за полночь снедью, добытой посланными гонцами в центральных кабаках вместе с дорогим вином, богатой на это дело Кубани. Ближе к ночи, по программе, начинались очень модные в этой среде разговоры о всякой чернухе - о полтергейстах, НЛО, видениях и галлюцинациях, от которых быстро переходили к психоделизму в искусстве, к Сальвадору Дали, Брейгелю и Босху, которые, в свою очередь, возвращали мысль беседы опять в русло средневековой мистики, откуда, курнув как следует ещё, богема вырывалась в тусклое язычество Ренессанса, откуда-то вдруг всплывал проклятый всеми богами соцреализм, и все поголовно, упыханные к этому моменту вусмерть, начинали сначала высокомерно, а потом просто истерично ржать как лошади, цапая соседок за разные места. Тут я обычно откланивался, видя всеобщую безысходность, и уползал в свой закуток спать, отбрыкиваясь порой ногами от не в меру развеселившихся кубанских казачек, требующих продолжения банкета.

Точно так и прошла эта суббота, а в воскресение снег всё продолжал падать большими хлопьями и уже не таял, почему-то, несмотря на плюсовую температуру, а складывался большими сугробами по всем обочинам, отказывая мне в праве опять выбраться хоть куда-нибудь. Пришлось в очередной раз перечитывать "Рукопись найденную в Сарагосе", пока не зашевелилась попадавшая утром кто куда компания, и всё опять началось с начала и до самой ночи. В понедельник же мне волей-неволей пришлось выползти наружу и почти по колено в мокром снегу передвигаться дикими прыжками до музея, радуясь при этом хоть такой перемене доставшей за выходные обстановки. Из-за каждого забора, видя мои скачки, на меня свирепо кидались мелкие городские шавки всех цветов и фасонов, но одинаково злобные, шумные и трусливые. Впрочем, они кидались на всех и в любую погоду, я даже ещё в начале зимы, коротая путь, заморачивался составлять по ним своеобразные гороскопы на день, комбинируя по цвету и породе облаявших меня собак, и сопоставляя их очерёдность с происходящими в последующие сутки события, пытаясь найти в сём хоть какую-нибудь закономерность, но результаты каждый раз получались несколько путанные и сводящиеся к двум основным прогнозам: либо грядущий день протекал в рамках обычной музейной рутины, либо оказывался значительно разбавлен хмельными посиделками в археологическом кругу, перегруженными, как правило, околонаучными спорами об истории как таковой и о значимости этой науки в современной политике.

На сей раз на меня нагавкали две рыжих, одна чёрная и три грязно-белых собачонки маленького размера с закрученными вверх хвостами, что могло предвещать нежданное свидание и разговоры долгие. Взбодрённый этим я вбежал во двор музея, где уже кучковались среди каменных баб и чугунных надгробий его сотрудники, перекуривая, обсуждая проведённый уик-энд, и строя производственно-научные планы на предстоящую неделю. По причине промокших ног, о которых я, в очередной раз, выслушал массу комментариев, я не стал задерживаться во дворе, а быстренько проскользнул, раскланиваясь по пути с вахтёршами и уборщицами, в свой "кабинет", заставленный ящиками с керамикой и стеллажами с экспедиционным оборудованием, но зато целиком мой собственный, не проходной, в отличии от большинства музейных помещений, и с окном в тот самый двор, через который в музей попадали все сотрудники, работники, свои люди, и просто гости. Перед окном и стоял мой рабочий стол с батареей под подоконником, за ним я и трудился на благо кубанской науки, наблюдая, к тому же, и первым здороваясь со всеми, кто надумал навестить сие заведение - музей, то бишь. И для дружеских посиделок мой кабинет тоже являлся местом исключительным, находясь строго в противоположном от высокого музейного начальства крыле старинного особняка, в котором музей и размещался со времён победы красной армии на Северном Кавказе. Чтобы навестить мои пенаты высокому начальству нужно было выйти на улицу, причём даже не во двор, а в соседний переулок, и уже оттуда, прошествовав перед моим окном, войти обратно в помещение и постучаться в мою дверь. Поэтому понятно, почему я был очень доволен своим рабочим местом, я догадывался, к тому же, почему начальник отдела археологии, мой старый приятель, поселил меня именно сюда.

Но начало дня прошло на удивление тихо и спокойно, если не считать постоянно забегающих перекурить молоденьких экскурсоводок, я даже успел до обеда собрать из фрагментов нижнюю часть здоровенного меотского горшка и собирался уже переходить к склеиванию венчика, чтобы после перерыва, со свежим умом, попытаться совместить готовые части в единое целое, как некая фигура, неторопливо зашедшая во двор музея, внезапно привлекла моё внимание, а когда я пригляделся, захлебнувшись от догадки, к этой фигуре повнимательнее, то керамика посыпалась у меня из рук, я вскочил, чуть не опрокинув воссозданную мной историческую ценность на пол, и, забравшись на стол, высунулся в форточку, размахивая призывно руками. Человек во дворе, увидев мои знаки, тоже махнул приветственно рукой и быстро направился к двери, ведущей к моему апартаменту. Не знаю, но я, почему-то, даже не очень удивился тому, что это был Старки собственной персоной.

 

Глава Девятая.

Какое-то время мы сидели молча и только разглядывали друг друга, пытаясь осознать и принять к сведению все перемены происшедшие с нами за эти полгода. Не могу сказать точно, что решил Старки, внимательно, с хитрым его прищуром, осмотрев мою запущеную бороду и хайр, всё тот же свитер, и совсем одряхлевшие джинсы, но мои босые ноги в музейных тапках явно его озадачили, насколько можно это было заметить на естественно-невозмутимом его лице. Зато сам он выглядел вовсе не так, каким я привык его видеть: белёсые волосы по всей его голове заметно удлинились, что делало его лицо не таким объемным как раньше, казалось, он весь не то чтобы похудел, а, при той же массивности его фигуры, стал более поджарым и вытянутым. Но, может быть, виной тому был так же совершенно не характерный для его прежнего имиджа длинный брезентовый плащ с капюшоном, фирменные, на толстенной подошве, но резиновые сапоги, и арабская куфия, намотанная вокруг шеи. Видно было сразу, что большую часть времени Старки провёл где-то вне цивилизаций и отвык от кропотливой, так заметной раньше, заботы о своей внешности. Это, конечно, не выглядело хиповым нонконформизмом, но придавало ему чуток хорошей диковатости, что, зная его природный характер, и насквозь независимую натуру, ему несомненно шло. Так что я, хотя и был немало удивлён его появлением здесь в таком прикиде, но шокирован вовсе не был, тем более, что большинство окружавших меня археологов предпочитали даже между полевыми сезонами выглядеть примерно так же.

Наконец Старки закончил осмотр моей персоны и перешёл к интерьеру, дав повод для начала беседы.

·       Вот, значит, как ты тут устроился…

·       Да у меня-то всё ясно, - вопросы шквалом рвались из меня наружу, - а вот ты-то какими судьбами? И почему среди зимы ты в этих краях оказался-то?

·       Это, сам понимаешь, история долгая. Но и интересная тоже.

·       Ну, мне тоже есть тебе что рассказать, но, всё же, ты хоть откуда и куда, и надолго в Краснодар? Дела, или в гости ко мне?

·       Я, как и ты, - Старки опять стал разглядывать меня, - с самой осени с Кавказа и не уезжал. Сначала друзей проведал, как собирался, потом появились неожиданные дела, из-за которых пришлось остаться на юге, а теперь решил проведать и тебя. Надеюсь, ты не против такой встречи?

·       Ты что, издеваешься? Конечно я рад. Просто всё так неожиданно. А как ты узнал, что я здесь?

·       Это было просто, - его взгляд перешёл на фрагменты горшка у меня на столе, - раз ты здесь официально числишься.

·       Так ты надолго ко мне? Устроился уже или прямо с дороги? А на чём путешествуешь, неужели твоя тачка с тобой?

·       Скорее я с ней. Я уже обосновался в гостинице, поэтому твоих художников не стесню, не волнуйся, пугать их не буду.

·       Так, - я даже чуть-чуть обиделся, - значит визит ты подготовил как следует. Тогда, наверное, мне и рассказывать тебе нечего, сам всё выведал уже где полагается?

·       Да нет, вопросов куча, - широкая улыбка Старки немедленно обезоружила меня, - от того, что я узнал о тебе, их только прибавилось. А про художников мне сообщили не там, где ты думаешь, а тут, в музее, когда я вчера заходил сюда.

·       Понятно, - мне даже стало стыдно, - но тогда даже жаль, что ты к нам не зашёл. Там, поверь, весьма забавная компания. И ты, в таком виде, совсем не страшный, да и чего им бояться тебя, ежели ты мой приятель.

·       Ну, я же не знал ситуации, и просто решил вчера отдохнуть после дороги.

·       Кстати, о приятелях, как там Арво? И прочие Лёлики с Кучманами? - воспоминания потоком хлынули из меня, - А чем закончилось всё то приключение в Юрмале? Знаешь, мы с Юрайтой, когда с вами расстались, видели Вийве на вокзале в Риге. Добралась она до вас? Надеюсь, Арво с дочуркой своей нашел общий язык? А остальная их компания что? Как вы вообще к ним нарисовались-то?

Старки, крутя в руках куски недоделанного меотского горшка, выслушал все мои вопросы, слегка покачивая головой, но ответил не сразу, а помолчав вздохнул, потянулся, отчего музейный стул настораживающе заскрипел, потом улыбнулся, хотя взгляд его стал серьёзным и внимательным, потом опёрся опять на стол, и, наконец, сказал:

·       А знаешь, история та вовсе и не закончилась. И, отчасти поэтому, я тут.

На какое-то время я замолчал, не зная, что говорить, но нехорошие предчувствия, возникшие во мне ещё во время его паузы не давали мне ни секунды терпения.

·       Так что, ещё что-нибудь произошло там? Вы хоть Вийве-то видели в Юрмале?

Старки опять покачал головой перед тем, как ответить.

·       Я так думаю, что нужно рассказывать всё с момента нашего расставания. Хорошо? Иначе, если ты так будешь сыпать разными вопросами, ничего не станет понятнее. Тем более, что нам предстоит вместе разбираться с некоторыми вещами. Но для этого надо сложить картинку действительности в одно целое. Тогда, думаю, ты мне сможешь тоже кое-что объяснить.

·       Слушай, у меня сейчас будет обеденный перерыв. Я обычно питаюсь за углом, в кафе на Красной, там довольно прилично и недорого кормят, и, к тому же, вполне можно найти уголок для всех наших разговоров. Идёт?

Я видел, как Старки заметно успокоился, когда я извлёк из-под стола просохшие уже на батарее носки с многострадальными моими кедами и напялил их, тёпленьких на ноги, отправив огромные казённые тапки на батарею ждать моего возвращения. Потом мы прошли в отдел археологии, где я представил коллегам своего гостя, особенно не распространяясь о том, что это за персона и оставив всех думать, что навестил меня такой же научный землекоп-романтик как они сами, сдал ключи от своего кабинета, после чего, раскланиваясь опять с вахтёршами и уборщицами, мы вышли на улицу.

Около парадного входа в музей стоял до боли родной, но, на сей раз, замызганный кубанским жирным чернозёмом по самые стёкла, "Мерседес". Стайка мальчишек глазела на него, стоя на залитом тёплым зимним солнцем тротуаре, по которому бурно текли ручьи от вчерашнего снега, а газоны сквера напротив, спихивая с себя сугробы, зеленели опять мелкой сочной травой. Полюбовавшись почти не прекращающейся всю тутошнюю зиму нашей весной, мы вышли на главную улицу города и почти сразу оказались в весьма фешенебельном снаружи, но вполне демократичным и пустым внутри кафе "Дружба". Набрав полные подносы здоровой и вкусной пищи мы расположились в уютной нише, между модными бра, увитыми тредисканцией. Увидев, что Старки пытается сначала, как ни в чём ни бывало, приступить к трапезе, я решил сразу обломать ему этот процесс, откинувшись в кресле и первым, как обычно, нарушив тишину за столом.

·       А знаешь, Старки, со мной тоже произошло такое, о чём я хотел бы поразмышлять с тобой в поисках объяснений вещам мне просто непонятным.

Старки хмыкнул, отложил в сторону ложку, потом опять внимательно на меня посмотрел и сказал очень серьёзно:

·       Сдаётся мне, дружище, что заботит нас с тобой абсолютно одна и та же страшная и загадочная проблема…

 

Глава Десятая.

Я опять озадачено замолчал на какое-то время, пытаясь состыковать в возбуждённом своём воображении совершенно неведомые мне концы, но когда попытался что-то, наконец, заявить, и даже открыл уже для этого рот, Старки , который тем временем принялся-таки за еду, неожиданно резко сделал мне знак ложкой и приказал весьма повелительным тоном:

·       Ешь, и дай мне позавтракать тоже. А после я постараюсь как можно подробнее рассказать тебе, что было после твоего отъезда. И только тогда выслушаю твою историю. Идёт?

Мне оставалось только кивнуть и послушно поглощать свою порцию еды. В голове крутились всякие сложные комбинации, которые могли хотя бы подготовить меня к тому, что я предполагал услышать от Старки, но все они, дойдя до определённого предела логической взаимосвязи, безвозвратно вязли и размывались в белом полугодовалом пятне событий, мне пока неизвестных. Значит, оставалось смиренно ждать.

Наконец, хлебнув из чашки с золотистым названием кафе на боку довольно средненького кофе, Старки отстранился от заставленного пустыми тарелками стола, промокнул салфеткой отросшие усы, закурил сигарету, и посмотрел на меня весело, любуясь моим недоуменным нетерпением. Я же, проявляя характер, тоже молча смотрел на него, давно покончив с обедом и сидя, скрестив руки, напротив. Сделав очередную затяжку, а может быть заодно и собравшись с мыслями, Старки решил начать своё повествование:

·       Так вот, друг Василий, после того как ты, машущий нам прощально рукой, скрылся вместе с симпатягой Юрайтой далеко позади, мы, без остановок постарались быстрей выехать из города, так как арестованный нами так коварно Кучман всё время норовил вырваться из плена прямо на ходу автомобиля, что могло, сам понимаешь, привлечь к нам внимание не только окружающих водителей, но и милицию, а это, в свою очередь, могло привести к ненужным совершенно объяснениям с органами правопорядка Латвии и нарушить, в итоге, весь наш замысел. Но когда мы выехали за черту города, решили, что будет лучше остановиться и выяснить отношения с пленником до приезда в Юрмалу, чтобы он своим поведением не испортил нам изначально отношения с друзьями Вийве, среди которых вполне могло оказаться достаточное количество таких же радикальных конспираторов как и он сам. Поэтому, как только мы свернули на боковую дорогу в безлюдном месте, я остановился на поляне, и все вышли из автомобиля. И тут произошло совершенно неожиданное: Кучман, выхватив из кармана отвёртку, кинулся на Лёлика. "Смерть изменникам и предателям", - орал он выпучив глаза в полном, как показалось мне, безумии. Я находился по другую сторону машины, поэтому первым на Кучмана прыгнул Арво, но тот успев ткнуть своим оружием в Лёлика, развернулся и попытался сделать тоже самое со вторым противником. Арво, на лету, подставил руку и отвёл удар, после чего они оба покатились по траве рыча, сопя и кряхтя. Некоторое время даже я не мог вмешаться в их схватку, настолько плотно они сцепились. Я видел только, что Арво удалось прижать руку с отвёрткой к спине противника, а потому, решив, что дальше он сумеет победить хотя бы даже из-за разницы в весе, поспешил к Лёлику, который упал как подкошенный, держась за бок, куда пришёлся удар, и лежал теперь на боку весь в крови, бледнея на глазах и глотая ртом воздух. Слыша, как за спиной продолжается схватка, по жалобным стонам Кучмана догадываясь, что перевес, как и ожидалось на стороне Арво, я перевернул Лёлика на спину, и попытавшись успокоить парнишку как мог, постарался осмотреть его рану. К счастью, бездарный боец Кучман только скользнул Лёлику по рёбрам, но царапина была, хоть и не опасной, но большой и рваной. Я, приказав раненому лежать не шевелясь, сходил к машине за аптечкой, полюбовавшись заодно, как оседлавший поверженного врага Арво стучит того башкой по траве, приговаривая что-то очень назидательное. Впрочем, одна рука у него тоже была порезана как следует. Я тогда кинул ему ещё моток верёвки, для окончательного усмирения мятежа, а сам оказал первую помощь Лёлику, который, кажется поверил, что умирать ему сейчас не придётся и заметно ожил, несмотря на сильную, как я догадывался боль в боку. Вскоре наша полянка представляла классический пейзаж после битвы: в тени, прислонившись к автомобилю, сидели мальчишки - закрученный с ног до головы верёвкой и перемазанный кровью Кучман свирепо крыл нас цитатами из Мао и Че, пока мне не пришлось организовать ему аккуратный кляп, и рядом бледный, но явно гордый своим ранением Лёлик, пытавшийся, к тому же, вести с бывшим соратником пацифистскую полемику, пока тому не заткнули рот. Напротив них на траве сидели мы - двое взрослых дядек, не зная, смеяться нам или плакать над произошедшим. Я перевязал Арво руку и теперь он сидел, сердито вычёсывая подранный Кучманом хайр и ругаясь на чём свет стоит, правда только по эстонски. Когда он чуть успокоился, стали думать, как нам действовать дальше. Говорить с Кучманом на любые темы было, с одной стороны невозможно в данной ситуации, а, с другой стороны, просто не хотелось, честно говоря. Мне даже немного было противно смотреть в его сторону, и я видел, что Арво с Лёликом испытывают то же самое чувство. И ещё я тихо злорадствовал, что Кучман попал в руки не ко мне, и разозлившийся Арво явно перестарался в схватке, поколотив Кучмана несколько сильнее, чем было необходимо для победы. Но и терять время нам, особенно теперь, было нельзя. Надо было, так или иначе, оказаться поскорее на той даче в Юрмале и постараться наладить контакт с её обитателями, дожидаясь появления Вийве. Поэтому, убедившись в том, что Лёлик готов к передвижениям, решили двигаться дальше не мешкая. Но и везти в автомобиле, у всех на виду, связанного по рукам и ногам человека, сам понимаешь, тоже было бы неразумно. Поэтому решили, вспомнив похожие кинематографические ситуации, уложить Кучмана в багажник, подстелив, правда ему под бока всяких мягких вещей. Раненый Лёлик даже не удержался от смеха, глядя как мы с Арво запихивали туда извивающееся и мычащее злобно тело. Но когда крышка захлопнулась Кучман сразу затих и мы, рассевшись по местам, продолжили свой путь. По дороге ещё раз обсудили тактику общения с Чудиным отрядом, предоставив теперь инициативу знакомства их с нами Лёлику, взяв с него обещание не акцентировать внимание своих друзей, хотя бы в первый момент, на конфликт с Кучманом, а постараться вызвать у них изначально хоть какое-нибудь доверие к нам. Тот кивал головой, явно при этом думая о чём-то своём, но соглашаясь со всеми нашими доводами. Тем более, что мы вовсе не принуждали его лгать или кривить душой, а для Лёлика, как мы убедились уже, это было, в первую очередь, главное. Вот такое начало получилось у нашей без тебя поездки, дружище, и, мне кажется, ты не очень много потерял, не увидев этой отвратительной сцены.

·       Ну так а в Юрмале-то что было? У меня, правда, перерыв заканчивается, пора на рабочее место, но, если хочешь, могу отпроситься, а тогда и продолжим разговор. В музее разговаривать - глухой номер: постоянно будет кто-нибудь заскакивать, тем более, что новый персонаж появился. Экскурсоводки наши такого пережить так просто не смогут.

·       Нет, отпрашиваться не стоит. У меня в городе свои дела ещё есть, а вот в конце трудового дня я подъеду к музею и заберу тебя оттуда. Я предлагаю обосноваться у меня в отеле, тем более, что он тоже в центре, недалеко. Там и продолжим наши разговоры, а потом можешь знакомить меня с богемой, мне это тоже достаточно любопытно.

До конца дня мне так и не удалось доклеить начатый утром горшок, так как практически все сотрудники, а больше, разумеется, сотрудницы музея поочерёдно устраивали мне допрос с пристрастием по поводу гостя на иностранной машине. Мне пришлось выкурить с ними полторы пачки сигарет, выпить несколько чайников чая и наврать столько всякого, что даже совестно стало самому. Когда рабочий день, таким образом, завершился, и я, в сопровождении коллег и под наблюдением всех музейных вахтёрш и уборщиц вышел из здания, диковинная машина уже ждала меня у тротуара. Торжественно погрузившись и сделав всем ручкой, я отбыл под ехидное хмыканье Старки из-за руля.

"Отель" оказался насквозь ведомственным учреждением со звездой на вывеске и часовым на входе, который, проверив наши документы, долго и подозрительно глядел вслед моей невыносимо штатской персоне. Впрочем, номера внутри этого учреждения оказались отнюдь не казарменного толка, как это можно было предположить, а вполне уютными, просторными и комфортабельными. На сей раз Старки не стал тянуть резину, а шустро выставив на журнальный столик батёл чудесного кубанского вина и всякой простой закуски, расположился напротив меня в кресле, и, после второго бокала, продолжил свой рассказ. И я вновь целиком погрузился в переживания этой летней эпопеи, напряжённо ожидая уловить хотя бы намёк на взаимосвязь событий той поры с нашей теперешней, наполненной столькими запредельными тайнами, встречи.

 

Глава Одиннадцатая.

Вот теперь и представь себе, дружища Василий, в каком интересном виде весь наш коллектив приближался к Юрмале, чтобы войти в контакт с целым отрядом юных подпольщиков и постараться не спугнуть при этом шуструю на выдумки Вийве: бледный Лёлик, с забинтованным боком и в окровавленной майке с характерной дырой на боку; перемазанный кровью, с перевязанной рукой, всклокоченный, и к тому же злой до неузнаваемости Арво; подозрительный по самой сути своей я; и их же идеолог Кучман, связанный и с кляпом во рту, у нас в багажнике. Честно говоря, если бы я находился на той самой даче, я не отнёсся к появлению таких гостей с должным доверием. Оставалось только уповать на удачу, действовать строго по обстоятельствам, руководствуясь, может быть, лишь собственным жизненным опытом и надеждой на более скорую реакцию, чем у малолетних экстремистов.

По Юрмале мы ехали медленно, сверяя с картой посёлка мятую бумажку с адресом, которую Кучман выдал Лёлику перед самым арестом ещё в Риге. Решили остановиться не доезжая примерно квартал, а дальше послать на переговоры Лёлика, как человека им известного. Мы с Арво долго и занудливо внушали молодому партизану, как следует лучше вести себя в данной ситуации, чтобы не вызвать паники у застрёманного народа, но тот только согласно кивал в ответ, глядя куда-то в окно, что вызывало у нас вполне обоснованные подозрения о каких-то собственных планах в голове у Лёлика, а зная его фантазию, в момент штурма хутора, например, оптимизма нам эти его потаённые размышления не прибавляли.

И вот, наконец, согласно карте и бумажке, искомая дача должна была находиться за ближайшим от нас углом штакетника, обрамлявшего улицы тихого приморского посёлка. Мы остановились, последний раз многословно напутствовали Лёлика, на что он только махнул рукой и, прихрамывая, скрылся за поворотом. Потянулись минуты томительного ожидания. Мы сидели в машине в молчаливой тишине, прислушиваясь к любым звукам, доносящимся снаружи, но только шум недалёкого моря из-за дюн, погрохатывание редких электричек с противоположной стороны, да порой шебуршание Кучмана в багажнике, улавливал наш настороженный слух. Из-за угла, за которым скрылся Лёлик, ничего подозрительного слышно не было, только прошествовали в различных направлениях несколько групп дачников или курортников, на экстремистов совсем не похожих, и всё. Прошло уже около двадцати минут, ожидание становилось всё более тягостным и подозрительным, в голову лезли мысли одна глупее другой, я видел, что и Арво находится на грани того, чтобы не сорваться с места и бежать, сокрушая всё на своём пути. Мы вышли, выкурили по сигарете, облокотившись на капот, покрутили осторожно головами, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь за зарослями кустов, скрывающих дачи, потом опять уселись на свои места и стали ждать дальше. Ещё через пятнадцать минут Арво, повернувшись ко мне, посмотрел на меня тяжёлыми и пустыми глазами, и изрёк:

·       Ты сиди тут, сколько хочешь ещё, а я пойду туда и разберусь, в чём там дело.

·       И усложнишь ситуацию ещё больше, - попытался я его урезонить, - сиди тут, пока, хотя бы, эта ситуация сама не продолжает запутываться. Тишина - это пока тоже хорошо.

·       Но я не могу уже больше зависеть от этих всех сопляков, пойми меня…

·       Ну, если ты считаешь их просто сопляками, которые сбивают с толку твою дочь, было бы куда логичнее просто отправить сюда милицию. Но ведь у тебя были, помнится, несколько другие планы на их счёт.

·       Были, - взгляд Арво стал становиться беспомощным, - но жизнь постоянно вносит в наши планы такие свои коррективы, что остаётся только считать себя старым глупым ослом, не способным ни на что путное.

·       И тогда тянет рвать все узлы, вместо того, чтобы распутывать их?

·       Может быть. Только вот сидеть тут просто так, дожидаясь, что ещё взбредёт в голову чокнутой шайке, я уже не с состоянии.

·       Может тогда тебе отправиться к Кучману под бочок? Отдохнёшь в багажнике, голова развеется…

·       Да, - Арво мгновенно повеселел, - а как ему там, как ты думаешь? Может приоткрыть и посмотреть, не задохнулся бы.

·       Нет, ворочается ещё, и явно не в конвульсиях. Моя доблестная тачка не настолько нова и герметична, чтобы можно было задохнуться в её багажнике. Вот что бока отлежал и пыли нанюхался - это точно. И не надо его отвлекать, пусть смиряется дальше. Ему это полезно.

И в этот момент из-за вожделенного угла, от которого мы, даже разговаривая старались не отводить надолго глаз, вдруг показались несколько фигур, весь вид которых заставил нас внутренне подобраться, приготовившись к самому непредсказуемому развитию событий. Это были четверо длинноволосых красавцев, широкоплечих и подтянутых, одетых в красиво попиленную джинсу без лишних наворотов, и с весьма решительными лицами. Они молча и сосредоточено направлялись прямо к нам, шеренгой перегородив весь дачный проезд, напоминая сцену психической атаки каппелевцев из фильма "Чапаев". Когда им до нас оставалось всего несколько шагов, я счёл благоразумным выйти из машины для встречи с ними, тоже самое сделал и Арво со своей стороны. Дойдя до капота автомобиля, пришельцы остановились, молча и сосредоточено нас разглядывая. Мы тоже молчали, занятые тем же. Красиво выдержав эту явно кинематографическую паузу, один из них, судя по всему, главный, наконец изрёк, слегка мотнув хайром:

·       И где же эта сволочь?

Мы с Арво переглянулись от неожиданности, Арво даже поперхнулся, но потом вдруг спросил, глядя на всех поочерёдно:

·       Какая из них, точнее?

Тут переглянулись межу собой уже пришельцы, явно ожидая от нас некой более однозначной реакции. Тогда их главный, опять мотнув для выразительности хайром, уточнил саркастически:

·       Разумеется та, что нас ментам сдать пыталась!

Мы опять переглянулись в замешательстве. Явно Лёлик им что-то наплёл не по сценарию, но в таком случае в роли этой "сволочи" мог фигурировать любой из нас, в зависимости от его телеги. Я уже хотел, судорожно просчитывая в уме все варианты лёликовской шизы, ляпнуть что-либо к делу не относящееся, с единственной целью протянуть время, пока хоть что-нибудь не прояснится. И даже приподнял руки в успокаивающем жесте, типа "всё под контролем, давайте спокойно разберёмся в ситуации", как из-за того же угла выбежал, размахивая руками, Лёлик. Добежав до своих соратников, он буквально повис на рукаве у главного и забормотал быстро, показывая куда-то в сторону нашего автомобиля:

·       Да в багажнике он, в багажнике, - буквально пихал Лёлик главного вперёд, - забирайте его скорее, пока ребята не передумали!

Тогда они все молча рванулись мимо обомлевших нас к багажнику, моментально открыли его и выволокли оттуда извивающегося всем телом и мычащего Кучмана. Трое очень ловко взвалили его на плечи и в сопровождении только успевшего втихую подмигнуть нам Лёлика понесли куда-то за угол. Мы с Арво так и стояли около машины, не будучи совершенно в состоянии понять, что же это такое происходит вокруг нас. Но тут, проходивший мимо нас ихний главный, снова мотнув своим длиннющим хайром, обратился к нам нарочито вежливо:

·       А вы что стоите, братья? Милости просим к нашему очагу.

 

Глава Двенадцатая.

Я довольно долго делал вид, что запираю свой лимузин со всех сторон, а Арво делал вид, что не сделает и шага, пока не убедится, что у меня всё в порядке. Вожак, тем временем, несколько раз призывно махнув нам рукой, скрылся за углом, дав нам некоторое время для того, чтобы обсудить резко изменившуюся обстановку. Главное было ясно и так - хитромудрый Лёлик просто перевернул ситуацию с ног на голову, выставив предателем Кучмана, а нас героями, пострадавшими от супостата. Резон, если вдуматься в суть правил их игры, в такой подмене был прямой - ребятки настолько привыкли мыслить понятиями "свой-чужой" и "преданность-предательство", что в этой критической ситуации совершенно не было смысла и времени переубеждать их, но сыграть на этом оказалось довольно просто, и Лёлик тут не ошибся. Все карты, правда, могла спутать Вийве, но её, как мы поняли, ещё не было, а значит можно было пока действовать согласно сложившимся обстоятельствам.

Так размышляя мы и подошли в калитке дачи. Снаружи это небольшое строение совершенно не напоминало логово радикалов - обычная чистенькая дачка, даже цветочки в палисадничке не были потоптаны. Видать, народ сидел внутри практически безвылазно, боясь себя обнаружить до возвращения Чуды из Риги. Мы прошли по песчаной тропинке к дому, поднялись на веранду и вошли внутрь. В единственной комнате домика находилось человек восемь. Все сидели по периметру помещения, кто на кушетке, кто в креслах, а некоторые просто на полу вдоль стен, а в середине на стуле сидел всё так же связанный Кучман с кляпом во рту. Рядом с вожаком, с видом героя, сидел раненый Лёлик. Когда мы вошли, все дружно поприветствовали нас, а главный предложил располагаться на диванчике в углу, согнав оттуда двух тощих очкастых девиц экзотического вида. Мы втиснулись в этот диванчик и притихли под восторженно-внимательными взглядами всей шайки. Было ясно, что сейчас начнётся что-то вроде комсомольского собрания с элементами папуасского самосуда. Так и получилось.

Вожак тронул Лёлика за плечо и негромко молвил:

·       Говори.

·       Да я уж объяснял, - Лёлик покраснел от волнения и зыркнул на нас, - этот Куча приехал ко мне на хутор и позвал, зачем-то в Ригу, а там сказал, чтобы я его ждал, а потом сюда поедем. Ну, я его проследил, а он с ментами о чём-то базарил. Тогда я попросил вот этих своих друзей помочь мне, а когда мы его ловили он на нас с ножом кинулся. Еле отбились.

·       А этих ты откуда знаешь? - Вожак кивнул в нашу сторону.

·       Так это Чудин фазер с френдом своим. Они в Риге хотели с Чудой состыковаться, а Куча, видать, решил и их сюда завлечь, чтобы сдать всех сразу.

Кучман всё это время извивался как уж и мычал на все лады, пытаясь привлечь к себе внимание, но кроме гневных взглядов в его сторону ничего не добился и опять затих.

·       Так что будем делать с ним, братья? - спросил вожак, приняв позу индейского вождя.

Наступило тяжёлое молчание. По всем правилам, меры должны были быть избраны самые радикальные, но никто не мог решиться сказать об этом вслух. И тут, вдруг, встал Арво и вышел на центр комнаты. Сохраняя весь индейский ритуал, он поклонился всему племени, а затем попросил у вожака слово. Тот кивнул благосклонно.

·       Друзья, - начал Арво, картинно разведя руками, - мне очень тяжело говорить, так как предательство, само по себе, вещь непостижимая для нормального человеческого разума. Простить это нельзя, поскольку тогда мы все подвергаем себя опасности быть преданными, та как даже, казалось бы, самое искреннее раскаяние предавшего не может вызывать доверия, ибо сказано: "Солгавший единожды, предаст и дважды!" Держать его постоянно в плену, я думаю, будет обременительно и, опять же, опасно, так как остаётся возможность побега, со всеми вытекающими последствиями. Но я даже не хочу думать о лишении этого человека жизни, потому что, хоть он и покушался на жизни наши, нет более тяжкого греха, как убийство ближнего своего. Так что же делать, друзья мои? Я предлагаю выход из этой ситуации. Наш друг Старки, - тут Арво сделал жеманный реверанс в мою сторону, а я, в свою очередь, церемонно поклонился, не подозревая даже, о чём дальше пойдёт речь, - собирается дальше странствовать, причём очень далеко, на Кавказ. Там много мест, где можно оставить человека, каким бы он не был, в полном уединении, но на попечении монахов отшельников, живущих высоко в горах. Сам он оттуда дороги не найдёт, а монахи, я уверен в этом, научат его должным добродетелям и изгонят, хотя бы из него беса предательства и гордыни. Я всё сказал.

И Арво, ещё раз поклонившись публике, сел на своё место. Минут несколько было слышно, как зудят в комнате мухи. Все настолько были огорошены речью, включая вожака и Лёлика, что только молчали, глядя на нас с Арво. А у девиц, я заметил, начал появляться влюблённый блеск в очках. Тянуть дальше было опасно. Тогда я встал, потянулся, и заявил всей честной компании:

·       Ну, тогда так и порешим.

Потом взвалил замычавшего вновь Кучмана на плечо, вышел во двор и направился к автомобилю. Краем глаза я видел, что за мной последовал только Арво с Лёликом. На углу мы столкнулись с кучкой дачников, шарахнувшихся, при виде нас, к забору, но Лёлик и тут не подвёл, объяснив им на ходу, что у друга случился припадок вследствие солнечного удара. Подойдя к машине, мы засунули груз обратно в багажник, и только тогда Арво обратился ко мне:

·       Правильно я поступил? Прости, времени посоветоваться не было, а Кучмана надо было отсюда убирать до приезда Вийве.

·       Я думаю, это самый рациональный выход. Тем более, что я и собирался ехать дальше не задерживаясь. И ты, Лёлик, тоже молодец. Мне это всё понравилось

·       А может не надо его к монахам, - Лёлик жалобно смотрел на багажник.

·       Почему, - спросил Арво, - ты против отшельнической аскетики?

·       Да нет, - вздохнул Лёлик, - монахов жалко…

Тут к машине подошли те же несколько человек, во главе с вожаком. Тот приблизился ко мне и протянул руку:

·       Спасибо, брат, что помогаешь нам избавиться от этого мерзавца. И прости, что не смогли оказать гостеприимства по полной программе. Но, когда увидимся ещё, мы встретимся как старые друзья.

Терпеть дальше это индейское кино я был не в состоянии. Я пожал руку вожаку и остальным бойцам его племени, обнялся с Арво и Лёликом, сел в машину и уехал поскорее в сторону трассы. Когда подъезжал уже к железнодорожному переезду, я увидел, как со стороны платформы в сторону дачи идёт Вийве в сопровождении совсем уж экзотического персонажа, которого я и разглядеть-то толком не успел. Вийве тоже пристально посмотрела в сторону моей тачки, но, кажется, не узнала.

Отъехав от Юрмалы километров двести, я свернул с дороги в заброшенный сад, остановил машину, открыл багажник, достал Кучмана, и развязал его путы, не забыв вынуть и кляп. Тот молча сел на траву и опустил голову на руки. Я сел рядом, на всякий случай, наблюдая за его движениями. Некоторое время тот молчал, потом посмотрел на меня в упор и спросил:

·       Так что мне теперь делать?

·       А что хочешь. Иди на все четыре стороны.

·       А если я вернусь, и объясню всем, как всё было на самом деле?

·       Попробуй. Но не советую.

Опять наступила тишина. Куча судорожно о чём-то думал. Потом опять посмотрел на меня пристально и угрюмо.

·       А насчёт монахов Арво врал наверное?

·       Нет, почему же, есть такие в Абхазии, живут тайно в горах.

·       Так может и правда мне там место и есть? Я крещёный.

·       Почему нет? Если вести себя будешь прилично - подброшу туда.

·       Правда? - в его глазах появилась надежда, - Может это и есть судьба?

·       Всё может быть. Я всё равно в те края еду.

·       Замётано. Значит, буду отшельником.

Я пожал плечами, сел за руль, Кучман сел рядом и сразу начал рыться в кассетах, машина тронулась, выехала на шоссе, и, набирая скорость, мы помчались в сторону юга.

 

 

Глава Тринадцатая.

Старки замолчал, налил нам ещё вкусного кубанского вина, мы выпили. Потом он посмотрел на меня весело, сделал некий вальяжный жест рукой, и сказал:

·       Вот так, дружище Василий, и завершился мой неожиданно краткий визит в Юрмалу. Встречи любящего отца с непутёвой дочерью, о чём мы все так много мечтали, я так и не сподобился тогда увидеть. Разобраться в настроениях этого партизанского отряда, что мне так же было бы интересно, тоже у меня не получилось, хотя первое впечатление они оставили о себе весьма любопытное: с одной стороны - ребята все, кажется, весьма честные и увлечённые вполне благими идеями, но, с другой стороны - немыслимая каша в головах, причем головах усиленно переваривающих всю эту кашу. И полное отсутствие не то, что лидера, но и лидерства, как такового. Поведение "вожака" носит, несомненно, игровой характер, хотя отчасти и подкреплён его естественными психофизическими данными в этом коллективе. Но, по сути, он является выразителем общей беспомощности, если приглядеться внимательнее, и не более того. И Вийве тоже, являясь общим генератором идей, явно не в состоянии вообще хоть как-то всеми этими идеями распорядиться, а поэтому не может взять на себя хоть малейшую ответственность, прикрываясь первыми попавшимися анархистскими тезисами. Она, единственно, готова отдать всю эту компанию в руки действительно идейно выдержанного лидера, если такой только встретиться ей на пути. И вот тогда встанет вопрос - кто это будет, и что у него окажется в голове. Вся беда в том, что и Вийве, и вожак, и все, разумеется, остальные окончательно готовы проглотить любую наживку, лишь бы она была чётко сформулирована. Очень нехорошее предчувствие кольнуло меня прямо в сердце, когда я увидел, с кем Вийве шла от станции к даче. Тогда я не смог объяснить причину такой эмоции, успокоив себя, что это последствия нервотрёпки последних часов. К тому же, я весьма завидовал в тот момент Арво, который остался в этом, казалось, желанном ему пункте своего пути, и сможет, если потребуется, скорректировать обстановку по своему усмотрению, как человек, безусловно, куда более сильный духом, чем весь коллектив вместе взятый, включая, конечно, и собственную дочь. Тем более, что стартовые условия у него были для этого просто идеальные - почётное положение спасителя при пострадавшем Лёлике делало его неуязвимым даже для самых крутых закидонов Вийве. Поэтому, рассудив так, я покинул их почти в благодушном настроении. Вот такая моя история, кажется и не упустил ничего.

·       Погоди, а что было потом? Куда ты Кучмана-то дел, в конце концов?

·       Кучмана я дел, куда он и собирался. Добрались с ним до Абхазии, там я нашёл людей, знающих нужные тропы в горах, и отправил с ними многогрешного Кучмана начинать новую жизнь. А сам поехал по своим делам, как собирался.

·       Понятно… Ого, время-то за разговорами как летит! Скоро полночь, а значит у моей богемы самая гульба. Не желаешь проветриться?

·       Отличная идея! Может быть там и барышни достойные найдутся? Всегда был неравнодушен к кубанским казачкам. Гулять, так гулять. Но с одним условием, хорошо?

·       С каким ещё условием?

·       Завтра будет такой же день, но только рассказывать будешь теперь ты. У меня к тебе тоже найдётся несколько любопытных вопросов.

На том и порешив, мы выбрались из его стрёмного "отеля" в тёплую зимнюю краснодарскую ночь и бодро зашагали по уютным улицам центра этого гостеприимного города сначала к работающему допоздна ресторану, чтобы не явиться с пустыми руками, а потом, углубившись в лабиринт улочек "частного сектора", побрели, перепрыгивая через лужи, к мастерской моих друзей.

·       Надо было на тачке твоей к ним подрулить, - не утерпел я, - вот шороху-то было бы! И ноги бы не промокли. И казачки бы все твои.

·       В жизни всегда есть место незыблемым правилам, - бурчал Старки, скользя в темноте, - бухим за рулём не место!

В итоге мы добрались-таки до места назначения, облаянные всеми ночными собаками этой округи, и вошли внутрь. Там, как и ожидалось, жизнь била ключом: большая комната тонула в клубах дури, низкий стол посреди помещения был уставлен всевозможными яствами и напитками, негромко, но басовито играло что-то сугубо психоделическое, а собравшаяся краснодарская богема, разбившись в дыму на кружки по интересам, вполголоса обсуждала нечто запредельное.

Я был попросту поражён, как ловко Старки умудрился вписаться в эту прослойку общества - поначалу, конечно, его неординарная внешность и лёгкий прибалтийский акцент сделали его центром всеобщего внимания, но прошло совсем немного времени, и он, плавно включившись в одну из обсуждаемых извечных тем, угнездился в одном из закутков мастерской, между двух роскошных по южному навороченных русалок, и погнал им такое, только им одним понятное, что остальное общество, пережив шок появления нового лица, продолжило обычные свои развлечения - дымило, бухало, кушало, хихикало и несло всякий вздор.

Убедившись, что всё путём, я вскоре отправился спать в свою конуру, а утром, собираясь на работу, умудрился выяснить у ещё не заснувших художественных творцов, что "такий прыколный Старки в ночи покрал Эльвиру и з ёй до себи смывси", и "шо сегодня снова ждуть твого гарного чухонца так как едину вчерашню жутко важну тему уяснить треба". Пообещав хозяевам, что никуда сей "гарный чухонец" от них не денется, я поскакал среди луж в музей, выяснив, что, согласно встретившимся шавкам, день должен быть насыщенным и интересным.

Так и получилось. До обеда мне пришлось опять залихватски врать сотрудникам музея, часть из которых вплотную была связана с городской богемой, о происхождении в этих краях моего приятеля Старки, а когда перед самым обедом он сам зарулил ко мне собственной персоной, сотрудники, оповещённые уже о ночных похождениях объекта их любопытства, смущённо попрятались по углам, и только провожали нас из-за музейных гардин всех окон, когда мы отправились, уже знакомым маршрутом, в кафе "Дружба".

Старки выглядел свежим и весёлым, а все мои попытки конкретизировать момент его ночного отбытия пресекал, делая только широкий жест руками, который можно было трактовать как заблагорассудится. Смирившись, я опять молча занялся обедом за знакомым уже столиком, и делал вид, что только этим и собираюсь быть занятым, пока Старки сам, в кои-то веки, не нарушил молчание:

·       А вот теперь и я готов узнать всё о твоих, до нашей этой встречи похождениях.

·       Хорошо, - начал я выстраивать в уме заготовленные заранее фразы, - я готов. Значит так, после нашего расставания в Риге, мы с Юрайтой решили отправиться через Москву в Гурзуф…

·       Да нет, дружище, это всё можешь пропустить. Эту часть истории я и так знаю, а некоторые детали, к делу не относящиеся, можно и пропустить.

·       ???

·       Дело в том, Василий, это тебе пока не известно, но то, что произошло с вами в Гурзуфе, наделало достаточно много шума в некоторых кругах, сам можешь догадаться, в каких. А поскольку это коснулось близких мне людей, я счёл возможным ознакомиться с собранным по этому делу материалом.

·       Ну вот, - опять попытался набычиться я, - раз так, то что и рассказывать мне тебе, такому информированному.

Старки пропустил колкость мимо ушей и даже оправдываться не стал, как он это делал обычно, но смотрел на меня неожиданно строго и серьёзно.

·       Меня, друг мой, очень интересует всё после того момента, как ты потерял сознание в лесу над Гурзуфом. И так подробно, насколько ты можешь это сделать. И, поверь мне, это совсем не праздное моё любопытство, и уж подавно не какие-то профессиональные мои интересы. Всё это прямо касается наших общих знакомых и, надеюсь, совсем не безразличных нам обоим людей.

·       Как это так, - вся моя схема повествования рухнула, - не пойму я что-то ничего.

·       И я пока тоже. Но, надеюсь, с твоей помощью, что-нибудь понять. Это важно, поверь.

Мы ненадолго замолчали, пока я пытался вновь собраться с мыслями. Старки, стараясь не мешать мне, крутил ложечкой в кофе, глядя в сторону. Наконец, я решился:

·       Значит так. Перед тем, как я окончательно провалился во тьму, я почувствовал, что сначала бегу, а потом просто качусь вниз по склону, ударяясь о деревья и кусты. Единственное желание оставалось во мне тогда - как можно скорее и дальше оказаться от этого жуткого звука. Но потом тьма полностью овладела мною и я уже не чувствовал и не слышал совсем ничего…

 

Глава Четырнадцатая.

Мрак был просто абсолютным. Ни единого чувства не было в нём, не было даже времени. Единственно, только эхо зловещего того звука сначала наполняло его, резонируя в бесконечности, но и оно достаточно скоро пропало, и полная тишина завершила жуткий абсолют мрака, в котором я очутился, либо сам стал им и более ничем. Я не могу сказать, как долго продолжалось это мрачное небытие - может быть минуту всего, может быть месяц, но потом, темнота меня окружавшая, стала не такой чернильно непроглядной, а, как бы, сумеречно серой, хотя всё такой же пустой и безмолвной. Иногда появлялись ощущения отдельных частей моего тела, связанные, скорее, с болевыми импульсами, например в руке, в боку, в голове, но видеть себя в сером сумраке я по прежнему не мог, хотя в некоторые моменты и возвращалось осознание собственного Я, но оно тут же плавно растворялось в тумане тишины и покоя. Затем этот покой, такой же тихий и однообразный, незаметно сменился неким подобием движения, скорее всего напоминающего турбулентные течения в бесконечном количестве стоячей мутной воды. А, может быть, это всего лишь время начало заполнять образовавшийся вакуум бытия, выводя, вслед за собой, из состояния полного покоя частицы распылённого до консистенции туманного сумрака сознания? Но так хаотично и неопределённо начавшийся процесс постепенно, я даже мог, в какой-то мере, оценить, насколько он был постепенным, стал приобретать ощущение движения направленного. Я даже со всё большей уверенностью мог чувствовать, в какую сторону моё невидимое и неосязаемое пока Я совершает неспешный свой дрейф, я даже мог фиксировать лёгкие изменения в скорости и направлении движения моего сумрака, который, в свою очередь, становился тоже всё менее однородным - то сгущался до вполне ощутимой субстанции, мягкой и невесомой, то делался почти прозрачным, скрывая-таки собой что-то за ним происходящее. Я не мог тогда ещё осознавать, какие чувства переживает моё Я, находящееся в этом состоянии, но, хотя бы, не было ярко выраженных отрицательных эмоций вроде отчаяния, душевных мук или животного страха - нет, кроме отдельных вспышек совершенно конкретной боли, пронизывающих сумрак вместе с напоминанием о присутствующей где-то тут плоти, ничего не беспокоило дремлющее сознание, может быть даже некая эйфория присутствовала в основе всего происходящего.

Потом, причём совершенно неожиданно, окружающий и пронизывающий меня сумрак, в те моменты, когда он становился более прозрачным, вдруг будто бы разрывался с треском, рвущим самое нутро очнувшейся души, и выбрасывал меня в совершенно естественную, хотя и весьма непредсказуемую реальность, шокирующую все чувства шквалом красок, звуков и эмоций. И точно так же неожиданно сумрак забирал меня обратно, совершенно не успевшего осознать, что я мог увидеть, услышать и почувствовать в этот краткий миг просветления. Хотя я даже не могу сказать точно, насколько краткими были эти, повторившиеся раз несколько, выпадения в реальность - я мог просто слишком заторможено воспринимать их, и всё в них происходящее, казавшееся мне только застывшим мгновением жизни. Но, с другой стороны, эти вспышки сознания могли быть просто спазмами галлюцинаций рвущегося из сумрака небытия разума, ничего с настоящей реальностью общего не имеющие. Поскольку то, что удалось мне зафиксировать в них, было, скорее всего просто невозможным, будучи наяву. Поэтому я склонен думать, что это были, видимо, галлюцинации воспалённого сознания.

Например, в один из моментов озарения я ясно видел себя лежащим в пещере с нависающими каменными сводами, а надо мною склонилась Вийве, собственной персоной, причём лицо её было искажено толи ужасом, толи отчаянием, и она пыталась объяснить мне что-то очень для меня важное, но язык её мне был совершенно не понятен, это был ни русский, ни эстонский, ни английский, и вообще ни один из всех языков, которые я мог узнать, хотя бы, чисто географически, но тут ничего не напоминало ни восток, ни крайний север, ни даже африку. Речь её была слишком быстрой и наполненной очень сильными эмоциями. Но даже намёка на понимание этой ситуации не сохранилось во мне. Потом рядом с ней появилось ещё одно лицо, после чего всё опять растворилось в сумраке.

Ещё был момент, когда вокруг возникли мрачные металлические стены с рядами клёпок и обилием ржавчины. Я находился лицом к одной из стен, на боку, но видел, что всё, что окружало меня выглядело так же. Что-то тяжело шумело вокруг, по стенам метались отблески желтоватого электрического света, а сквозь шум слышался очень низкий человеческий голос, монотонно говоривший что-то, но только исключительно матом, поэтому, несмотря на завораживающую изысканность оборотов речи говорившего, смысл его речи я так и не осознал. К тому же, вскоре в глаза мне ударил неимоверно яркий луч света, за которым скрывалась чья-то тень, и опять всё исчезло.

Было так же видение, что нахожусь я среди очень плотной толпы, посередине большой площади, на самом солнцепёке, меня толкали со всех сторон люди, в руках у которых были большие сумки, они били меня по ногам и гомон множества голосов сливался в сплошной гул. Я чувствовал, что вот-вот толпа потащит меня за собой, но кто-то, невидимый за плечами, бёдрами, шляпами и спинами людей, крепко держал меня за руку и вел за собой сквозь толпу. Я пытался заглянуть вперёд, чтобы разглядеть, хотя бы, ведущего, но передо мною лишь изредка промелькивала чья-то спина со свёрнутым одеялом на плече и длинными волосами, колышущимися в такт ходьбе. Оборвалось это видение, когда мы вышли из толпы и нырнули в тень, которая тут же превратилась в привычный мне уже сумрак и покой.

Несколько других всплесков сознания не были такими осмысленными, поэтому я даже затруднюсь пересказывать их, лишь только некие запахи, ветки каких-то растений, и звуки, напоминающие, чаще всего, отдалённый гул или рокот остались у меня в памяти после них.

Но вот, среди сумеречного покоя появился устойчивый и очень знакомый элемент, который не исчезал уже никуда, но всё более привлекал к себе дремлющий ещё, видимо, разум, будя его неосознанными сначала, но достаточно сильными ассоциациями. Наконец до меня дошло - это запах, причём очень хорошо узнаваемый запах конопли. Мгновенный страх, что вслед за этим запахом вернётся и повергший меня в пучину мрака звук, заставил меня немедленно насторожиться и только потом открыть глаза.

Я лежал на песке, вдали был слышен шум моря, а прямо надо мною, на фоне очень синего неба, величаво колыхались ветви большущих кустов марихуаны, скрывая солнце своими, характерного вида, листьями. Сбоку я услышал шорох и поэтому резко сел, повернув голову в ту сторону. В некотором отдалении, в тени таких же зарослей, сидело несколько человек. Длинные волосы, майки, феньки и шорты из попиленных джинсов - всё говорило о том, что я, кажется, среди своих. Но лица двух бородатых парней и трёх герлиц были хоть и приветливо улыбчивы, но совершенно мне не знакомы.

·       Вы кто, - спросил я вялым голосом, - откуда вы тут?

·       Мы - анкелоны, племя это такое, - весело ответил один из парней, - и мы, можно сказать, тут и живём, а вот кто такой ты, и откуда ты тут взялся, на нашем месте - это вопрос очень интересный, если не секрет, конечно.

·       Так а где оно, это самое ваше место, - пытался я разглядеть сквозь заросли совершенно незнакомый мне берег, - что здесь есть поблизости-то?

·       Джемете, брат, а чуть дальше Анапа - Кавказ это, брат!

 

Глава Пятнадцатая.

·       Стоп, - внезапно взмахнул Старки рукой, как бы выводя меня из глубокого гипноза моих воспоминаний, - на данный момент мне и этого достаточно. Да и обед у тебя заканчивается.

·       Погоди, ты хочешь сказать, что хоть что-нибудь понял во всей этой истории?

·       Конечно нет, но то, что хотел услышать, я уже услышал. И даже сделал некоторые, очень интересные для нас обоих, выводы.

·       Разреши поинтересоваться…

·       Потом, дружище, потом. Время идти тебе трудиться на благо науки. Но вот вопрос: у тебя есть возможность исчезнуть из музея, за свой, разумеется, счёт, примерно недельки на полторы?

·       Запросто. Полевой сезон, когда я действительно буду необходим, начнётся только в марте, в лучшем случае, а до этого никто мною особо дорожить не будет.

·       А как же горшки?

·       Так это уже из фондов, лежалый материал, то, что неободимо для отчёта - давно уже сделано. А что, ты хочешь предложить смотаться куда-нибудь?

·       Да. И не куда-нибудь, а срочно надо увидеть Арво. Я могу, конечно, и сам это сделать, но, почему-то, сомневаюсь, что ты откажешься от такой возможности. А может и так статься, что без тебя нам и не обойтись.

·       Неужели рванём в Эстонию?

·       Чуть ближе, но не менее интересно, поверь.

·       Что ж, тогда я прямо сейчас к начальству и отправлюсь. Когда выезжаем?

·       Не суетись, сегодня тебе можно закончить все дела в музее до конца дня, а потом даже устроить отвальную у твоих друзей-художников…

·       И их чудесных подружек?

·       Наверное и так. А отбудем, как и положено, спозаранку. Идёт?

Так всё и получилось. После выхода из кафе Старки отправился по своим делам, а я пошёл к своему непосредственному начальству, с целью огорошить его своим грядущим исчезновением. Начальство, правда, даже не очень огорошилось таким поворотом дел - после появления Старки оно было готово, на самом деле, ко всему. Больше разговоров было на эту тему с сотрудниками и экскурсоводками, фантазия которых немедленно разыгралась, на фоне скучного музейного межсезонья, неимоверно. Прямо в моем присутствии, у меня же и в "кабинете", ими разрабатывались, совершенно меня игнорируя, такие чудовищные варианты наших со Старки тайных планов, что, в итоге, у меня башка начала пухнуть от обилия их предположений касательно собственного недалёкого будущего.

А подумать мне, в самом деле, было над чем. Больше всего мне не давали покоя выводы, которые сделал Старки из моего, пропитанного шизофренией, рассказа. Сам я уже давно прекратил, во избежание дурных последствий для психики, ломать голову над всей этой историей, тем более искать в ней какой-либо потаённый смысл - ну, вышибло из мозгов на некоторое время, так и не суйся в следующий раз куда не следует. А что там со мною происходило в этот период - какая, по сути, разница, если всё закончилось благополучно. Я знал массу подобных, причём гораздо более быстротечных и трагических историй. Когда люди, соприкоснувшись с чем-либо более их сильным - будь то наркота или мистика - уже через несколько минут лишались жизни при самых нелепых обстоятельствах: от полёта с крыш до падения под трамваи. А я вот жив и здоров. Значит обошлось, буду умнее в дальнейшем. Но, всё-таки, было дико любопытно, из чего Старки сделал свои "выводы", которые подвигли его на столь спешный отъезд: из самого факта моей такой долгой отключки, с такими непостижимыми перемещениями в ней, или, может быть, что-то заинтересовало его в моих галлюцинациях? Вдруг он сумел извлечь из них некую полезную ему информацию? И причем тут тогда Арво, находящийся где-то вне его маленькой, но любимой Родины? Может быть образ Вийве в пещере моих видений тому причиной? Но это же было ещё в конце лета, либо в начале осени, а сейчас, кажется, середина зимы, если не обращать внимания на местный климат. Не понятно.

Промучавшись, таким образом, до конца рабочего дня, я, между делом, собрал нехитрые свои пожитки, часть которых валялась в музее, и, в назначенное время, сопровождаемый бородатыми друзьями-археологами, юными экскурсоводками, и даже кое-кем из начальства, вышел на широкий тротуар перед входом в музей. Старки, не заставив себя долго ждать, эффектно подрулил, убив экскурсоводок насмерть присутствующей в салоне "Мерседеса", рядом с водителем, расфуфыренной донельзя Эльвирой, которая, затягиваясь импортной сигаретой, сделала им, при этом, ещё и ручкой, как в кино про заграницу. Я, облобызавшись со всеми, включая начальство, плюхнулся на заднее сидение лимузина и тоже сделал всем ручкой. Так и отчалили мы от музея, бывшего мне надёжной тихой гаванью последние полгода, провожаемые множеством взглядов, выражающих весь спектр человеческих чувств, настроений и пожеланий.

Появление наше в краснодарских закоулках, у обиталища городской богемы, тоже получилось как в фильмах итальянского неореализма - привыкшие ко многому соседи изумлённо и молча смотрели из-за всех заборов тихой улочки, окрестные мальчишки восхищённо обступили удивительную технику, шёпотом комментируя её содержимое, даже заспанные хозяева мастерской выползли из калитки, тупо наблюдая, как Старки добывает из багажника принадлежности для банкета, и тихо ухмыляясь тому, как выплыла из заграничного нутра искрящаяся всем своим шиком Эльвира.

Впрочем, сам прощальный банкет был достаточно скучен, не только потому, что всем, на нём присутствующим, не хотелось расставаться, ломая, таким образом, хоть чуть-чуть, но сложившийся порядок вещей, но и, что самое главное, некоторой недосказанностью, повисшей в объяснениях причины отъезда нас обоих. Хотя Старки, не без моей посильной помощи, и рассказал некую красивую, и почти достоверную историю, о нуждающемся в нашем присутствии старом своём друге Арво, но вся эта "почти достоверность" была шита белыми нитками, так как не могла, несмотря на все мои усилия, ускользнуть от проницательных хозяев некоторая моя растерянность перед этим, казалось бы заманчивым путешествием, даже точный маршрут которого так и остался для всех, включая меня, не до конца понятным.

Поэтому, все старались держаться тем сугубо отвлечённых, которые надоели всем и так, и даже присутствие нового, такого необычного собеседника, скорее усугубляло их всем очевидную банальность. Я периодически отвлекался от общего трёпа собиранием всяких своих вещичек, могущих понадобиться в пути, либо упорно сдерживал себя от излишних возлияний, дабы не мучаться утром дорожных похмельем. У Старки это получалось несколько более естественно, но и он, посидев, по здешним меркам, совсем недолго, отчалил в итоге, не забыв, впрочем, усадить в машину свою пассию, и пообещав рано утром заехать за мной окончательно. Мы с ребятами поболтали ещё недолго о разном, после чего я улёгся высыпаться перед дорогой, и они тоже, выбившись из привычного графика, погуготев какое-то время за стенкой, тоже затихли, лишив, видимо, человечество нескольких, так и не сотворённых в этой ночи, шедевров.

А вот спал я, на удивление спокойно и крепко, и поэтому разбужен был только знакомым коротким гудком и шумом машины у самого забора. Тихо собравшись, я буркнул в сонную тьму мастерской что-то вроде прощальных слов, на что, разумеется, не получил никакого ответа, и выскользнул в гавкающий с разных сторон сырой полумрак переулка. Зато внутри машины было тепло и уютно, негромко играл "Махавишну Очестра", и слегка пахло дорогими духами. На моё ехидное приветствие по этому поводу Старки только пожал плечами, предложил закурить, и, зачем-то, прибавил звук магнитолы. Мы потихоньку стали выбираться на ближайший проспект, ведущий прочь из города.

·       Так куда путь держим, - я решил, что пришло время разъяснений, - где нам Арво-то надо искать?

·       Его не надо искать, я позвонил ему вчера, он нас ждёт уже в Керчи.

·       Почему в Керчи, - такой географии я не ожидал, - откуда он там?

·       Давай оставим это всё для разговоров втроём, ладно? Ты вот лучше расскажи мне, как тебе жилось после того, как очнулся. В Джемете, кажется, среди каких-то анкелонов. Дорога у нас достаточно дальняя, а рассказать тебе, думаю, есть что.

·       Это точно. Раз уж ты пока не считаешь нужным посвящать меня в некоторые интересные мне детали, то слушай тогда мою историю.

Мы, тем временем, выезжали уже из города, минуя скучные районы вездесущих пятиэтажек, вставало солнце, начиная сразу же пригревать через стекло, сухой и ровный, хотя обрамлённый со всех сторон непролазным кубанским чернозёмом, асфальт трассы на Темрюк, исчезая под колёсами, сливался, далеко впереди, в утренней дымке, с туманным после ночи небом, настроение прояснилось, хотелось уже только ехать и говорить, говорить и ехать…

 

 

Глава Шестнадцатая.

Я тогда, не веря своим ушам, сел поудобнее и долго стряхивал, глядя внимательно по сторонам, мелкий песок, налипший на одежду и руки. Я изо всех сил пытался установить для себя окончательно - является ли всё вокруг меня очередным видением, и я сейчас вернусь в покой вечного движения неизменного сумрака, или же реальность окончательно приняла меня в свои объятия, причём опять самым неожиданным и нелепым образом. Хотя, если задуматься, логика именно в таком "возвращении" была достаточно очевидная: конопляный дым в уединённом месте среди явно своих в доску людей - всё это было, как бы прямым продолжением обстоятельств, при которых реальность покинула меня. В этом плане, можно было рассуждать только о неком её видоизменении, сохраняющем тот же процесс видимых действий, при полной смене сути происходящих событий. Наверное, так. Теперь надо было разобраться в деталях происшедших перемен. Я нахожусь, согласно полученной только что информации, на Кавказе, а не в Крыму. Что ж, это тоже вполне логично, хотя бы море одно и то же, только берег другой. Тогда нужно восполнить и некоторые другие недостающие компоненты перемен - время, в первую очередь. С некоторой опаской я спросил тогда об этом у ребят, которые всё так же по доброму молча меня разглядывали. И постарался, когда получил ответ, не очень выдать своё смятение - я "отсутствовал" почти месяц. Ну ладно, и с этим тоже можно, при подобной необходимости не перенапрягать сверх меры мозги, смириться. Остальное, по моим рассуждениям, у них узнавать было бесполезно: как я понял, они нашли меня тут совершенно случайно, и поэтому пролить какой-либо свет на мою предыдущую историю вряд ли могли. Значит, пока всё. Надо принимать все остальные обстоятельства такими, какие они есть на данный момент, и постараться вписываться в них, по мере возможности. А возможности, судя по месту и компании, были вполне сносные, при любом другом раскладе я бы даже сказал: заманчивые. Придётся, значит, жить дальше.

Для начала надо было влиться в окружавший меня коллектив, с чего я и начал. Оба парня и две девицы были, оказывается, из Волгограда - они пропахали всё лето в анапской археологической экспедиции, и, бродя на досуге по окрестностям, обнаружили это чудесное, потаённое от посторонних глаз местечко, а когда полевой сезон закончился, они, получив честно заработанные бабки, сняли в Джемете, неподалёку отсюда, сарайчик и продолжали обитать в этих краях на положении курортников, ни в чём себе стараясь не отказывать, по мере своих потребностей. Остальная герла была из Москвы, гостила в Джемете у тёти и, естественным образом, скучковалась с остальной тусовкой для совместного, так сказать, времяпрепровождения. Мои пожелания примкнуть к их коллективу никаких возражений не встретили - сарайчик у них оказался достаточно просторным для всех, а такая мелочь, как отсутствие у меня с собой каких-либо пожиток, вообще оказалась незамеченной, так как мужики ехали сюда трудиться на полгода, барахлом поэтому запаслись, и могли делиться им с ближними совершенно для себя безболезненно.

Анкелонами им пришла мысль назваться в один из многозвёздных вечеров, незадолго до моего появления, после просмотра в местном открытом кинотеатре фильма "Земля Санникова", и третьего круга красивой индейской трубки, когда кто-то начал, а остальные с восторгом продолжили у костра подражать туземным пляскам, исполняемыми Исамбаевым в этом прикольном кино. Так вот и я, волею всякого рока, оказался членом племени Анкелонов, уравновесив, к тому же, собственной персоной, половое соотношение в этой замечательной компании. Достаточно скоро, отношения мои с одинокой до сего момента московской Анкелонкой стали гораздо более, чем дружеские, а потом, к восторгу остального племени, и вовсе поглотили нас обоих, сделав всё остальное лишь благодатным фоном для нас двоих. Тогда я окончательно уверился, что моё появление тут было предопределено именно для этой встречи и того счастья, в котором мы оказались, что называется, по самые уши. Вся предыдущая история просто провалилась куда-то в далекое прошлое и ненужное.

И мы действительно были счастливы в уютном и гостеприимном Джемете, по утрам валяясь в живописнейших тамошних дюнах, слушая музыку из старенького магнитофончика, и макаясь изредка в тёплое ещё море; днём, зачастую, выбираясь в Анапу и встречая там, порой, совершенно неожиданных, но ни к чему не обязывающих нас, хороших людей; пользуясь на всю катушку убогими, и тем ещё более смешными, услугами советской индустрии курортных развлечений; и заныкиваясь, ближе к вечеру в наше, теперь общее, ничем не отличимое от какой-нибудь Ямайки, заветное местечко, откровенно балдели там, с трубкой мира и раздолбанной гитарой, до поздней ночи; пока свежий, осенний уже, бриз не загонял всех нас, умиротворённых, в переполненный таким вольным счастьем сарайчик.

Казалось, а ещё больше хотелось, чтобы так было всегда. Но не бывает так, хоть ты тресни, наверное, никогда. День отъезда моей, ставшей уже совершенно со мной неразлучной, и, казалось, неразделимой навеки, Анкелонки приближался неминуемо, привнося особую горчинку в обострившуюся и без того бурную гамму наших с ней чувств и эмоций. Когда он настал, точнее, настал последний вечер перед её отбытием, среди особенно пышного праздника расставания, устроенного нам тащившимися всё это время от нашего безумного романа остальными анкелонами, казалось наступил пик вселенского трепета перед ужасом неминуемого разделения великого блаженного единства, трагически неделимого по самой природе своей. Всё казалось обострённо-возвышенным и полным грандиозных предопределений. Огромный, особо рьяно рвущий собой ночь, костёр, жутковато-торжественным аккомпанементом которому служил сухой предсмертный шелест уходящих в осень зарослей поникшей марихуаны, и, словно в назидание ей, грозно утверждающий незыблемую вечность грохот прибоя за теряющими летний жар дюнами, отблески огня на ставших такими близкими и дорогими лицах, прячущих от самих себя смущение момента, словно от попавшего в глаза дыма, и щемящее чувство разделённой близости находящегося рядом неимоверно родного, но замыкающегося уже в своём извечном одиночестве существа…

После её отъезда всё у нас пошло по-другому. Хотя и расставание нами планировалось совсем недолгое, что-то будто лопнуло с треском опять в целостности этого предосеннего бархатного мирка. Задули холодные ветры, окончательно погубив укрывавшие нас от невзгод бытия растения, море непреступно рокотало штормами, лишь неприятно шелуша задубелую кожу въедающейся солью. Хотя и грело ещё днями мягкое солнышко, и уезжать из оставшихся никто ещё не планировал, заполнить образовавшуюся среди нас брешь достойно мы уже не смогли. Пришлось заливать её, хотя бы, огромным количеством самого разнообразного местного бухла, которое, вроде бы, и давало некие импульсы к жизни, наполненной сплошным приключением, но и требовало потом долгой душевной компенсации за предоставленную, такой ценой, иллюзию безмятежной свободы. В конце концов, вольное и гордое племя Анкелонов стало банальным придатком разгульной шайки окрестных юных греков, понимающих страсть к приключениям сугубо на свой, греческий, манер, что неминуемо привело к некоторым досадным трениям с весьма долготерпеливыми местными ментами. Ими и была поставлена точка на нашем там пребывании в форме ненавязчивого ультиматума с предложением сворачивать пожитки, либо началом всяческих с нами неприятностей.

Призыв был услышан. Устроив на прощание, в компании наших греческих кунаков, уже совершенно жуткую гульбу, о которой тихий посёлок Джемете наверняка долго будет ещё помнить, мы впятером вышли на трассу, и, практически без приключений, прибыли в столицу Кубани - город Краснодар. Здесь ребята сдали меня на хранение в музей, где у нас, ко всему прочему, оказались общие знакомые, которые были рады принять меня в свой научный коллектив, а потом, ещё раз шумно попрощавшись в небезызвестной мастерской, мы окончательно расстались.

Я, честно говоря, не хотел надолго зависать в музее. Были планы отдохнуть как следует, заработать чуток денег, и мчаться в Москву, на встречу с любезной сердцу Анкелонкой, но, некоторое время спустя, я получил от неё совершенно банальное письмо с рассуждениями о превратностях курортных романов и несерьёзности сделанных в процессе их выводов, потом ещё был занудливый телефонный разговор, окончательно расставивший все точки над "ё", и тогда я решил, смирившись, не покидать насиженного уже места. Пока, во всяком случае, не случится что-либо особенное. Вот оно, как видишь, и случилось.

Такие вот дела, брат, так вот оно всё и было. Ну что, скрасил я тебе нашу дорогу хоть немного?

 

Глава Семнадцатая.

Старки только молча кивнул, неотрывно глядя вперёд на дорогу. Мне даже показалось, что он уже давно думает о чём-то своём, и всю мою историю, или даже, хотя бы , её самую главную половину, просто пропустил мимо ушей. Я даже чуть-чуть обиделся и решил замолчать, сделав вид, что целиком поглощён созерцанием унылого пейзажа за боковым окном тачки. Некоторое время мы так и ехали в полной тишине, даже не включая магнитолу. Вокруг тянулись совершенно плоские степи приазовья, покрытые жухлой, кое-где припорошенной снегом прошлогодней травой. Незаметно проскочили наискучнейший городок Славянск, пыльный и пустой летом, а сейчас такой же пустой, но пронизанный холодными ветрами. По рынку у автовокзала летали обрывки обёрточной бумаги, кружась в одиночестве так, наверное, с самой осени. Потом опять началась ровная как стол степь, перемежаемая такими же невзрачными и мелкими лиманами, к тому же, дующий с моря ветер приволок тёмную тучу мокрого снега, который моментально залепил всё вокруг влажной сероватой коркой. Из-под встречных грузовиков полетели в нас ошмётки чёрной жижи, такой жирной и липкой, что дворники только размазывали её по стеклу как масло, приходилось останавливаться, выскакивать наружу, и протирать стекло тряпками, пока следующий, сам весь в такой же грязюке, грузовик не выгружал на нас очередную порцию смешанного со снегом чернозёма. Но снег прекратился так же неожиданно, как и налетел, а через какое-то расстояние выяснилось, что там его и вовсе не было, асфальт снова был сух, и остатки камыша вокруг лиманов ярко желтели между серой твердью степи и рыжеватой гладью лиманов. Выглянувшее из-за тучи и немедленно нагревшее всё вокруг солнце опять вернуло окружающему миру должный оптимизм, лишь нелепо угвазданная по самую крышу разводами засохшей грязи наша машина могла ещё напоминать внимательно глядящим нам вслед редким селянам о превратностях здешнего климата, а, может быть, и судьбы.

·       Так, значит, - неожиданно прервал молчание Старки, - был у тебя осенью момент настоящей хипповой идиллии?

·       Наверное, - я даже не сразу нашёлся, что и ответить на такое, - можно и так сказать. Но, всё-таки, ты же и сам понимаешь, никто из нас ни на секунду не забывал, что эта, как ты выразился, "идиллия" - всего лишь мимолетный фрагмент нашей, по сути, совершенно другой, порою абсолютно противоположной, по своим заморочками, реальной жизни. Что, собственно говоря, и не заставило нас долго себя дожидаться. Мы просто радовались тогда, несомненно, этому, подаренному нам судьбой, прекрасному моменту, и всё. Попрощались, разъехались все по своим делам - и как будто проснулись после чудесного сна…

·       А, может быть, вся жизнь и есть, по сути, некий сон? - Старки произнёс это тихо, не отрывая взгляда от дороги.

·       Дружище, - я даже повернулся к нему в своём кресле, - ты что, в буддизм ненароком вдарился?

·       Да нет, - он повернулся ко мне и улыбнулся, но как-то задумчиво, - просто к слову пришлось. Я тоже, поверь, иногда искренне недоумеваю, почему самые прекрасные моменты так быстротечны. Но, я думаю, это так и должно быть. Идеал так и должен оставаться всегда недостижимым, в принципе, а мы обязаны только ценить по достоинству те моменты приближения к нему, насколько это нам позволяет наша реальная жизнь. Я прав?

·       Конечно, но в моменты такой эйфории, мне кажется, лучше, всё-таки, об этом забывать, чтобы не ломать кайф. Это приводит, разумеется, потом к некоторым недоразумениям, но зато сам этот момент чист от всяких таких размышлений. А реальность, какая бы она потом не оказалась, не корить надо, за то, что она опять вступила в свои права, а благодарить, за то, что хоть немного побыла в стороне от нас, целиком от её приколов зависящих.

·       И даже твоя несчастная любовь не выбивает тебя из этой теории?

·       А ты что, думаешь, что я хоть чуточку обижен на такую ветреную свою Анкелонку? Ни капельки, хотя горечь, конечно, и осталась некоторая внутри, но что она может значить по сравнению с тем счастьем, которое я, во всяком случае, совершенно искренне черпал полными любви ложками. И, знаешь, до сих пор верю, что и она тоже была тогда вполне искренна. Не говоря о том, что и всех прочих Анкелонов мы по-настоящему радовали своим безумным романом - в это я тоже верю и радуюсь тому.

·       Это, конечно, всё правильно, но я говорил о вашем хипповом идеале, который, на радость вам, конечно, позволил себя немного вам приоткрыть этой осенью.

·       Знаешь, я вспомнил один момент того периода, который, как раз, во взаимоотношениях мечты и реальности всё очень хорошо расставляет по своим местам. Рассказать?

·       Я весь внимание. Ехать нам ещё порядком.

·       А ты вот не принижай, между прочим, значение подобной болтовни. Может быть, какая-нибудь, ненароком пролетевшая мыслишка, или образ какой, или вывод, на первый взгляд, наишизовейший, потом, много лет спустя вдруг настигнет тебя, да и прихлопнет своей, как выяснится, всеобъемлющей неоспоримостью. Может и жизнь всю переменит невзначай…

·       Ну, ты не пугай меня, я тебя действительно внимательно слушаю.

·       Так вот, подружка моя, та самая, приехала в Джемете к тетё, которая снимала там домик на лето, и была там ещё подружки моей малолетняя кузина, лет эдак тринадцати, которая, в моменты редких наших визитов в этот домик, всё больше, почему-то, задумчиво лопала явно не нравящуюся ей кашу, и смотрела на всю нашу компанию своими глазищами исподлобья, причём явно недоверчиво и неодобрительно.

·       И я могу себе даже представить, почему…

·       Не перебивай, дело-то, оказалось, серьёзное. Вот мы, как-то, ближе к вечеру, собрались всем племенем в своём заветном месте. Трубочка наша уже отдыхала, а мы сидели молча, любуясь садящимся в море огромным солнцем и думая каждый о чём-то своём, но, несомненно, очень добром и правильном. Только шелест высоких кустов, что скрывали нас среди белоснежного песка между прибрежных дюн, был ласковым фоном наших благостных и углублённых размышлений, даже море притихло от такого обилия добра и любви, которыми могли мы обмениваться в тиши с окружающим миром, переполняясь взаимно этими чувствами. Я ещё представил себе на мгновение, что со стороны более наихиповейшей картины себе и вообразить невозможно было, и, будто бы в ответ на мою эту мысль, откуда-то из подмышки, пригревшаяся там Анкелонка, вдруг произнесла, не обращаясь ни к кому, в полголоса: "А вот Нютка моя ни в какую не верит, что тут могут хиппи какие-то быть…" После некоторой недоумённой тишины повисшей среди нас после её слов, она, так же тихо и размеренно, продолжила: "Они с родителями недавно отдыхали в Прибалтике, где-то в кемпинге жили. И вот, однажды, высовывает она свою голову из ихней палатки и видит прямо перед собой чьи-то ноги в клешёных джинсах. Поднимает взгляд выше, а там, почти до небес, остальная часть совершенно навороченного хипаря, увенчанная буйным хайром. Вот, решила она, какие они - эти хиппи…" После долгой паузы, пока весь анкелонский народ обдумывал услышанное, кто-то, наконец, обиженно спросил: "Так мы, выходит, по её суровому мнению, под это определение никак не подходим, значит?" На сей раз Анкелонка думала не очень долго, а, вздохнув печально, ответила: "Не подходим, значит…" На том тогда сей разговор и иссяк, благо было у нас занятие куда более важное - пропитываться счастьем в тишине вечера…

·       И что, до самого вашего расставания вы так и не сумели убедить ребёнка в силе приверженности своей к неким высоким идеалам, облечённым в форму конкретного молодёжного движения? Тем более, что видеть она могла, скорее всего, именно твоего какого-нибудь знакомого.

·       А зачем? Вырастет, думаю, тогда и разберётся во всём сама. Это её дело, благо глазищи - во, какие умные. И требовательные, что тоже немаловажно. А кем уж мы оказались в них - дело пятое. Вдруг жизнь сведёт ещё когда, тогда можно и объясниться будет, кто есть "who". Вот это было бы весело когда-нибудь, совсем уж потом. Я ведь к чему всё это рассказывал - не понял?

·       Догадываюсь, но жду твоей формулировки.

·       Да просто все эти "приближения" к неким "идеалам", как ты вот говоришь - настолько эфемерная, и, даже в самом индивидуальном случае, призрачная до неощутимости вещь, что мерить подобные моменты изменением расстояния до неких сформулированных кем-то истин - штука неблагодарная. Надо просто радоваться, когда хорошо, и смиряться, когда хуже, но греть, при этом себя благодарностью за бывшее хорошо, и надеяться на скорое его возвращение. Пусть даже в совершенно другой, и даже лучше, чтобы совсем неузнаваемой, форме - на критерий ощущения такие мелочи, уверен, влиять не должны.

·       Да, над этим стоит поразмышлять на досуге. Однако, скоро Темрюк - можно перекусить, а то потом начнутся заморочки с переправой, не до того будет.

Так и сделали. В совершенно невзрачной столовке такого же пустого, пыльного, плоского, как и предыдущий, городка нас накормили таким неожиданно изумительным обедом, после которого мы отправились дальше совершенно не будучи в состоянии предаваться всяким бессмысленным, бередящим только душу, размышлениям. Слушая громкую музычку и мотая головами ей в такт, мчались мы, обдуваемые ветрами, по пустынному Таманскому полуострову прямо навстречу Керченскому проливу, излюбленному месту всех окрестных дельфинов, за которым, в случае не слишком занудливой переправы, ждал уже меня опять Крым, а на самом его краю, в городе-герое Керчи, ещё и Арво.

Глава Восемнадцатая.

Над проливом стоял густой туман. Было раннее утро, и маленький катерок, грозно тарахтя и периодически издавая жуткий рёв, медленно пробирался в сторону Керчи, выразительно шурша видавшими виды бортами о ледяное крошево, сплошь покрывающее то небольшое пространство тёмной воды, что можно было разглядеть вокруг нас. Мы сидели на самом носу, закутанные от всепроникающей сырости во всё, что смогли добыть среди нашего небогатого скарба, курили кислые от влаги сигареты, и старательно пытались разглядеть хоть что-нибудь впереди. Было твёрдое ощущение, что катер уже часа полтора, как только берег скрылся позади, либо находится строго на одном и том же месте, борясь изо всех своих лошадиных сил с неизвестно откуда взявшимся мощным встречным течением, либо просто плавает по кругу, и конца этому плаванию не будет никогда. Мне даже начало казаться уже, что некоторые, особо заковыристые, льдинки мы проплывали не так давно, а некоторые даже не один раз. Успокаивал только коренастый матрос этого корабля, который периодически выходил из рубки чтобы стрельнуть у нас сигарет и хриплым голосом сообщал, что "косу, блин, уже миновали, что сейчас, трать-тарарать, повернём чуток, а оттуда до порта, нахрен, уже и рядом совсем". Ни косы, ни каких-либо манёвров мы не наблюдали, но старались верить всему, что он говорит, так как ничего другого, по сути, нам и не оставалось.

А вчера мы сначала потеряли кучу времени, когда пытались переправиться через эту водную преграду по-человечески, на пароме, вместе с автомобилем, но потом, всё-таки, выяснилось, что паром отменяется толи по техническим, толи по метеорологическим причинам на целых три дня, и мы, развернувшись, помчались в обратную сторону, до поворота на Тамань, в надежде отплыть оттуда в Керчь катером. Но туда мы прибыли, как выяснилось, уже слишком поздно, все катера уже уплыли, и пришлось думать о ночлеге, и о том, куда приткнуть тачку до нашего возвращения. Последнее создавало нам целый ворох неудобств - мало того, что здесь надо было найти достаточно надёжное место, где с автомобиля не поснимали бы всё, кого-либо заинтересовавшее, так и в Крыму мы, получается, оказываемся без транспорта, что, как я заметил, огорчало Старки, сроднившегося уже с ритмом жизни на колёсах, во всей этой истории, больше всего. Но делать было нечего, приходилось действовать по обстоятельствам. Однако, вопрос с ночёвкой и тачкой отпал сам собой, можно сказать, практически немедленно. Первый же, огромных размеров, мент, который подошёл к нам, поинтересоваться нашими персонами, и предложил нам свой, достаточно обширный, дом, и не менее обширный и благоустроенный гараж. Таким образом, тачка наша оказалась запертой на замок, да ещё под охраной огромного пса, а мы весь вечер пили домашний сухач, обильно и разнообразно его закусывая, в обществе хлебосольного мента и прочих его, ничуть не менее габаритных домочадцев. Оттуда даже удалось дозвониться в Керчь и объяснить Арво, когда и где нас можно будет встречать. Поздно вечером уже, пошли мы прогуляться по станице, постояли на высоченном обрыве над невидимым в ночи морем. Старки даже вспомнил криминальную историю Лермонтова об этих местах, а я пытался в потёмках объяснять, где тут когда-то располагался античный град Гермонасса, и как губит современную археологию, изучающую сей град, винзавод в недалёкой станице Сенной, которая, в свою очередь, являлась географической наследницей другой цитадели античного мира - Фанагореи, об археологах, копающих которую можно было говорить, ввиду непосредственной близости винзавода, лишь с глубоким прискорбием.

Опять затемно, с великим трудом, выбрались мы из пышных ментовских перин, плотно позавтракали, составив компанию отправлявшемуся на службу хозяину, и направились, пешком теперь уже, на пристань, где и ждал нас, разогревая ветеранский свой движок, этот побитый судьбой, но всё ещё бравый катер.

Но, как в итоге выяснилось, все наши подозрения относительно штурманских ошибок в процессе этого плавания были напрасными - спустя ещё какое-то время впереди что-то огромное сначала замаячило в тумане, а потом вдруг превратилось в ржавый борт подводной лодки, за которой угадывались очертания ещё нескольких таких же, потом, заслоняя всё, долго тянулся отвесно уходящий вверх клёпаный борт какого-то, явно, танкера, а сразу следом за ним начался причал, к которому мы и причалили. Матросы кинули на сушу трап с измочаленными краями, и мы вразвалочку сошли на берег Крыма. Протопав ещё с полкилометра по пирсу, мы добрели, наконец, до здания морского вокзала, где, ещё издалека, увидели Арво, который, разглядев нас в тумане, немедленно направился нам навстречу, нетерпеливо махая нам рукой.

Я жадно разглядывал его, пока он приближался к нам, и, по мере сближения, всё больше огорчался происшедшими с ним за это время переменами. Собственно говоря, я догадался, что это Арво только потому что ожидал там увидеть именно его, да ещё по общей конфигурации и седой его бороде, которая, впрочем, тоже стала гораздо длиннее и клочковатее. Всё остальное напоминало прежнего Арво ещё меньше - какая-то затрапезная зимняя куртка с капюшоном, засаленная вязанная шапочка и, когда-то такие пижонские, а теперь совсем стоптанные полусапоги делали его похожим скорее на обычного портового бича, чем на старого, умудрённого долгой жизнью, а потому чуть чудаковатого, но насквозь проевропеенного корсара, каким я помнил его с момента нашей последней встречи. Даже осанка и походка, кажется, стали другими: сгорбившись и загребая ногами спешил навстречу нам обычный потёрханный дед. Когда он подошёл вплотную я совсем расстроился - и глаза его, на помятом лице, были непривычно потухшими, какими-то очень виноватыми, и, как мне показалось, слегка слезились.

·       Здравствуй, Арво, - я растроганно сжал его в объятиях, - может ты мне объяснишь, какими это судьбами нам вот так выпало повидаться?

·       Потом, дорогой, потом, - Арво, пряча глаза, суетливо как-то поздоровался со Старки и потянул нас к выходу с территории вокзала, - надо спешить, автобус уходит минут через сорок с автовокзала, а мы ещё без билетов…

Я понял, что время для разговоров ещё далеко впереди, и молча зашагал вслед за Арво и Старки, которые, перекинувшись парой, не совсем понятных мне фраз на эстонском, быстрым шагом направились к трамвайной остановке. Почти сразу подкатил раздрызганный, но полупустой трамвай и повёз нас, огибая центр, в сторону автовокзала. По дороге я опять попытался спрашивать Арво о чём-то, но тот, бурчал только что-то невнятное, ссылаясь на спешку и суету. На автовокзале нам пришлось поругаться с огромной очередью, так как наш автобус, до "Курортного", как выяснил я в процессе, скоро отправлялся, но всё кончилось мирно, и, вскоре, мы сидели на жёстких скамьях мрачного вида автобуса, который потом, рыча тронулся и поехал, прыгая на плохом асфальте, по дороге на север от города, среди пустых, достаточно высоких, но каких-то плоских холмов, мимо покрытых серой слякотью посёлков, и сухих, уходящих в бесконечность виноградников.

Я специально даже сел в стороне от Арво и Старки, чтобы не надоедать им преждевременными расспросами, а решил просто смотреть по сторонам и ждать, чем это всё кончится. Они, правда, тоже ехали молча, делая вид, что изучают что-то за окнами. Смотреть там, правда, было особо не на что, и скоро надоело мне смертельно, но и поездка наша закончилась тоже довольно скоро, примерно через полтора часа мы уже стояли у маленькой автостанции села Курортное. Под ногами чавкала противная жижа, но когда мы отошли в сторону от вокзальной площади и пошли по одной из улиц, тротуар стал сухим, впереди показались холмы, покрытые жухлой травой, а справа блеснуло, под неожиданно показавшимся солнцем, море. Когда мы вышли из посёлка и стали подниматься на холм, я опять не выдержал:

·       Так может быть теперь можно узнать цель нашего маршрута, друзья?

·       Мыс Зюк. - Арво коротко махнул рукой куда-то вперёд и вверх.

·       Ясно, - не без сарказма ответил я, - мыс Зюк, так мыс Зюк.

Вскоре мы вышли на вершину холма и неожиданно величественный простор открылся перед нами: впереди уходил в море узким перешейком достаточно обширный потом полуостров, заканчивающийся, на фоне водного горизонта, высокой и весьма живописной скалой.

·       Мыс Зюк! - Арво, обернувшись к нам, сделал широкий жест рукой и неожиданно широко улыбнулся.

Его седой хайр, заплетённый, как оказалось, до того в тугую и спрятанную под одежду косицу, от быстрой ходьбы и ветра выбился наружу, расплёлся, и теперь развевался на ветру, как некогда на верхушке аббатства под Таллином. Я даже приободрился, любуясь узнаваемым вновь другом, который, казалось, воспрял и распрямился весь, стоя на просторе, между небом, морем, и скалой. Тут он опять повернулся и обратился, на сей раз, только ко мне:

·       Нам с тобой туда, - последовал опять взмах рукой в сторону скалы, - на самую, можно сказать, верхушку. Ты готов?

 

Глава Девятнадцатая.

И мы быстрым шагом направились по хребту перешейка в сторону скалы. Арво шёл молча, размахивая руками в такт ходьбе, и даже не оборачиваясь посмотреть, как далеко отстали идущие за ним. Было заметно, что он взволнован и сосредоточен. Я, стараясь не отставать от Арво, несколько раз пытался вопросительно перемигиваться с шедшим чуть позади меня Старки, но тот лишь неопределённо кивал в сторону скалы, из чего я сделал вывод, что там, наверху, что-то должно, видимо, разъясниться само собой. Впрочем, мне, уже привыкшему к сплошным тайнам и недомолвкам во всей этой истории, так было даже интереснее - топать себе вслед за Арво на самый край суши и ждать, щекоча воображение, чем всё там закончится. Или, может быть, только начнётся что-то, более вразумительное, чем всё, что творится до этого. Больше всего в меня вселяло уверенности то, что Арво шёл туда, судя по всему, не в первый раз, и явно был уверен в необходимости того что он делает.

Когда мы вплотную подошли к месту, где травянистая поверхность мыса резко сменялась уходящими прямо вверх белесоватыми стенами скального монолита, Арво, опять же, со знанием дела, повернул вправо, где за неширокой расщелиной начиналась каменистая тропка, полого огибающая скалу. Не сбавляя темпа мы пошли по ней, пока она, уже почти над самым морем, не стала подниматься круто вверх - тогда пришлось карабкаться по ней, цепляясь за выступы скал, подсаживая друг друга в особо непроходимых местах, и переводя дыхание на крохотных площадках, обдаваемых брызгами разбивающихся далеко внизу о камни волн. Попутно я успевал заметить только, что вид с каждой такой площадки открывался всё более чудесный: суши не было видно вовсе, только море, испещрённое белыми льдинами и небо в клочьях серых облаков создавали непрестанным своим движением пугающую иллюзию всеобщей зыбкости бытия. Хотелось тогда сильнее прижаться к непоколебимой твердыне скалы, но тогда каменный холод монолита начинал страшить вселенским беззащитным одиночеством между вечной зыбью стихий и леденящим покоем бесконечности.

Потом тропинка уперлась просто в вертикальную щель среди скалы, по которой пришлось подниматься вверх, упираясь всеми конечностями в неровности её стен, но затем, отдышавшись как следует и отряхнувшись, мы прошли уже по совсем ровному месту, между огромными валунами, к достаточно обширной, скрытой от моря площадке, на противоположном конце которой был виден вход в пещеру. Посмотрев выразительно на нас, Арво вздохнул и направился внутрь скалы. Мы последовали за ним, пригибаясь и держась за стенки прохода, пока не оказались в большом зале с высоким потолком, тускло освещаемым дневным светом через несколько небольших проёмов в каменных стенах, через которые был виден только морской горизонт. Посередине зала был сделан каменный очаг, полный старой золы, и видно было, судя по кучкам мусора в углах пещеры, этим местом, в курортный сезон, люди пользовались довольно часто. Теперь же тут было промозгло и неуютно. Я с любопытством посмотрел на друзей, ожидая объяснения нашего сюда визита. Старки, сделав круг по пещере и осмотревшись, сел в сторонке на каменный выступ, сложив руки на груди, а Арво, тем временем, всё что-то мерил шагами вдоль и поперёк, загибая пальцы и непонятно бормоча. Затем он остановился в одном из углов, неподалёку от дающего свет проёма, и позвал меня к себе.

·       Приляг, пожалуйста, вот здесь, - он показал на пол около себя, - вот, можно куртку подстелить, чтобы не испачкаться.

·       Зачем это, - я был огорошен, - что это всё значит, в конце концов?

·       Сделай, как он просит, - спокойно сказал Старки, - пожалуйста. Так надо.

·       Ну, раз это необходимо, - я подошёл к Арво и сел на пол, - то уж ладно…

·       Ложись на спину, головой в эту сторону, - жестом Арво показал мне направление, - и смотри на потолок. Хорошо?

Я молча повиновался. По голосу Арво было видно, что эти мои действия ему для чего-то просто необходимы. Да и хотелось самому поскорее приблизить момент, когда вся эта белиберда получит объяснение, а в этом я, почему-то, совершенно не сомневался. Надо мной были нависшие своды пещеры на которых метались блики отсвечивающего через проём моря. Я молчал, ожидая, что будет дальше. После паузы Арво спросил дрогнувшим голосом:

·       Не узнаёшь это место?

Я молчал, напряжённо пытаясь сообразить, что от меня требуется. Тогда подал голос Старки:

·       Помнишь, ты говорил, что в своих видениях видел себя в пещере? Это не то место? Попробуй сосредоточиться.

Наконец до меня дошло: вся эта тусовня необходима, чтобы я вспомнил, в каком именно месте я мог видеть Вийве. Вот оно что! Значит, мало того, что она опять исчезла от папочки, но и за моими, как я был уверен, галлюцинациями, стояло что-то, что могло оказаться связанным с её исчезновением, либо местонахождением её в некий период? Словно бомба взорвалась у меня в голове - такая куча вопросов, версий и догадок разом теснились в ней, что я даже вскочил, пытаясь что-то начать бормотать, но Старки, профессионально-ледяным тоном давая понять мне, чтобы я не отвлекался от требуемых действий повторил:

·       Сосредоточься, пожалуйста, и не отвлекайся больше ни на что. Понял?

·       Понял, - согласился я и стал изучать серый в подпалинах копоти потолок пещеры.

Все напряжённо молчали, пока я, то закрывая глаза пытался вызвать в памяти это самое видение, то до рези в глазах всматривался в потолок, пытаясь найти хоть какое-нибудь сходство между явью и воспоминанием. Жутко мешала, в области видения, Вийве со своей нечленораздельной болтовнёй, а наяву - мерзкий сквозняк из проёма. Спустя некоторое время я сдался.

·       Может ещё как лечь? Головой туда, например?

·       Нет, - голос Арво стал тихим усталым, - только здесь надо смотреть. Не похоже, значит? Посмотри ещё…

·       Нет, Арво, это не то место. Это точно, насколько я могу быть в этом уверенным. Там другой потолок был, не такой пологий и без подпалин этих.

·       Это точно? - Арво спросил почти шёпотом.

·       Да. Это точно.

Я встал с холодного пола пещеры, Старки тоже поднялся со своего выступа, и мы, вслед за понурым Арво вышли наружу, и молча начали спуск. Уже внизу, когда мы оказались на перешейке, и мыс Зюк, теперь уже нами покорённый, белел опять одиноко вдали, под выглянувшим вновь тёплым солнышком, на фоне синевы моря и неба, Старки вдруг остановился и сказал нам, глядя на лежащий у подножья холма посёлок:

·       Послушайте друзья, обратный автобус, судя по расписанию, ещё не скоро. Побудьте здесь, отдохните, полюбуйтесь природой, а я немного поброжу по посёлку, может узнаю что интересное, а может добуду перекусить что-нибудь. Идёт?

Мы согласились, точнее я только кивнул, а Арво просто молча опустился на сухую траву, согнул колени и облокотился на них, глядя в морскую даль. Я проводил Старки взглядом до первых, ярко-белых на полуденном солнце, домиков Курортного и решил-таки начать с Арво разговор по душам:

·       Арво, честное слово, я не буду задавать лишних вопросов, но расскажи сам, то что сочтёшь возможным. Пойми меня правильно - я ведь тут тоже, кажется, не случайно с вами тусуюсь.

·       Да, конечно, - сразу отозвался Арво, - но причина всему одна, и очень простая: моя собственная тупость. И больше ничего.

·       Ну, ладно, давай без эпитетов. Я уже понял, что Вийве опять куда-то подевалась. Ты можешь что-либо мне рассказать об этом?

·       Повторяю - все беды от моей самоуверенной тупости. Пытаясь оградить дочь, и не только её, от опасностей и ошибок, я подтолкнул её, и не только её, собственными руками к такой жуткой ошибке, которую я простить себе не смогу никогда.

·       Ну вот, опять ты о себе. Давай об этом потом уж как-нибудь побеседуем. К тому же, со слов Старки, я понял, что мы с Вийве в одно и то же дерьмо влезли. Так что от ошибок, как ни крути, никто не застрахован. Особенно от таких…

·       Конечно, я согласен. Эта сила оказалась страшнее, чем все мы думали. Но дело в том, что получается так, будто я и способствовал ей. А расплачиваются за всё другие, в том числе и Вийве. Вот в чём вся беда.

·       Вот это уже интереснее. И как же это так получилось-то?

·       Я же говорю: из-за моей тупости.

·       Слушай, Арво, а может ты по порядку мне всё это поведаешь? То, что сочтешь нужным, конечно. Старки мне уже рассказал, как оставил тебя с Лёликом на даче в Юрмале. И ещё видел потом, как Вийве туда же шла с электрички. Может отсюда и начнёшь?

·       Да, собственно говоря, тогда всё это и началось. Как только мы с ней и встретились…

Солнышко пригревало, дул лёгкий, очень тёплый для этого, такого унылого в этих краях, времени года ветерок, и сухая трава тихо шелестела в такт шороху прибоя на каменистом пляже у самого основания высокого, но узкого перешейка пустынного мыса Зюк.

 

Глава Двадцатая.

Мы вернулись тогда с Лёликом на дачу полнейшими героями. Я видел, как все, начиная с активистов этого забавного отряда и кончая явными пионерами на побегушках, разглядывают нас с нескрываемым одобрением, если не сказать, что и с восхищением. Видимо истории, типа той, что наплёл им Лёлик, были для них даже не то, что редкостью, но, скорее, чем-то из области героических подростковых грёз, когда самые запомнившиеся места из книг и кинофильмов впрямую проецируются на окружающую действительность, минимально перекраиваясь, лишь по мере сугубой надобности, и становятся, за счёт этого, более реальными, чем настоящие, заслуживающие особого внимания, события их начинающейся только жизни, могущие быть действительно полезными для становления красивой и сильной личности, либо просто для необходимого жизненного опыта, которым можно было бы руководствоваться в ситуациях неоднозначных, неминуемых на каждом жизненном пути.

Так хотелось сразу, как только началось общее чаепитие, и возвышенная нервозность только что минувшего происшествия улеглась за трапезой, начать потихоньку раскрывать перед этими ребятами всё, что накопилось в душе по дороге к ним, что я даже несколько раз набирал в грудь побольше воздуха для какой-нибудь изначально-значимой фразы, видя, что любая теория жизненного переустройства, которую бы я в данный момент им не предложил, прокатит "на все сто" не только из-за исключительности положения моей персоны в данный момент, но и из-за просто витающего над общим столом глубокого кризиса в неустановившемся мировоззрении всех за ним присутствующих. Любое новое веяние, не противоречащее, разумеется, их основным лозунгам, которые, между делом, тоже можно было трактовать, при особой надобности, мягко говоря, по разному, было бы воспринято всеми как прямое руководство к действию - уже само наше появление, и всё, что было с ним связано, виделось ими как особый знак грядущих перемен. И я раздувался как жаба, распираемый знанием, что я могу, реально могу повернуть весь ход рассуждений этих, по своему очень чистых, но оказавшихся в тупике собственной, несколько однобокой, теории ребятишек, я уже чувствовал себя их новым кормчим, ведущим их к новым просторам, горизонтам и перспективам. Стоило только произнести слово…

Но в этот момент, вслед за негромким свистом дозорного со двора, когда все успели только повернуть головы к двери, она распахнулась, и на пороге появилась Вийве. Какое-то мгновение она, быстро оглядев всех, молча смотрела на меня - я тоже молча смотрел на дочь - но потом, мягко улыбнувшись, неторопясь подошла ко мне, и, положив голову мне на плечо, обратилась ко всем:

·       Ну вот, я надеюсь, все уже в курсе того, что это - мой отец.

И пока общий одобрительный гомон превращал эту её надежду в уверенность, Вийве посмотрела на меня в упор и сказала негромко:

·       А я действительно рада видеть тебя здесь. Особенно сейчас.

Я тогда не придал никакого значения последней фразе, а только радостно и внимательно разглядывал её, стараясь по мельчайшим признакам её внешнего облика, по заметным лишь мне, и только мне, как я был уверен, понятным изменениям, постараться угадать, что переменилось в ней самой. Я знал, как любой отец, кем изначально является моя дочь по природе своей, все причинно-следственные связи её, казалось бы непостижимых закидонов, были, по сути, мне ясны - объяснение я мог найти всему, в ней происходящему, при особой необходимости, как и в самом себе, так и некоторых чертах её матери, комбинируя их согласно требуемому моменту, принимая во внимание лишь, как некую математическую переменную, те коррективы, что привносила в её натуру самостоятельное бытие - и это было не очень сложно, когда мы виделись часто, но теперь, после достаточно долгой разлуки, после стольких разнообразных событий, мне предстояло, если уж я решил вновь наладить контакт с дочерью, постараться не пропустить ничего нового в ней, успеть проанализировать и оценить всё, что удастся выделить в этот фактор новизны, и только тогда, опираясь на всё самое лучшее и надёжное в былом нашем взаимопонимании, утвердить наши отношения в новой для нас обоих ситуации.

Вийве, тем временем, уже повернулась к своему войску и тоном, полным почти материнской заботы, отчего я чуть не захлебнулся в собственных потаённых воспоминаниях, поинтересовалась:

·       Я вижу, друзья, даже ненадолго оставлять вас одних небезопасно - вот и Лёлик почему-то здесь, так и не дождавшись нас, где было условленно, и отец мой, каким-то образом, нас разыскал тут. Может быть и ещё что-нибудь произошло? Рассказывайте…

Все наперебой кинулись совершенно бестолково излагать своей Атаманше о героическом нашем появлении. Вийве уселась в самую середину галдящей тусовки и пыталась дирижировать хором рассказчиков, пока соло, наконец, не досталось Лёлику, а я, тем временем, притих в углу, стараясь намотать на ус каждое его слово, чтобы потом не было даже мелких разногласий. Порой я ловил себя на том, что мы с Вийве одновременно киваем в такт лёликовским россказням, впрочем, довольно складным и правдоподобным. Остальные же, успев утвердить в себе эту телегу как незыблемую истину, только поддакивали Лёлику, и даже иногда поправляли его, когда он что-либо, как им казалось, путал или пропускал в своём повествовании. Финал этой истории с участием несчастного Кучмана опять потонул в общем гвалте, но так же получился блестяще правдоподобен. Я заметил, что несколько раз Вийве мельком бросала на меня без малого восторженные взгляды, и успевал делать тогда сокрушённо-усталое лицо.

Когда история иссякла, завершившись полным триумфом справедливости, Вийве молча опять подошла ко мне и благодарно, хоть и немного картинно, поцеловала меня в щёку. Я счёл это за некий знак, когда можно было уже, на гребне добытого авторитета, смело брать инициативу в свои руки, и приступать к столь долго вынашиваемому плану духовного переустройства. Я даже не сомневался в полной поддержке дочери, когда вместе с ней подошёл к столу под восторженными взглядами всех сидящих за ним. "Друзья, - хотел я начать свою речь, - мы все очень долго шли к моменту истины сквозь тернии ошибок, теряя старых друзей, приобретая новых, и обогащаясь всем тем, что пришлось нам пережить на этом нелёгком пути. Но мы, несмотря на груз таким трудом добытого опыта, находимся лишь в начале этого пути, и теперь, в момент краткой передышки, можем использовать ее, чтобы постараться разобраться в себе, во всём, чего мы достигли, что приобрели, и что, может быть, потеряли в нас самих. Пора обратить взор внутрь себя - там должен быть найден судьбоносный ответ на главный вопрос для всех нас: какой дорогой нам идти вперёд к достижению наших идеалов…"

Я уже приосанился, одной рукой обнимая за плечо Вийве, и отставив ногу в сторону, чтобы жесты, которые я планировал производить свободной рукой, казались значительнее, но в этот самый момент Вийве, вся, кажется, окрепнув под моей дланью, произнесла:

·       Друзья! Мы все очень долго шли к этому моменту истины. Вы все прекрасно знаете, как труден был наш путь. Теперь настал момент разобраться в себе, а для этого пора обратить взор внутрь себя - там должен быть найден ответ, как нам жить дальше...

Я даже перестал дышать и стоял столбом, ожидая конца этой речи. Вийве, тем временем, сделав паузу, продолжила:

·       Но без мудрого учителя, который помог бы нам открыть путь к глубинам собственной души, нам не обойтись. Здесь просто необходим человек, чей опыт в этом деле многократно бы превосходил наш, чтобы мы могли довериться ему без тени сомнения. И я сейчас вам его представлю.

Я чувствовал, как моя рука на плече дочери начала покрываться липким потом тщеславия, а отставленная в сторону коленка задрожала, готовясь согнуться в величавом реверансе перед моими новыми учениками, послушниками и адептами. Но случилось нечто абсолютно непредвиденное - Вийве хлопнула в ладоши, входная дверь открылась настежь, и на пороге её возникла совершенно неожиданная по своему внешнему облику фигура.

·       Знакомьтесь, - сказала Вийве с почтительным поклоном в сторону вошедшего, - это Ткхен, он, кажется, с Памира. Он будет нашим Гуру.

 

Глава Двадцать Первая.

Тут Арво неожиданно прервал свой рассказ и сказал, показывая в сторону крайних домов посёлка:

·       Глянь, там не Старки ли возвращается?

Приглядевшись, я действительно увидел колоритную фигуру Старки, и, не желая чтобы наш разговор оборвался на этом, самом интересном месте, торопливо спросил примолкшего было Арво:

·       Так этот Ткхен, или как там его, и был тот самый "Солнечный Шаман", из-за которого весь этот сыр-бор?

·       Нет, дорогой, это был не он. Того я бы, может быть, хотя бы принял всерьёз, и сразу успел бы что-нибудь предпринять. А это был, всего лишь, один из многочисленных его учеников - хотя и экзотичной наружности, и со всеми этими восточными закидонами, но, по сути, обычный парнишка, похожий больше на ловкого понтярщика, каких сейчас много, на самом деле, развелось. И ничего особо нового, казалось, он и не проповедовал. О методе "Трансцендентальной Медитации" и о Махариши Махеш Йоге, благодаря Битлам, Слава Богу, был уже каждый осведомлён. И ничего дурного я за всем этим, честно признаюсь, не видел. Да и что может быть нехорошего, в том, чтобы самоуглубиться ненадолго, да подумать о чём-либо, кроме вездесущей суеты? Я, собственно говоря, и сам готов был предложить ребятам что-то вроде этого, только не нагоняя, при этом, особой мистики. Поэтому, когда этот Ткхен так неожиданно появился среди нас, я решил, что он всего лишь чуть более опытный специалист по именно этому вопросу, и с некоторым облегчением даже уступил ему духовное лидерство, подумав ещё про себя, что в процессе общих медитаций, смогу, среди общей расслабухи, пропихнуть и некоторые свои выстраданные тезисы об истинной свободе, любви и всеобщем пофигизме. Ах, какой же я был самоуверенный болван тогда! Ни за что не прощу себе той своей бараньей тупости!

Арво обхватил голову руками и стал раскачиваться в полном сокрушении, подвывая себе в такт. Подошедший к нам Старки остановился в нескольких шагах, наблюдая за страданиями своего друга, как мне показалось, несколько безразлично. Я даже не выдержал такого бесчувствия:

·       Я вижу, эта ситуация тебе кажется совсем нормальной?

·       Что ж, я действительно думаю, что человеку иногда полезно выплеснуть наружу свои эмоции. Только не надо увлекаться этим. Тем более, что и времени у нас для этого нет. Я договорился, что нас подбросят до Керчи, если сейчас поторопимся. Ты слышишь меня, Арво?

Судя по тому, что Арво перестал стонать, повздыхав ещё чуток, встал и начал отряхивать с себя жухлую траву, он был согласен с доводами Старки. А вскоре мы уже достаточно бодро топали по улочкам Курортного, пока не увидели около одних, украшенных по тутошней моде железными завитушками, ворот, готовый к отправлению "Жигуль" и, как водится, мордастого его владельца, разглядывающего нашу всю компанию с весёлым интересом. Не мешкая, мы уселись в транспорт, владелец покидал в багажник какие-то мешки и ящики, сел тоже за руль, и мы тронулись в путь. Почти сразу, как выехали из посёлка, владелец машины, осмотрев ещё раз нас в зеркальце, начал обычный, в таких случаях, разговор:

·       Так а откуда вы такие будете?

Я сидел рядом с водителем, поэтому отвечать было удобнее мне.

·       Я вот из Москвы, а ребята аж из Эстонии.

·       Вот как! А тут что бродите в это время? Археологи, что ль?

·       Точно, - я, усмехнувшись, решил, что это даже почти и не ложь, - только, скорее, разведка. Перед тем, чтобы что-то делать, необходимо же разведать всё, правильно?

·       Конечно, правильно. Только вот нам от вашего брата одни неудобства, по чести сказать. Когда разведываете, это пожалуйста, от вас и шума никакого. Здесь уже этих ваших разведок поперебывало - уж и не упомню, сколько. Я даже мальцом помогал бородатым дядькам среди камней ворошить. Интересно, всё ж. А вот если экспедиция приезжает - всё, выноси Святых! Шум, гам, все голые, пьяные, даже девки их. А посёлок-то у нас с традициями, когда-то одни только старообрядцы и жили. Теперь, конечно, уже давно всё не так строго, но многие старики живы ещё, есть кому Слово Правды сказать. И в посёлке всегда тишина и порядок. Даже участковый у нас из духовной семьи, поэтому строг, но и справедлив. И летом, когда отдыхающие приезжают, тоже спокойно. Всё больше с детьми едут, потому как развлечений здесь нет, даже ресторана не имеется. Но ежели экспедиция, то всё кувырком. Не знаю, что они там выкопали, но пока всё вино в посёлке не выхлебают, не уедут. Как только закончится винище под чистую, вот лишь тогда палатки свои сворачивают. Вот те и вся наука!

·       Что ж, бывает такое, - пришлось согласиться мне под откровенное хихиканье друзей с заднего сидения, - вырываются, понимаете ли, из городов люди на волю, всё больше студенты, вот и шалеют на лоне природы. Но, если совсем бардак творится, так это, значит, начальник негодный в экспедиции той, что не может порядок соблюсти.

·       Эх, парень, - вздохнул водитель, - я понимаю, что ты своих выгораживаешь, но вот скажу тебе прямо: начальники ихние - самая главная пьянь и дрянь во всей этой истории. Приходилось и с ними общаться, куда денешься. Покалеченные люди, иначе и не скажешь, глядя на них. И других, кто под их началом, с панталыку сбивают только.

·       Но, поверьте, это не везде так…

·       Не знаю, говорю только, что вижу.

·       А кроме археологов, - подал голос Старки, - никакой странной публики вы тут не видели? Прошлым летом, например, никто по скале не лазал?

·       Для нас, ребятки, любая пришлая публика - странная. Но прошлым летом, Бог миловал, тишина у нас была. Ни экспедиции, ни кого другого. Рыбаков было много, бычок тогда шёл хорошо, но и те всё больше свои, с окрестных сёл, либо из города.

За такими вот разговорами мы и доехали до самой Керчи, где разговорчивый водитель высадил нас недалеко от центра и укатил к рынку. Мы постояли, покурили, разминая затёкшие ноги, а потом Арво, загасив бычок в урне, деловито пригласил нас следовать за ним.

·       Пойдем, нас уже ждут наверное.

·       А кто ждёт, - удивился я, - где ты тут вообще устроился-то?

·       У Федота. Неужели не слышал о таком?

·       У Федота?! - я даже поперхнулся, - вот уж не ожидал, что у него можно остановиться так просто и без приключений.

Я знал этого Федота и по Москве, и по всяким южным тусовкам, причём всегда только с сугубо отрицательной стороны. Неприятная даже внешне личность, беспробудный торчок, несущий за собой самые невероятные неприятности, всюду где бы он не появлялся. Я уже давно привык обходить далеко стороной любые места с ним как-то связанные. Неприятный сюрприз, нечего сказать. Я-то думал, что Арво снимает в Керчи какой-нибудь частный закуток, а всесильный Старки и вовсе распряжётся на гостиницу.

·       А ты у него бывал дома? - Арво прищурившись наблюдал за сменой моего настроения: - Откуда такая в тебе мрачная уверенность?

·       Нет, у него я не бывал, но и прочего опыта мне, честно говоря, хватает.

·       Ну, вот у тебя появилась возможность обогатить его визитом к Федоту домой.

·       Не уверен, что горю желанием пополнять именно такой опыт.

·       Однако я там живу, поэтому зайти следует, так или иначе, а если уж тебе совсем будет невмоготу, никто нас там насильно не задержит, правильно?

Осталось только замолчать и идти вслед за друзьями вверх по узким улочкам, опоясывающим склон нависающей над городом горы Митридат. Мы поднимались всё выше и выше, периодически останавливаясь, чтобы полюбоваться открывающейся панорамой расстилающегося у наших ног города, задымленной суетой порта, и серым простором пролива с чуть заметной полоской таманского берега на горизонте.

·       Он не на пантикапейском капище случайно устроился, - ворчал я, - тогда понятно, какие бесы его одолевают.

·       Этих друзей, поверь, хватает повсюду, - вздыхал в ответ Арво, - но капище, кажется, чуть дальше, а вот мы уже почти пришли.

С этими словами Арво толкнул калитку увитого сухими виноградными лозами домика, и мы прошли вглубь двора. Навстречу нам из двери выглянула симпатичная дородная женщина.

·       А, это ты, Арвик, - певуче протянула она, оглядывая всех прочих, - встретил друзей, наконец? Здравствуйте, дорогие, проходите, - она приветливо кивнула нам и махнула куда-то дальше во двор, - Федюшка у себя, ждёт вас давно уже.

·       Это мамаша его, - шепнул нам Арво, пока мы шествовали к флигелю, спрятавшемуся за домом, - скоро она нас кушать позовёт, готовьтесь к гастрономическим потрясениям.

Надо же, подумал я, у такого персонажа - и такая симпатичная мать. Впрочем, и не такое бывает, на самом деле. Тем временем, мы все оказались перед дверью флигеля, которая почти сразу распахнулась, и на пороге возник сам Федот. Он был такой же растрёпанный и, конечно же, удолбанный как всегда, но я был, честно говоря, поражён неожиданно открытой и доброй улыбкой, которой он встретил Арво. Когда Федот перевёл взгляд на Старки, он немедленно посерьёзнел, хотя глаза оставались у него всё такими же непривычно добрыми и спокойными. И лишь когда он узнал меня, взор его стал обычно пуст, а на фейсе появилась знакомая до жути ухмылочка. Он церемонно пригласил всех внутрь, не преминув особо язвительно раскланяться предо мною.

Внутри всё оказалось ещё более не таким, каким я только мог себе представить жилище пресловутого Федота. Все стены были увешаны такими потрясающими постерами, на хипповую и музыкальную тему, о которых я мог только мечтать. На столе стояла вполне приличная вертушка, а рядом полка с дисками, один беглый взгляд по обложкам которых привёл меня в трепет. Все вошли, молча расселись в креслах и на кушетке, закурили. Федот, расставляя пепельницы, коротко спросил у Арво:

·       Не то?

·       Да, - ответил Арво сокрушенно, - не то.

 

Глава Двадцать Вторая.

 

Ночь была на удивление тёплой, если не считать сырого ветерка с пролива, от которого мы благополучно спрятались в старом раскопе на самой макушке Митридата. На небе, сквозь быстро пробегавшие облака, светила почти полная луна, окутанная белесоватой дымкой, скрывающей, заодно и большинство звёзд, но делающий лунный свет более призрачным и мягким. Костёр догорал. Арво и Старки, сначала долго и обстоятельно обсуждавшие действительно потрясающий ужин, вдаваясь в самые потаенные закутки кулинарных заморочек Анны Федосеевны, федотовской мамаши, потом, почему-то, постепенно перейдя на эстонский, заговорили о чём-то совершенно своём, и, в конце концов, сославшись на ранний завтрашний подъём, свалили спать.

Мы остались с Федотом вдвоём, молча глядя на огненные перипетии, происходящие внутри пышущих ещё жаром дров. Федот весь вечер молчал, будучи, как я был уверен, удолбан до неимоверности, чем совершенно меня не удивил, так как другим я его попросту и не видел никогда. Озадачивало лишь то, что за весь вечер он не произнёс ни единой гадости о ком-либо, а просто молчал, и всё.

·       Ну что, - неожиданно подал-таки он голос, - стерпел ты сие пребывание с моей персоной под одним небом?

·       И, знаешь, неожиданно легко, должен тебе признаться.

·       Да ладно, я видел, как тебя перекособочило при встрече. А ещё больше, представляю, когда узнал, к кому тебя ведут.

·       В этом ты прав. И даже сам знаешь, почему.

·       А ну-ка, - Федот говорил без выражения, чуть мяукающим речитативом обычного торчка, - поведай подробности, пока мы друг дружке не очень досадили…

·       А что, и теперь есть планы досадить ближнему?

·       Это кто тут ближний-то? Если ты - то только не мне.

·       Ну вот, тогда это я должен у тебя подробности выяснять собственной невыносимости для тебя. Так, кажется, или я опять что-то не понял?

·       Всё ты понял, только я первый вопрос задал.

·       Хорошо, - я быстренько постарался вспомнить все федотовские "подвиги", - только я не буду особо анализировать, что почём, а просто перечислю, если ты забыл, твои проделки, которые только меня коснулись.

·       Валяй, счетовод.

·       Ты помнишь, когда мы впервые увиделись? И что тогда у Сорри на флэту произошло? Скольких тогда повязали ты не в курсе? А потом? У Яна Белого что ты натворил? А ведь Матрос тогда так на пару лет и укатил в места не столь отдалённые. Вспомнил? Тогда можно ещё фонтан на Пушке помянуть, после чего целый месяц там и рядом нельзя было появиться. А Алёну Крейзи не забыл, случайно? Сколько она в дурке провела после твоего появления? Кажется, полгода. Хорошо, тогда на психодроме Гусь тебе фейс быстренько своротил, а то и тогда всю тусню подвёл бы под монастырь. Мало? Можно ещё Симеиз, и Гурзуф вспоминать, скольким ты там лето испоганил, за просто так. Я был бы точно уверен, что ты на Контору пашешь беззаветно, кабы ты сам от своих приколов не страдал столько же, сколько и все остальные. Только с тебя чего взять - отвалялся на чистых простынях - и как новенький, а скольким ты самые грандиозные мечты попереломал, не задумывался? Литла с Моськой обломал так, что они до сих пор не видятся. А хотели пожениться уже… С работ разных куча людей, благодаря тебе, повылетала. И из ликбезов всяких тоже. Не могу больше вспоминать даже - и так блевать уже тянет.

·       Так и проблюйся, не стесняйся.

·       Спасибо тебе, дорогой. Только вот послушаю тебя, как обещал, тогда, наверное, точно облюю всё вокруг. Потому как догадываюсь, сколько дерьма в тебе ещё кипит неизрасходованного. Так вот тебе тоже повод - выскажись.

·       Запросто. Только я не такой красноречивый, как ты. И не такой эмоциональный. У меня все эмоции другим делом заняты - кайф мой переваривают в собственное удовольствие. Так что я тоже рассусоливать всю эту бодягу не буду, а скажу тебе просто: ненавижу баранов. Когда они сами по себе гуртом ходят - уже тошно, а когда их ещё какой-нибудь козёл с горящим взором за собой ведёт - тогда и вовсе хана. Тупые животные, которым всё лишь бы травка помягче, да солнышко поярче. Одно слово - бараны. И чего тогда церемониться с ними? Пнёшь парочку - глядишь, шевельнули мозгами, а как начинают разбегаться в стрёме по углам, так и вовсе некоторые на людей начинают быть похожи - хотя бы из-за инстинкта самосохранения думать пытаются по-человечески.

·       Я уже читал нечто подобное у одного парня. Только там всё это более осмысленно, хоть и не менее жёстко. Хотя вот сам тот парень от таких рассуждений не озверел как ты.

·       И зря, мы вдвоём больших дел наворотили бы тогда. Все только бы и бегали, как укушенные.

·       Значит, по-твоему, волчья стая куда благороднее выглядит, чем занятые своим делом травоядные? А мне кажется - те же животные, только злые. А злоба, она ещё больше мозги застит в смысле справедливости. Ты ведь, как я понял, тоже за неё страдаешь?

·       Справедливость она у каждого своя. И у волка, как ты верно заметил, и у барана. Поэтому речь не о том совсем. Вся беда в совести. Или, скорее, в её отсутствии у некоторых козлов.

·       Ага, понимаю. Так это ты от козлов так рьяно баранов гоняешь? Понятно, но с виду уж очень запутанно. Так что, прости, не соглашусь.

·       А я тебя и не агитировал. Хотя и заметил, что за бумагу и диски, что у меня в берлоге, ты был готов мне всё забыть и простить, не взирая на все свои хвалёные "принципы". Было же?

·       Ну, с "принципами" моими тоже вопрос достаточно сложный и не тебе с ними разбираться, всё-таки. А если огульно судить, как ты привык, это, рано или поздно, можно собственным говном и захлебнуться. Ты заметь, как-нибудь, что когда кого-нибудь, даже за повышенный говнизм, судишь - тем самым всю его парашу в себя, родненького, и перекачиваешь. Это вещь из разряда неоспоримых, а если намерен проверять это и дальше - учись плавать в определённой субстанции. Такие вот дела. А коллекция у тебя действительно хороша. Откуда такое изобилие?

·       Керчь - город портовый. Тут всякого можно добыть, только места знать надо. А насчёт параши - ты, может быть, и прав, только вот надо же кому-то на себя и это брать. Иначе жить паскудно получится. Ты оглянись сам и глянь, сколько вокруг людей всякими вождями, среди которых козлы - животное не самое отвратительное, покалеченных, можно сказать, неизлечимо. Огромное количество. Почти все, так или иначе. А среди, как вы лукаво называете, "своих" - нормальных и вовсе нет. Без вождя, кумира или лозунга, на крайняк, ни шагу вообще. Одна мысль у всех - к кому бы приткнуться. Какая же там, на хрен, "свобода"! А отсюда и до настоящих трагедий шаг один. Сам знаешь, о чём я.

·       Прямо-таки и никого живого не осталось? Пустыня Духа. И ты - столп и утверждение истины - посередине…

·       Есть люди. Единицы. Вот Арво, например. Да и тот пострадавший от того же самого. Только сунулся - вот и получил по полной программе. Что, не прав?

·       Есть что-то в этом. А что-то отсутствует. Любовь, например.

·       К кому? К этим?!

·       Вот ты и опять всё округлил. Хотя Арво же ты вычленил из множества. Как это получилось, если не секрет?

·       Не секрет. Человека по глазам видно.

·       Красиво сказано. И что, ты вот так всем в глаза заглядываешь, перед тем как отчебучить что-нибудь?

·       Человеку в глаза заглядывать не надо. Он сам вокруг смело глядит. Важно только, чтобы взгляды встретились.

·       Значит, для этого на тебя повнимательнее посмотреть надо? Чтобы ты оценил, значит?

·       Значит так. Но это такая редкость.

·       Понятное дело. На тебя уже давно всерьёз никто глядеть не хочет, вот в чём беда. А некоторые - так отворачиваются и уходят прочь поскорее.

·       Это их личная трагедия.

·       Нет, брат, твоя. Это ты ведь и устроил так, что кроме болванов лупоглазых тебе давно уже никто и не встречается лицом к лицу. Вот ты и качаешь их дерьмище, да ещё тем и радуешься.

После этого настала тишина. И темнота, так как костёр окончательно погас, а луна куда-то делась. Зато на небе высыпало огромное количество звёзд и силуэт остатков античной колоннады смотрелся на их фоне как мёртвая прореха в общей гармонии мирового сознания.

·       Я думаю, на этом наш разговор можно и завершить, - раздался из мрака голос уже совсем невидимого Федота, - но я рад, что он состоялся. К тому же вам завтра рано на автовокзал надо. А время уже позднее.

·       Согласен, время уже позднее. И разговор, наверное, был полезным. А может быть, когда-нибудь, послушаем твои дисочки, коли не против?

·       Не против. Дорогу знаешь теперь.

 

Глава Двадцать Третья.

 

Когда все улеглись, я долго ещё не мог уснуть после нашего с Федотом разговора. Сначала мне всё казалось, что мы только подошли к самому главному в нашем споре, но даже не коснулись его, испугавшись, видимо, произнести какую-то очень важную, а потому, наверное, пугающую мысль, которая не только могла бы привести все наши рассуждения к общему знаменателю, но и вообще многое бы могла расставить по своим местам. Я пытался, теперь уже в ночном одиночестве, проследить ход собственных мыслей, сопоставляя их с федотовскими утверждениями, но получался только некий замкнутый круг, который постепенно, по мере моих попыток найти то, вокруг чего он закручивается, превращался в ещё более запутанный клубок, в котором этой самой середины было уже и не разглядеть вовсе. Затем я почувствовал, что сам становлюсь как бы неизбежной осью всего этого клубка, закукливаясь, словно матёрый шелкопряд, нитью собственных домыслов, лишая себя возможности любого движения внутри становящегося всё более плотным кокона, мне перестало хватать не то, что мыслей, а просто слов, чтобы придать этому кокону хоть какую-нибудь завершенность, и на этом я, к великому своему неудовольствию, уснул.

Ранним утром, коротко, но вежливо попрощавшись с хозяевами, мы, стараясь пробудиться на ходу, спустились в пустынный ещё, а поэтому достаточно красивый, город, стерпели все автовокзальные муки, выпавшие на нашу долю, сели в автобус до Феодосии, и благополучно уснули опять. Я знал уже, что там нам нужно будет пересесть на автобус до Судака, поэтому дрых без всякого зазрения совести, планируя при следующем автобусном этапе нашего движения, когда спать будет уже, вроде, не логично, присоседиться, наконец к Арво, и узнать недостающие фрагменты нашей, теперь уже точно общей, фантасмагории.

Так и получилось - в Феодосии мы едва успели перебежать из одного автобуса в другой, как наше путешествие продолжилось. Я даже успел коварно усадить Арво к окошку, придавив его собой во избежание каких-либо отговорок, и предоставив Старки весь оставшийся путь беседовать о чём-то с крашеной блондинкой неопределённого возраста. Арво, правда, и не сопротивлялся особенно моему желанию услышать его рассказ - скорее он и сам хотел, высказавшись, ещё раз проверить все тонкости случившейся с ним, и всей их компанией, беды.

·       Ну так и что, - начал я, как только феодосийский автовокзал скрылся из глаз, - начали вы, значит, медитировать под руководством этого самого Ткхена…

·       Начали, причем все взялись за это дело с огромным, можно сказать, энтузиазмом - всем виделся в этом реальный выход из общего кризиса, загнавшего обитателей той дачи в полнейший жизненный тупик. И я, как мог, тогда направлял весь ход их мысли в ту же самую сторону: что, дескать, истина - она где-то в самой середине каждого из нас, что только разобравшись в самих себе, в самых потаённых уголках своих душ, можно думать, как дальше строить отношения с миром окружающим нас. Только в таком случае можно не только противостоять всем превратностям его проявлений, в большинстве своём негативно-агрессивных, но научиться поворачивать любые капризы окружающей действительности желаемой к себе стороной, не вызывая, при этом, бурной реакции на свои действия, а стать просто лучшей, но совершенно естественной составляющей реального социума, убедив его, постепенно, в собственной даже необходимости для сохранения разумного баланса и гармонии. Это, конечно, были глубоко идеалистические рассуждения, но я верил, что только подобные тенденции могут вывести всех нас на оптимально-разумный путь. И все, к моей искренней радости, поддержали эти тезисы, с готовностью согласившись следовать всем указаниям новоявленного гуру.

·       И что, с самого начала никаких сомнений даже не возникало в абсолютной "светлости" этих упражнений?

·       Сомнения, дружище, возникли сразу же, но я их, как раз, и постарался подавить в себе во имя абсолютно правильной, как я думал, тенденции происходящего. Ты понимаешь, о чём я?

·       Не очень. А что насторожило тебя - ощущения какие-нибудь или сам ритуал?

·       С ощущениями, как раз всё было поначалу в порядке - гуру вгонял нас в такую безмятежность, что все чуть не выли от восторга, а вот сам ритуал, ты прав, показался мне, человеку во всех таких делах не очень опытному, но, всё же имеющего своё мнение, несколько странным. Нечто, как заметил я, от Ткхена самого не зависимое, присутствовало во всех его манипуляциях, от чего и он сам впадал в то же состояние, что и прочие. Некая сила действовала вполне самостоятельно среди нас, и происхождение силы той было мне непонятно. Когда я пытался, втихомолку, не нарушая сложившейся иерархии, выведать у гуру смысл его действий, он, ссылаясь на плохое знание русского языка, путано относил все результаты его манипуляций к своему учителю, повелевающему, как я понял, всем происходящим, а себя он называл только делающим то, чему его учитель обязал. Не научил, заметь, а обязал. Я несколько раз пытался уточнить, в чём смысл его ритуалов во время сеансов медитации, но тот опять только ссылался на учителя и свои перед ним обязательства.

·       Так а в чём эти манипуляции заключались, можешь объяснить? Движения это были какие, предметы или, может быть, звуки?

·       И то, и другое, и третье. Для начала на особый коврик, который он принёс с собой, Ткхен неожиданно выбрасывал откуда-то из-за пазухи пригоршню крупной морской гальки…

·       Ты сказал: "морской гальки"?!

·       Да, обычные камни с пляжа, все разные - круглые, продолговатые или плоские. Серые, некоторые в полоску и с пятнышками - обычная морская галька.

·       Понял теперь - морская галька. А дальше?

·       А потом он долго рассматривал узор, который она образовала на коврике. И все тоже должны были этот узор как следует рассмотреть, проанализировать и запомнить. А затем гуру начинал водить рукой по камням, перемешивая их в кучку, с характерным таким то ли шелестом, то ли хрустом. При этом он начинал что-то говорить медленным речитативом на странном, совершенно непонятного мне происхождения, языке. Процесс этот постепенно ускорялся, становился всё более ритмичным, и, в определённый его момент, который я, как ни старался, уловить не мог, гуру вдруг немного менял тембр голоса, и камни, казалось, тоже меняли тон своих соприкосновений - и тогда наступало блаженное забытье. На час, а может немного больше. Прозрение наступало так же внезапно с ощущением лёгкости в душе, даже некоторой эйфории, и осознанности своего места в мире.

·       Так а на чём твои подозрения-то основывались, раз всё было так приятно и хорошо?

·       Я же тебе объяснял, что и сам Ткхен, по моему мнению, с определённого момента каждого сеанса переставал владеть ситуацией, а становился просто одним из нас. Я когда-то сталкивался уже с кое чем похожим, и даже увлекался когда-то сам медитацией, было дело, но здесь я явственно чувствовал присутствие силы никем из присутствующих не управляемой. Тот же гуру, когда все очухивались, точно так же восторженно глазами хлопал, как и все, что остальных ещё больше к нему располагало, а вот меня как раз настораживало. Ведь если в момент погружения действует никому не подвластная сила, то кто может дать гарантию, что она в себе несёт? Путанные ссылки нашего гуру на своего учителя меня, в отличии от остальных, не устраивали совершенно. Подозрения мои росли, мне становилось трудно их скрывать, я уже стал бояться, что может произойти разрыв отношений с остальным коллективом, а главное, опять с Вийве, и я очень этого боялся. Тем более, что все они находились в самозабвенном восторге от происходящего. Поэтому, когда через некоторое, достаточно непродолжительное, время Ткхен объявил, что нами достигнут определенный уровень готовности, и скоро можно будет отправляться на встречу с учителем, дабы получить от него полноту знания, я сначала почувствовал облегчение от того, что всё, может быть, в скором времени прояснится, а все мои страхи окажутся напрасными. Но облегчение это очень быстро сменилось мрачным предчувствием, что дело приближается к некой развязке, которая меня определённо страшила своей непредсказуемостью. Я думаю, Ткхен это заметил, потому что после очередного сеанса медитации я очнулся на даче в полном одиночестве. Вокруг не было никого, не было ничего из вещей, не было так же и дочери моей, Вийве.

 

Глава Двадцать Четвёртая.

 

Арво ещё больше скукожился, отвернувшись к окну, превратившись в совершенно бесформенный, замызганный и печальный комок трагических жизненных коллизий. А за окном, к которому так безнадёжно прилип Арво, наша дорога занудливо петляла среди невысоких крымских гор, покрытых густым лесом, периодически выкатываясь на долины, заросшие редким, не скрывающим обширные каменистые проплешины кустарником. Арво горестно сопел, погрузившись, видимо, целиком в столь потрясший его момент неожиданного одиночества. Мне было хорошо понятно его состояние, но и ждать долго было тоже невмоготу, поэтому я, ткнув его локтем, решил ускорить процесс замазывания белых пятен в этой тёмной истории:

·       Слушай, а в Крыму-то ты как оказался?

Арво ответил не сразу, пытаясь, наверное, вновь выстроить всю череду его мытарств, но, вздохнув особенно тяжко продолжил:

·       В Крыму я оказался далеко не сразу. Сначала я пытался по горячим следам выяснить в Риге, куда направилась вся эта компания. Пришлось опять в кофейне провести целое следствие, пока не выяснилось, что что-то такое, напоминающее то, на что я всё время народу намекал, должно, по слухам, произойти где-то на Украине, кажется, в Харькове. Да, приходилось действовать только намёками, либо просто корчить из себя шизоида, съехавшего на мистике. Ведь не мог я, в самом деле, открыто признать, что гоняюсь за шаманом, с которым сбежала моя дочка. Да и шизоида мне тогда изображать было достаточно просто - в моей голове постоянно возникали какие-то гудящие пустоты, страшно мешающие мне сосредоточиться, они и до сих пор периодически случаются, только гораздо реже и мне удаётся быстро их в себе подавить любым активным мыслительным процессом, вплоть до повторения таблицы умножения или какой-нибудь идиотской скороговорки. Ты, может быть, даже заметил, что иногда со мной что-то не так? Я думаю, что это всё последствия общения с Ткхеном и его повелителем…

·       Так ты тогда поехал в Харьков?

·       Конечно. А что мне оставалось? Поскольку ни вещей, ни денег у меня не было, пришлось добираться по трассе. Ты сам знаешь, каково из Латвии ехать автостопом до Харькова одному. Дороги там пустые, да и сажали меня только совсем озверевшие от одиночества дальнобойщики, которых там тоже совсем не густо. Поэтому ехал я долго, дня четыре, ночуя в лесу и на вокзалах. Несколько раз задерживали, но, поскольку хоть документы были со мной, и телеги всякие рассказывать я не разучился, то отпускали, и даже иногда подвозили немного в нужную мне сторону. Но, в итоге, добрался я до Харькова, а куда там идти - не знаю. Дня два шлялся по центру, пытаясь найти хотя бы малейшие признаки тусовки, но всё было бесполезно. До сих пор не знаю даже, есть ли она там.

·       Есть, но сугубо флэтовая. Власти там очень жёстко за этим присматривают, поэтому, выходя на улицу, все маскируются, как могут. Иначе - неприятности начнутся неминуемо. Странно, как ты там так свободно шастал.

·       Ну да! Документы проверяли постоянно, но я косил под организованного туриста из Прибалтики, тогда только отцеплялись. Однако, совершенно случайно, наткнулся я именно на того человека, который мне и оказался полезен. Точнее, не я наткнулся, а он сам ко мне подошёл. Видимо из простого любопытства. А когда разговорились по душам, и я объяснил ему свою проблему, то оказалось, что я опоздал. Что даже не в Харькове, а где-то под Полтавой произошло что-то вроде колдовского, как он выразился, шабаша, после чего у многих его знакомых, ездивших туда, крыша послетала, а некоторые, так и не вернулись до сих пор обратно. Я, разволновавшись, немедленно попросил познакомить меня с кем-нибудь из них. После долгих телефонных переговоров мы поехали на окраину города, в новостройки, в гости к его другу, побывавшему под Полтавой. Друг тот оказался на вид типичным студентом-очкариком, который при виде меня просто затрясся от ужаса, но когда понял, что ему ничего больше не грозит, рассказал довольно подробно, что сначала у них в городе тоже возник кружок "медитации по расширению сознания", а потом все, кто в этом участвовал, поехали в некое красивое местечко ближе к Полтаве, где "солнечный шаман" устроил такой концерт, после которого большая часть публики, мягко говоря, себя потеряла совсем, а остальные, вместе с шаманом и его учениками куда-то делись, а куда - не знает никто. Некоторые теперь в дурках валяются, а многие, как этот, сами в себя потихонечку стараются придти, менты по всей округе разволновались, но, не веря в мистику, стали вязать наркоманов пачками. Но потом как-то всё очень быстро утихло.

·       Так а куда же делись все наши общие знакомые? Ушли с шаманами?

·       Не знаю. Для меня самым главным было то, что парень этот видел там Вийве. Он достаточно точно её описал. И не просто видел, а утверждал, что у неё там тоже с головой стало совсем плохо, что до Харькова её с трудом доставили его знакомые, а там её неожиданно забрал у них какой-то волосатый москвич и увёз с собой в Крым.

·       Вот это да! А что за волосатый, может знакомый? И почему в Крым, если Вийве была сама не своя? Просто так с болящей путешествовать не очень-то в кайф. Не понятно.

·       Однако, это всё, что я там смог узнать. И поехал сюда, в Крым. Здесь, в Симфи, было попроще. Народ тут свойский. Я быстро вписался в тусовку, не было проблем с жильём, с едой, а главное, я получил много полезнейшей информации, даже о тебе мне стало известно то, что ты и сам пока не знаешь. Тогда я и стал искать Старки, чтобы тебя он вычислил, помог тебе, если необходимо, и сюда с тобой на помощь мне приезжал. Вот такие, брат, приключения у нас с тобой.

·       Так. Кое-что проясняется, хотя далеко не всё. А при чём тут пещера?

·       Я узнал, что Вийве могла какое-то время находиться в одной из крымских пещер, скорее всего даже, в одно время с тобой. Пока Старки тебя вычислял, я тут облазил огромное количество пещер уже, от Севастополя до Керчи, под Бахчисараем даже подныривать в озере пришлось, чтобы попасть в одну, но подходящих, по известным мне признакам, оказалось всего несколько. А когда ты подтвердил, что видел Вийве именно в пещере, и на Зюке доказал, что можешь это место узнать, то теперь, сам понимаешь, вся наша надежда на тебя.

·       Так а признаки-то откуда? С нами там ещё кто-то был? И что будет, когда мы именно ту пещеру найдём? Ты думаешь, Вийве так и сидит там уже полгода под землёй, заныкалась в скале и нас дожидается? Сага, прям, какая-то скандинавская. Гномы, надеюсь её не охраняют там? Бородатые такие, в колпачках и с молотками, кажется…

·       Не ехидничай, пожалуйста, дело-то серьёзное. Приходится использовать любую зацепку, даже самую невероятную. А все подробности ты узнаешь позже, хорошо? Ничего от тебя утаивать никто не собирается. Даже, наверное, будут у тебя неожиданно приятные встречи впереди. Однако, подъезжаем - вон, видишь уже крепость видна.

Впереди действительно уже маячил силуэт Генуэзской крепости, любимого места ночёвки всех проезжавших через Судак хиппей. А за ближайшим поворотом оказался и автовокзал, на котором автобус остановился, а мы с удовольствием из него вышли. Я думал, что мы сейчас отправимся в город, зная, что если идти налево от набережной по побережью, то в одной из прибрежных скал будут шикарные пещеры, в которые я бы забрался с превеликим удовольствием, так для этого не надо было долго карабкаться по скалам, а место там было действительно красивым, но Старки прямо от автобуса пошёл к скучающим в сторонке таксистам, что-то сказал им, после чего махнул нам рукой. Я понял, что путешествие наше продолжается, взял свою сумку, и только спросил у Арво:

·       Теперь-то хоть куда?

·       Есть тут красивое местечко неподалёку - Морское.

 

Глава Двадцать Пятая.

 

К каменным развалам недалеко от Морского, в которых было сразу несколько пещер, я шёл бодрым шагом впереди всех и безо всякой указки - это место мне было хорошо знакомо. Года три назад, изгнанные к середине лета из Гурзуфа потерявшими всякое терпение ментами, мы целой тусовкой жили здесь около месяца. Жили хорошо. Питались мидиями, в изобилии облепившими прибрежные скалы, заедая их хлебом, единственным нашим съестным припасом, но вот за водой по очереди приходилось таскаться почти до самого Морского, где, у крайней от моря колонки, нас и засекли киевские кагебешники, поставившие свои палатки на другой стороне той же самой обширной бухты. Сначала даже подружились, подшучивая над различными аспектами нашей действительности в процессе набирания воды, но потом назрел-таки конфликт, хотя и вовсе не идеологический, а, скорее, морального свойства: ихние мужики, оказывается, целыми днями развлекались тем, что разглядывали своими мощными биноклями через всю бухту наших герлиц, которые, по простоте своей, валялись на камушках голые, не подозревая даже, что могут заинтересовать кого-либо там, почти на самом горизонте. Этого кагебешные жёны и дети стерпеть не смогли и пригрозили настучать погранцам, о чём нам и было тут же доложено "у водопоя", нарушив, тем самым, весь наш "статус кво". Шутливый намёк, что, для восстановления равновесия, им можно было бы поделиться биноклями со своими жёнами, так как мы и сами обычно пребывали в своих скалах ничуть не более одетые, понят не был, а только усугубил обстановку. Пришлось собирать манатки и сваливать восвояси, скормив недоеденный хлеб чайкам и показав, на прощание соседям через море всё, что мы о них на самом деле думаем. Не знаю, кто в этот момент у них владел оптикой, но впечатлений, уверен, там получили надолго.

И вот опять мы карабкаемся по этим огромным валунам, теперь таким холодным и скользким, брызги прибоя, как и тогда, порой захлёстывают узкие тропки над самым обрывом, но они не приносят той радости, когда освежали нас, взмокших под тяжестью ёмкостей с водой, а вызывают только чувство сырой досады и полнейшего дискомфорта. На развилке тропок я остановился, желая узнать у Арво, к какой из пещер лежит наш путь, но он только махнул рукой нетерпеливо - они все, понял я, годились своими тайными параметрами для нашего эксперимента. Поэтому я свернул к ближайшей, самой обширной, с несколькими "апартаментами" пещере, на площадке перед которой мы обычно жгли тогда костры, готовя на них наши нехитрые трапезы, оставаясь, при этом, невидимыми со стороны моря и погранцов. Вот и сейчас мы решили сначала отдышаться тут после лазания по камням, а я, тем временем, рассказывал друзьям, как хорошо было на этом самом месте тем летом. Арво и Старки только кивали устало, пытаясь отряхнуть с себя солёную пыль, в которой мы все перемазались, протискиваясь сюда межу громадными каменюками.

Внезапно словно какой-то всплеск нежданного дежавю ворвался в картину моих летних мемуаров - будто бы, на том же месте, горит костерок, как и тогда, в то лето, но, словно сквозь пелену, как при наложении кадра, я "увидел" у костра совсем других людей - даже не лица, а скорее различие в одежде, даже в неких деталях её, резануло по такой яркой, сочной и целостной до этого момента картинке, которую я пытался рисовать друзьям так самозабвенно. Я даже осёкся на полуслове, внимательно оглядев сидящих перед собой друзей, пытаясь сообразить, не они ли, своими угрюмыми движениями, сбили кайф моих воспоминаний, но это было совсем не то. Пытаясь сосредоточиться, я молчал, заметив только, как светлеет вдруг лицо Арво. Он, неотрывно глядя на меня, медленно встал, словно боясь спугнуть что-то, так же медленно, кажется даже на цыпочках, приблизился ко мне и сел передо мной на корточки.

·       Вижу, - глаза его сияли, - я не могу ошибиться, я вижу, что ты вспомнил. Это было здесь.

Он не спрашивал, он утверждал это, словно пытаясь меня гипнотизировать. Но и я старался изо всех сил поддаться его гипнозу, пытаясь ухватиться за любую возможность вернуть хоть мельчайшую деталь того видения, которая могла бы помочь понять его суть. Старки тоже застыл, глядя на нас, а потом тихо, очень медленно и размеренно, произнёс:

·       В пещеру.

·       Дружище, - шёпотом молил Арво, - не подведи, это - тут. Я вижу - это тут…

Но я и сам уже, так же осторожно, словно неся полный стакан, согнувшись в три погибели, вошёл в пещеру и остановился, пытаясь привыкнуть к полумраку. Сзади едва слышно сопел Арво, застряв в самом узком месте входа. Тогда я, повинуясь совсем уж внутреннему чувству, которое даже и интуицией-то назвать трудно, быстро сделал несколько шагов вправо, улёгся ногами к выходу и сказал вползающим следом Арво и Старки:

·       Уйдите куда-нибудь в угол, чтобы не загораживать свет, пожалуйста.

Те мигом прошебуршали за каменный уступ, оставив меня лежать якобы в одиночестве. Даже дыхания их не было слышно оттуда. А мне даже и не надо было что-то себе представлять - это было именно то место, тот самый свод, на фоне которого я видел лопотавшую что-то Вийве - я был не просто уверен в этом, я знал это точно. Но меня теперь больше волновало другое: кто-то третий, очень хорошо мне знакомый, появился в моём воспоминании о той, как я раньше думал, галлюцинации. Этот кто-то, кого я раньше даже и не пытался себе представить, а тем более вспомнить, теперь я понял это точно, тоже был здесь в тот момент рядом с Вийве, гладил её по плечу, пытаясь, видимо, успокоить, но, это я понял тоже только сейчас, был важен для меня ничуть не меньше, чем для Вийве - всё моё спокойствие в тот момент (меня, когда я вспоминал об этом "видении", всегда удивляло полное отсутствие какого-либо стрёма в этой сцене), оказывается, целиком зависело от этого человека. Но кто он? Я лежал в полумраке пещеры, напрягаясь чуть не до судорог в мозгах, стараясь теперь "рассмотреть" этого, нового в этой ситуации, персонажа, но так и не смог вообразить ничего путного - лишь забавная пуговка на сумке, не сама сумка, а именно пуговка, осталась в сознании ярким пятнышком, причём теперь я был ещё уверен, что видел эту пуговку и у костра перед пещерой, вспомнился чётко отблеск пламени на каких-то буквах, нарисованных на ней. Ещё была уверенность, что я видел эту пуговку и раньше, но когда и на чьей сумке - так и не вспомнил.

·       Ну что, - раздался вдруг сиплый шёпот Арво из-за угла, и я мигом вернулся в реальность момента, устыдившись даже, что отвлёкся на какое-то время от его остроты, - ты хоть что-нибудь узнаёшь?

·       Да, это было именно тут. Я лежал здесь и надо мной склонялась твоя дочь…

Я хотел было продолжить про своё открытие о присутствии тут кого-то ещё, но Арво буквально вылетел при моих словах на середину зала, упал на четвереньки и быстро-быстро стал передвигаться так в противоположную от меня сторону, меряя что-то на полу четвертями, а потом, с помощью подоспевшего Старки начал разбирать каменный завал в самом дальнем углу. Я сел, обхватив колени, с любопытством наблюдая за их действиями, подозревая, что сейчас должно произойти нечто, для нас всех очень важное. Ковырялись они там достаточно долго, и я даже устал от явственно повисшего под каменными сводами напряга, когда Арво торжествующе вдруг заорал:

·       Есть! Вот оно!

И, подвывая от восторга, ринулся к выходу, сжимая в руке что-то. Старки, отряхивая ладони от пещерной пыли, быстро вышел следом. Я же, оглядев ещё раз пещеру, и уяснив окончательно, что больше никаких сюрпризов она мне не принесёт, направился вслед за остальными, всё больше наполняясь всевозможными предчувствиями, на свежий морской воздух тоже.

 

Глава Двадцать Шестая.

 

Но, когда я выбрался наружу, и глаза мои вновь обрели возможность воспринимать мир во всех его деталях после полумрака пещеры, на площадке перед ней я обнаружил только Старки, который, махнув мне рукой, чтобы я следовал за ним, так же скрылся между разломами скал; как я предположил, следом за ушедшим туда ранее Арво. Я поспешил вслед за друзьями, но догнать сумел лишь Старки, так как Арво, судя по звукам раздававшимся иногда впереди, ломился прочь из скал, срезая углы где только это было возможно - вскарабкавшись на один из валунов мы увидели, что Арво попросту съезжает по очередному косогору на заду, минуя лишние, по его, видимо, мнению, повороты и без того крутоватой тропы. Когда мы, запыхавшись, выбрались на относительно ровное место, Арво был уже далеко впереди, прихрамывая, он почти бежал в сторону Морского. Однако, у первых домов посёлка, он сбавил шаг, оглядываясь на нас, идущих далеко позади быстрым, насколько могли, шагом - было понятно, что в поселке он хотел бы оказаться вместе с нами. Периодически Арво разглядывал какую-то бумажку, а когда мы были уже достаточно близко, видели, как он поинтересовался у прохожего по поводу, наверное, адреса, написанного на той бумаге, так как прохожий, заглянув в неё, стал объяснять Арво, показывая в сторону центра посёлка, а тот, в свою очередь, призывно размахивал руками в нашу сторону, чтобы мы следовали за ним. Наконец, после нескольких углов, за которыми Арво скрывался, не забывая, оглянувшись, указать нам свой путь, мы настигли его окончательно у одной из калиток ничем не примечательного, с виду, частного дома. Дождавшись, чтобы мы подошли вплотную, он глубоко вздохнув, и позвонил в укрытый от непогоды куском автомобильной покрышки звонок. Где-то во дворе залаяла собака, потом хлопнула дверь, и вскоре из-за густых виноградных лоз, увивающих весь двор, показалась средних лет женщина, обычной для этих мест уверенной и крепкой наружности. При виде нас она тихо ахнула и быстрее зашагала к калитке.

·       Слава тебе, Господи, - причитала она, отпирая засовы, - наконец дождалась, уже и не верилось мне…

·       Здравствуйте, - голос у Арво был сиплым и дрожал, - она здесь, мы не ошиблись?

·       Здесь, дорогие мои, здесь, - женщина подхватила слегка обмякшего Арво под руку и быстро повела вглубь двора, приглашая и нас следовать туда же, - проходите, Тобик привязан, не беспокойтесь.

Мы, переглянувшись, прошли во двор, вошли в дом, а когда, минув большую, с выбеленными стенами, комнату, оказались на пороге маленькой, такой же беленькой светёлки, Арво уже держал в объятиях уткнувшуюся ему в плечо Вийве, а хозяйка, стоя на пороге рядом с нами, радостно всхлипывала, закрыв лицо полотенцем.

Через час мы уже сидели за столом, то есть, за столом сидели я, Старки и Анна Дмитриевна, хозяйка дома, а Арво сидел рядом на диванчике, всё так же прижимая к себе Вийве, которая, кажется, так и ни разу не оторвала своего лица от его груди.

·       Сейчас она совсем уже ничего, - рассказывала нам Анна Дмитриевна, заодно расставляя на столе всякие разносолы, картошку и обязательный жбан с домашним вином изумительного цвета, - а то, сначала, не ела ничего, волновалась, всё искала будто что, да приговаривала непонятное. Может на вашем, но я-то не понимаю ни по какому. Я не знала, что и делать с ней, только в больничку не сдавала, как обещала, а всё ждала, что придёте за ней.

·       А кому обещали-то, - почти безразлично поинтересовался Старки, - кого нам благодарить за наше с вами знакомство?

·       Так ваш же парнишка, только звать как не помню, волосы вот как у него, - хозяйка кивнула на меня, - высокий такой, крупный с виду, и вежливый. Сказал, что либо сам зайдёт, либо пришлёт кого, только чтоб в больничку она, значит, не попала, а то, говорил, залечут её там до смерти, а главное, что и не найдёшь потом её. Я уж её и берегла. Сначала только вот беспокоилась она, а я потом заметила, что как Псалтирь читать стану, так замолкает и прислушивается. Вот тогда и поняла, что за хворь у неё - раньше о таком только от Батюшки слышала. Но и ему про неё рассказать не решилась, а стала ей Псалтирь Давидову читать чаще. Вот на поправку-то и пошло. Беспокоиться перестала, только молчит теперь всё. Я думала, может по-нашему не понимает, хотела объяснить, что как называется, но она только головой мотнёт, и в сторону воротится. Ну, думаю, ладно - молчи. А сама даже имени её не знаю, про себя Викой назвала, сама не знаю почему.

·       Вийве её зовут, - глухо произнёс Арво, - вы всё почти угадали, матушка. Только вот как вас благодарить мы и не знаем теперь. Может быть, нуждаетесь в чём? Может деньгами поможем вам, вы только не стесняйтесь, скажите, мы понимаем, чем вам обязаны.

·       А и не надо мне ничего, - Анна Дмитриевна даже насупилась, - я не ради заработка о дочке вашей заботилась. Я-то уже поняла, с чем Господь попустил столкнуться нам всем. Помолитесь, разве что, о рабе Божией Анне, при случае. А больше ничего я от вас и не приму, и не думайте даже…

Через некоторое время мы уже сидели в придорожной кафешке у автовокзала в "Морском", ожидая автобуса до Судака. С Анной Дмитриевной распрощались тепло, она опять всплакнула и широко перекрестила Вийве на прощание, а я сделал вид, что не заметил, как Старки, уходя, сунул свернутые денежки под тарелку на столе. В кафе было пусто, и мы устроились в самом уютном его уголке, перед окном с видом на бесконечные сухие ряды виноградников и море вдали. Вийве всё так же не отлипала от Арво, да и он, было видно, её от себя и не отпустил бы. Она не казалась больной, но только молчала всё время, а на попытки расспросов только качала головой и ещё крепче прижималась к отцу. За окнами кафе сначала дул сильный ветер, крутя колючую пыль, а потом и вовсе пошёл снег. До автобуса было ещё далеко, кофе был отвратительным, курить было запрещено.Пришлось нам выйти со Старки покурить на улицу, спрятавшись от непогоды в узком закутке между кафе и автостанцией.

·       Послушай, - меня просто мучила целая туча навязчивых и важных, как летние мухи, вопросов, - может ты всё-таки объяснишь мне, что это за прикол такой у этого шамана - людей калечить? Я раньше о них лучшего был мнения, думал, что это с моей кривой крышей просто у него несостыковка вышла.

·       По сути, - ухмыльнулся Старки, - ты прав. С твоей крышей как раз и вышла несостыковка. Как, впрочем, и со многими другими крышами случилось то же самое. Отсев сомневающихся, вот что это такое. Ему нужны адепты преданные до самой глубины души, а, вернее, отдавшие её целиком в полное его распоряжение. Но тех, кто хоть чуть пытался увернуться, он отбраковывал таким вот интересным способом. Так, чтобы неповадно было, и вокруг мало кто понял бы, что, на самом деле произошло.

·       Ну и зачем ему всё это?

·       А вот в этом, как раз, и предстоит ещё разобраться. Но, поскольку в нашем атеистическом мире мистика отрицается, как таковая, власти, и даже специальные службы, подобные дела к рассмотрению не принимают. Тупо сводят всё к наркомании, и то далеко не всегда. Вот мы и знаем что-то о "тоталитарных сектах" только из газет, сугубо схематично, в форме критики "их" идеологии. А ведь всё настолько сложнее, что…

·       Мы оба это хорошо уже поняли, - закончил я его рассуждения, - но что теперь делать нам? Вийве не в себе, её домой надо тащить скорее, а всё в этой истории только больше запутывается. Кто, например, был тот волосатый, который Вийве так удачно на жительство пристроил? Не он ли с нами и в пещере был? И куда вообще остальные, вместе с этим, чтоб он провалился, шаманом подевались дальше? Лёлик например? Может ты знаешь что, и утаиваешь, как обычно? Поделись хоть чем-нибудь, Бонд ты эдакий!

·       А почему это ты вдруг сразу Лёлика именно вспомнил?

·       Да так просто, а почему это у тебя лицо стало такое хитрое?

·       Скорее печальное. По моим данным - Лёлик сейчас второе лицо после самого шамана в этой секте. И они всё ещё где-то на юге.

·       Ого! И что ты намерен делать?

·       Намерен заняться этой историей дальше, пока позволяют средства и время. Поэтому в Судаке мы расстанемся: ты езжай с Арво в Симферополь, ему надо помочь, и в Симфи тебе тоже, я думаю, побывать надо, кой-какой вопрос опять решить без тебя трудно.

·       Опять тайны?

·       Да нет, просто ты на месте, опять же, сам скорее всё поймёшь, чем я тебе всё это буду объяснять на пальцах, не обижайся.

·       А ты тогда куда?

·       А я как раз по тем самым делам и отлучусь на некоторое время.

·       Но, надеюсь, я смогу узнать результаты твоей деятельности? Или, вдруг, опять нужен буду?

·       Так я знаю где тебя искать, ты же в музей вернуться, надеюсь, не передумал?

·       В музей? Ах, да, конечно. Что ж, на том и порешим тогда.

И мы вернулись в пустынный зал придорожной кафешки, в дальнем углу которой молча сидели Арво и тихо приткнувшаяся к нему его дочь Вийве, в прошлом гроза всех центровых тусовок - неуловимая Чудо. Я смотрел на них, пока шёл к ним через зал, а когда подошёл - молча сел рядом.

 

Глава Двадцать Седьмая.

 

К Симферополю наш автобус подкрадывался уже в кромешной южной тьме. Хотя было ещё и совсем не поздно, но, руководствуясь, видимо, сугубо летними ассоциациями, казалось, что скоро уже начнёт светать, и спать, поэтому, хотелось немилосердно. Впрочем, этот день действительно оказался на редкость длинным, разнообразным (как эмоционально, так и географически) и плодотворным. Было ощущение, что вся эта нескончаемая неразбериха уже вот-вот разрешится сама собой, непосредственно с грядущим рассветом. Надо только уснуть, а там - встанет солнце, появится Симфи, и в ярком свете, на новом месте - никаких тайн, загадок и мистики - как и не бывало. Пока же в полумраке салона я видел, как на соседних креслах мирно спали Арво и всё так же приткнувшаяся к нему Вийве. Лица их были светлы и покойны. Будто бы и у них все проблемы уже далеко позади. Но мне было поздно уже засыпать, так как, судя по белесым названиям, мелькавшим в темноте за окном автобуса, скоро наступит конец нашей поездки, причём гораздо раньше, чем наступит как и рассвет, так и решение всех наших проблем.

Мои мрачные предчувствия подтвердились даже круче, чем я угрюмо предполагал в конце пути - на симферопольском автовокзале мне для начала пришлось почувствовать себя гадким садистом, пока я занимался пробуждением своих друзей, сначала ласково бормоча им что-то про момент приезда, потом легонько тормоша и уверяя что покидать автобус просто необходимо, а в конце концов просто и бесцеремонно пытаясь вытянуть их, сцепившихся намертво, в проход между сидениями, свесившись в который головами вниз они, наконец, начали подавать признаки жизни. Арво открыл широко глаза, но ощутив рядом дочь, блаженно зажмурился опять, а Вийве только ещё глубже спряталась у него за пазухой, замотав протестующе головой. Но, всё-таки, они проснулись, а когда до Арво дошло, что мы остались уже одни в большом и тёмном автобусе, он встал, подняв, тем самым дочку, и направился пошатываясь на затёкших ногах к выходу. Я нацепил на себя все наши сумки и двинулся следом, не забыв поблагодарить при выходе сладко потягивающегося водилу за приятное путешествие. А на улице было куда гаже - ночь, дождь со снегом и мокрым ветром, безлюдный город, скользкие от изморози тротуары, холодные фонари среди голых деревьев, чужие занавешенные окна и твёрдая уверенность, что так тут будет с нами всегда.

После приблизительно часовой прогулки, продрогшие и отчаявшиеся, мы вошли, наконец, в подъезд одной из пятиэтажек в стороне от центра, поднялись на какой-то этаж, и Арво постучал замысловатым стуком в одну из обшарпанных дверей. Почти сразу за ней послышались шаги, и дверь открыл Сашка Рыбак, старый добрый мой знакомый. Сразу стало тепло и весело. Да и он, рассмотрев нас, радостно улыбнулся до самых ушей, как умел делать только он, отступил вглубь, давая пройти Арво с Вийве, а меня так крепко двинул в плечо своей лапищей, что я, влипнув в притолоку, уронил в тесной прихожей сумки и только развёл руками в благостном недоумении от такой неожиданной встречи.

·       Явились, блин, даже не верится, - басил он, - вот сегодня день новостей у меня!

·       Так ведь вроде ночь, - пытался увернуться я от его эмоций, - или мы не первые тебя так радуем?

·       Угадал! Проходи-проходи, там тебя ждут уже…

Вот, наверное, та приятная неожиданность, на которую намекали и Старки и Арво, думал я, снимая промокшие кеды, хотя и Рыбак сам - уже сюрприз достаточный. Что ж, посмотрим сейчас, кого там ещё нам светит узреть. Я нагнулся, чтобы развязать мокрый узел шнурка и тут, прямо перед моим носом оказалась та самая пуговка из моей галлюцинации. Я застыл даже, потом сел на корточки, чтобы отдышаться. Пуговка, без сомнения, была та самая, от джинсов, как я теперь разглядел, "Мартинс". И была она, действительно, на сумке, сшитой, видимо, из этих самых джинсов, и сумка эта была мне знакома очень даже хорошо. Потому что это была сумка Юрайты. От неожиданности я так и сел с корточек на зад, но потом, путаясь в мыслях и шнурках, вскочил, и, оттолкнув всё ещё гуготящего радостно Рыбака, впрыгнул в комнату, надеясь увидеть там ту, которая сейчас и ответит на кучу моих вопросов, развеет все мои сомнения, устранит все недомолвки и недоразумения, и согреет меня, как всегда, совсем офигевшего от всего этого, своей обычной лёгкой уверенностью в реальность самых наишизовейших обстоятельств, и всё опять будет, как мне и мечталось, в полном и незыблемом порядке. Короче - я влетел в комнату веря, что увижу там Юрайту. Но тот, на кого я чуть не напрыгнул с разгону, был вовсе не Юрайтой. Посредине комнаты стоял, держа руки в карманах и хитро разглядывая моё появление, Гриня Танк - собственной персоной. Я молча сел на подвернувшийся стул ничего не понимая. Я покрутил головой, надеясь, что я что-то не разглядел ещё, но кроме присевших на кушетку Арво с прилипшей Вийве, Танка и продолжавшего радоваться всему происходящему Рыбака в комнате больше никого не было. Я даже вытянул шею, чтобы со своего места увидеть, нет ли кого на кухне, но она была пуста. Гриня, тем временем, подошёл ближе и даже наклонился, заглядывая мне в глаза.

·       А ты, я вижу, - сказал он так, будто он решает тут всё, - выглядишь куда лучше Чуды. Быстрее оклемался, видать.

·       Гриня, - я, наконец, обрёл дар речи и рассуждения, - ты-то здесь откуда? А Юрайта где?

·       Я, - вздохнул тяжело Танк, - только что из московской дурки, из Кащенки родной. А Юрайта наша - всё ещё в симферопольской.

·       Ты чё, Гриня, - у меня опять перехватило дыхание, - сбрендил?

·       Может быть и так, но врачи уверяют, что вылечили.

·       И что, тоже шаман?

·       Хуже. Участковый.

·       Слава Богу! А Юрайта тогда как на местной койке очутилась?

·       Ещё с осени она там обретается, но это совершенно отдельная история.

·       Ладно, пусть будет так, а тут ты сейчас тогда как оказался?

·       Сейчас или тогда?

·       Не понял. Когда "тогда"?

·       Да ты не в курсе просто, - Рыбак радостно опять припечатал меня к стулу, - это же Гринька тогда Чуду сюда приволок совсем никакую из Харькова.

·       Так это ты был? - Арво удивлённо разглядывал Танка с кушетки: Спасибо тебе, дружище, хоть мы и не знакомы ещё с тобой, но я - Арво, её отец.

·       Я понял уже, что это именно ты. Мне про ваши похождения он так подробно поведал, - Гриня кивнул на меня, - что я поэтому Чуду в Харькове и вычислил сразу, по его описанию.

·       Вот как всё переплелось-то, - глаза Арво сияли, - кого же мне благодарить тогда изначально-то…

·       Да все мы просто молодцы, - хохотал Рыбак глядя на наше замешательство, - и мир, значит, тесен, и земля, значит, крутится, а главное, - он многозначительно поднял палец, - крутится она, зараза, в нужную нам сторону!

Все, за исключением Вийве, рассмеялись, словно сбрасывая с себя липкий покров опутавшей всех смури. Теперь можно было успокаиваться и выяснять недостающие всем подробности. Я решил начать с конца.

·       Гринь, а сейчас-то ты давно тут?

·       Пару дней уже. Сразу, как выписали, так сюда. Я же планировал ещё осенью вернуться, чтобы разобраться во всём, да только как в Москву нарисовался, так и повязали. И всё из-за Пистона, чтоб ему пусто было…

·       Нет, погоди, так мы ни в чём не разберёмся. Давай по порядку. С чего это ты Москву решил тогда покинуть? Вроде бы Пистон тебя убедил в бесполезности путешествий, когда мы последний раз виделись. Так что это такое произошло, что ты решился-таки на него Столицу бросить?

·       А вот то и произошло, что ничего не происходило после вашего отъезда, а только усугублялось и запутывалось. Донатасонис наш…

·       Мужики, - неожиданно вклинился Рыбак, - погодите. Давайте Вийве уложим отдыхать, а сами на кухню переберёмся. Там и поговорим от души. Хорошо?

Это было, конечно, разумно. Мы с Танком быстренько расположились на маленькой, но чудесно оформленной тусовочной кухне рыбаковского флэта, вскоре к нам присоединился хозяин, начав суету с чайником и выкладыванием имеющейся еды на стол, а потом, как раз когда эта суета закончилась, пришёл и Арво, сообщив всем, что Вийве спит сном ангела. Тогда все дружно отхлебнули из кружек, закурили, и примолкли. Гриня, оглядев всех внимательно, понял, что можно начинать.

 

Глава Двадцать Восьмая.

 

Гриня глубоко затянулся, помолчал, собираясь с мыслями, потом усмехнулся и начал:

·       После вашего отъезда на Пушке появился новый термин - "запистониться". В натуре, такого в Системе, наверное, ещё не видали - Пистон грёб бабки просто охапками. В первый момент мы даже с ним растерялись чуть-чуть, но выручили Раскрасавицы наши, они не только плотно нас с Пистошей оседлали, но, что самое главное, внесли в нашу с ним жизнь удивительную размеренность и порядок. Особенно Бася расстаралась, она же, по природе своей, тётка чрезвычайно хозяйственная, и тут, как раз, нашёлся прекрасный повод для применения этого её таланта. Для начала она просто взяла в свои руки всю нашу бухгалтерию. Я, лично, до того момента не предполагал даже, что наасканный капитал можно использовать на что-то, кроме как на то, чтобы жить было веселее и проще. А, оказывается, можно. Через неделю, примерно, Пистон, с Басиной помощью, полностью сменил гардероб и стал похож не на привычного самому себе хипана, а на натурального холёного европейца: новенькая строгая джинсура, хороший батник, шузы - всё это, на самом деле, Пистону жутко шло, стиль был выдержан безукоризненно. Понятное дело, теперь он стал ещё больше напоминать Баниониса-младшего, чем раньше. И Бася тоже принарядилась - вместе они смотрелись просто как картинка. Она и не отходила от него ни на шаг. Естественно, у них поднялись и ставки, в результате чего наши доходы возросли примерно на порядок. К тому же, надобность в нас с Иркой фактически отпала - никаким ментам не приходило в голову даже посмотреть вслед этой респектабельной парочке. Даже маяча на горизонте мы могли их скорее скомпрометировать, а не подстраховать, как раньше. В итоге, мы с Мамой-Ирой просто провожали их, как на работу, а потом встречали, где условленно, и всё. Но все доходы, надо сказать, по-прежнему делились строго поровну, исключая, разумеется, накладные расходы. Бася, например, уже приглядела для нас неплохую двухкомнатную квартирку не очень далеко от центра, и вскоре готовился торжественный наш туда переезд. Вот тут и начались неожиданности: первой взбунтовалась Ирина - она, однажды вечером, вдруг открыто продекларировала свою полную независимость от этого проекта, ввиду, как она выразилась, "запредельного паразитизма существования", и вознамерилась отправиться куда-то в Азию развеяться "от всего этого". Тогда удалось её смирить общими усилиями, но всё дело в том, что точно такое же рассуждение давно крутилось и у меня в голове, если помнишь, оно появилось в первый же вечер всей этой "донатасоновщины", и с каждым днём только крепло. Сдерживали меня, разве что, негласные, как бы, обязательства перед друзьями - Пистоном и Басей, которым, как я считал, мы необходимы были, после их трудов, как надёжный тыл, как родной тусняк, ради благополучия которого они, собственно говоря, и старались так усердно. Но после Иркиного выступления я окончательно потерял душевный покой, а точку во всей этой кутерьме поставила открытая ссора между тётками. С одной стороны - тётки, они и тётки, что нам на их склоки, без которых они прожить не в состоянии, внимание-то обращать, но с другой стороны - получилось так, что Бася обвинила Ирину в том, что та сама и говорила ей до того, а косвенно, получается, и меня, так как я и внешне и внутренне был на одной стороне с Ириной. Тогда я, чтобы не доводить дело до полного маразма, просто забрал чуток деньжищ, что мне причитались, и ушёл куда глаза глядят.

·       То есть, - не выдержал я повисшей паузы, - отправился на юга?

·       Да. Выпил залпом батёл вермута, сел на такси, доехал до трассы, и стопом двинул в сторону Крыма. Ехал хорошо, при наличии бабок не в чём себе не отказывал. Захотел выпить - слез с тачки у любого сельпо, и выпил. Утомился ехать - ушёл в ближайший лесок, и дрыхни под кустом, сколько влезет. Я не торопился никуда. В кои-то веки я дышал волей во всю свою дурь, и просто не мог надышаться ею. Москва за спиной казалась жутким и удушливым бредом. Тулу и Орёл я проехал мимо, не желая даже издали пачкаться их провинциальной урбанизацией, а вот в Курске даже провёл недолгое время в общении с местной, когда-то знакомой по Стриту, красавицей. А потом дальше поехал. В Харьков, где у меня тоже было к кому нарисоваться. Вот там я нашёл твою, Арво, дочку. В ужасном, надо сказать, виде. Да и некоторые из харьковчан были не намного её лучше. Мне захотелось поскорее оттуда смыться, но и Чуду, помня ваши, в поисках её, приключения, бросить там не решился. Быстренько купил билет на поезд до Симфи, погрузил болящую на верхнюю полку, привязал, для верности, а с проводником бухнул хорошо, чтобы тот не приставал. Так и доехали сюда. А здесь - та же беда. Встречаю кучу людей из Гурзуфа, все перепуганные, а кое-кто не в себе слегка тоже. Вот от Дикера, наверное вам известного, и узнал, что Юрайта с тобою, тоже никаким, в Судаке сидит и что делать не знает.

·       Между прочим, этот Дикер, помнится, меня во всё это и втянул…

·       Да ладно, Бог с ним, он тоже, кстати, пострадал слегка. Так что сердиться на него не стоит. А потом, подозреваю, тут дело так широко было поставлено, что ты, наверняка, и без него туда же вляпался бы. И я, подозреваю, кабы не опоздал к раздаче пряников, тоже. А тогда думать было некогда. Тем более, что и в Харькове, и тут менты уже гребли народ пачками. На такси, не торгуясь, домчались мы до Судака, и там, прямо на набережной, ближе к крепости, вас я и нашёл. Издалека идиллическое было зрелище - сидит на скамейке хипповая парочка и неотрывно морем любуется, а вблизи оказалось, что Юрайта только и могла, что морем любоваться, а ты - так и это только симулировал. Забавный был момент. Сел я рядом с вами, Чуду усадил, а сам вот и думаю, что же теперь мне с вами всеми дальше делать. Наверное, помолился от полной безнадёги я Господу с особым усердием, потому что почти сразу подвалили к нам ребятишки-курортнички из Киева и предупредили, чтобы мы скорее оттуда сматывались, так как менты, по их наблюдениям, на нас уже сезон открыли. Они же и насчёт пещеры посоветовали, и не просто посоветовали, а отвезли нас всех на своей "Волге" прямо до края Морского, где пожелали мне удачи и отбыли восвояси. Я даже и не спросил, кого мне, при случае, благодарить. Вот так. Просто подошли, выручили, и исчезли.

·       Больше бы таких людей, - подал голос Арво, - но и я в своих тут мытарствах тоже уверился, что их, на самом деле, куда больше, чем мы думаем.

·       Знаешь, Арво, - Гриня опять закурил, - я думаю иногда, что все люди одинаково хороши, просто ситуации не всегда дают им себя таким образом показать. Скорее наоборот получается, ко всеобщему сожалению.

·       Это, как говорится, философия, - я решил поторопить события, - а дальше-то как всё сложилось? Я-то вовсе не в пещере этой себя обнаружил.

·       В пещеру я вас совсем ненадолго спрятал. Сами понимаете, что без воды и провианта нам всем там долго и не просиделось бы. Как отдышался, так и давай думать, куда вас дальше девать. На Юрайту можно было положиться, чтобы присматривала за вами, а сам я периодически в Судак выбирался, варианты всякие искал. В конце концов, вызвонил Юрайхипа новороссийского, а тот и сообщил мне, что его какой-то родственник механиком на пароходе должен в Судак прибыть, а потом обратно сможет, если его уговорить, кого-нибудь из вас к нему доставить. Нашёл я тот пароход, уговорил механика, за соответствующую мзду, тебя забрать. Созвонился опять с Юраем, чтобы встречал тебя, выволок тебя из скал, погрузил в трюм, и ручкой вслед помахал. Забегая вперёд, могу сообщить тебе только, что встретить-то он тебя встретил, да по дороге к нему домой ты, каким-то образом, потерялся. Он, кстати, до сих пор так и не знает, что с тобой - надо позвонить ему, сказать, что живой. А то очень он тогда переживал, что не уберёг…

·       А можно я это сам сделаю? Я ведь даже чуток помню, как он вёл меня за руку, только вот до сих пор не знал, что это он был. И вот интересно, всё же, каким макаром я оттуда в Джемете попал?

·       Валяй, он будет рад весьма. А насчёт прочего - Библия, как говорят в народе, умалчивает. Попал же как-то, живой и невредимый, и Слава Богу, наверное. Может, когда-нибудь, и это нам откроется.

·       Ну, а с остальными-то ты как разобрался, - на сей раз поторопил Гриню Арво, - насчёт Вийве я уже, в общих чертах, догадываюсь, а вот с Юрайтой-то что получилось?

·       Да, с бабулькой в Морском, я думаю, нам всем здорово повезло. Вот, опять скажете - философия, а я ведь совсем наугад к ней подошёл, когда из Судака возвращался. Так вот!

·       Верим, продолжай…

·       А дальше всё пошло наперекосяк. Так и не может быть, чтобы постоянно везло. Юрайту я решил к ней домой доставить, она с виду-то была почти совсем нормальная, только задумчивая не в меру. Ехать с ней вполне можно было без проблем. До Симфи мы и добрались без приключений, да только бабки у меня, пистоновские, к тому времени как раз и кончились. Вот и решил я с Юрайтой в Симфи по аску пройти, чтобы на поезде до Москвы доехать. Тут нас и повинтили. Меня отпустили, а её в дурку-то и спрятали. Я тогда подумал, что будет правильно, если я до Москвы быстренько домчусь, поправлю там дела с финансами у Пистона, а потом вернусь сюда за Чудой, и Юрайту постараюсь как-нибудь вытащить. Ну, и поехал, как планировал. А там меня, прямо на пороге дома, арестовывают и под замок сажают. Я недоумевал поначалу, но потом выяснилось, что на Пистона и Басю завели дело за мошенничество - он, видите ли, по пьяни явился в литовское представительство за финансовой поддержкой - и я тоже, оказывается, по этому делу прохожу, и Мама-Ира. Пришлось косить под дурака. Как и все, впрочем, остальные обвиняемые и подозреваемые тоже. Пока суд да дело, вот время и пролетело. Как выписали - сразу сюда. Остановился у Барбароссы, Юрайту навестил, только собрался за Чудой отправиться, как узнаю, что сам Арво по всему Крыму её ищет, и что Рыбак в курсе всех его передвижений. Вот я сегодня к нему и зашёл, узнать, что к чему, вечером вот собирались уже Федоту окаянному в Керчь звонить. А вы как раз все вместе сюда сами и пожаловали. Нашли, значит, мою записочку? Ох, как я старался, чтобы Юрайта про неё не забыла!

·       А ты, Арво, откуда про записку эту узнал? - я мучительно сводил все концы с концами.

·       Так от Юрайты же. Первое, что я тут выяснил, так это про неё. И сразу к ней в больницу помчался. Но вот про тайник с запиской она действительно прекрасно помнила, с радостью мне доложила, и во всех подробностях, а где он находится - забыла начисто. Про Гриню тоже не вспомнила даже. Только про записку всё твердила. И спросить было больше не у кого.

·       Погоди, Гринь, если Рыбак не в курсе был о ваших с Юрайтой приключениях, - я рвался выяснить все мелочи этой истории, - то почему тогда её сумка в прихожей лежит?

·       Эта сумка, - Гриня посмотрел на меня печально, - со мною в Москву ездила, и теперь я с ней и брожу неразлучно. Юрайта, между прочим, меня позавчера только по этой сумке и признала. Кстати, мужики, надо завтра всем к Юрайте сходить в гости, но, по большому счёту, надо всерьёз подумать, как её оттуда вытаскивать будем. Добром её выписывать никто не собирается - случай, говорят, для местной психиатрии весьма неординарный.

·       А чё тут думать, - неожиданно прогудел Рыбак, - на этот счёт у нас тут существует весьма проверенный, а главное, безотказный способ.

·       Побег? - меланхолично догадался Гриня, - Что ж, давай обсудим и этот вариант. Я, лично - за.

·       Мы, - Арво выразительно переглянулся со мной, - тоже.

·       Значит так, - хлопнул Рыбак ручищами об стол, - делается это у нас просто…

 

Глава Двадцать Девятая.

 

Длинные, летом, наверное, весьма тенистые и красивые, а сейчас только шуршащие на холодном ветру голыми ветками, аллеи, ведущие к психиатрическому отделению больницы, были пусты. Мы с Гриней сидели на скамейке, точнее, сидели на собственных сумках, положенных на стылую скамейку, уже битый час, а Рыбака будто след простыл - в головах вертелись назойливые и глупые мыслишки, что его, попросту, присоседили к Юрайте, и чего мы тут, собственно говоря, ждём на ветру, уже не совсем понятно. Во рту першило от немеренно выкуренных сигарет, бычки которых окружали уже наше седалище достаточно плотной дугой, не считая тех, которые, не выдержав, видимо, ожидания, укатились вдаль по аллее. Арво не было с нами, хотя он тоже рвался в бой, его пришлось оставить с неотлипающей дочкой в условленном месте на другом конце города. А ещё в одном условленном месте должен был поджидать нас на обещанной тачке сам Барбаросса, дабы мы могли стремительно покинуть место вот-вот могущих начаться событий. Короче - всё было готово, и мы ждали только появления Рыбака, означающее, что события уже начались.

Но, когда Рыбак с таинственным и хитрым лицом вынырнул из-за кустов, внутри у меня что-то предательски ёкнуло, спугнув моментально всю накопившуюся за время сидения уверенность в успехе этого мероприятия. Только посмотрев на Гриню, который нарочито меланхолично стал подниматься навстречу Рыбаку, я вновь заставил себя решить, что всё непременно должно у нас получиться.

·       Ведут, - сообщил Рыбак, махнув в сторону отделения, - сейчас и начнём, пока они там не сосредоточились.

Мы осторожно заглянули за кусты и увидели, как от корпуса в сторону ограждённого высоким глухим забором прогулочного дворика двинулась унылая процессия тёток, одетых в одинаковые серые ватники с большими жёлтыми номерами на спинах и рукавах. Во главе колонны шествовала массивная медсестра в таком же ватнике, из-под которого белел подол халата, а замыкал шествие не меньших габаритов санитар. Увидев его Рыбак огорчённо качнул головой:

·       Вот, блин, его нам только не доставало. Обычно только медсёстры - это проще. Да ладно, санитары тут сами из бывших психов, так что будем надеяться на сочувствующего. Ну что, двинули?

С этими словами он деловой походкой направился наперерез идущим, мы тоже, перекинув свои сумки через голову, чтобы не соскакивали с плеча, двинулись следом, напустив на себя отсутствующе-деловой вид. По дороге Рыбак в полголоса пытался придать нам ещё чуток храбрости:

·       Идите спокойнее, им и в голову не приходит, зачем мы к ним топаем - тёток у нас почти никогда не воруют. Вот за мужиками - да, следят, чтобы собутыльники не отбили, а эти-то кому могут понадобиться…

Я уже видел Юрайту. Она шла, глядя себе под ноги, примерно в середине толпы - одетая в ватник, казённый платок, байковый, весь в дурацких цветочках, халат, и стоптанные полусапоги, она производила впечатление самое жалобное. Когда я на секунду представил себе, что вот так Юрайта провела тут почти полгода, пока я оттягивался на Кубани, на душе стало тоскливо и муторно. В это мгновение мы как раз поравнялись с ней и, как было условленно, стремительно схватив её под руки, выдернули из колонны и бегом потащили прочь. Рыбак остался где-то сзади. Я чувствовал только, что Юрайта не только не оказала нам никакого сопротивления, что можно было ожидать от болящей при таком неожиданном нападении, но сразу же крепко вцепилась в мой локоть, хотя мы не успели даже и переглянуться, и бежала, поддерживаемая нами, достаточно прытко и легко. Я только не мог понять - толи это она так и не отрывала взгляда от земли, низко наклонив голову, толи это просто сполз ей на глаза казённый старушечий платок, но мы уже свернули за кусты и мчались по аллее, когда сзади послышались вопли медсестры и рык санитара, сразу же, почему-то, оборвавшийся громким и смачным шлепком. Когда мы подбегали, в конце аллеи, к больничной проходной я увидел, что Рыбак обгоняет нас, подмигнув только на бегу, и первым оказывается у распахнутой калитки, рядом с белесой будкой дежурного. В следующий момент сам дежурный, распотырив руки, показался на пороге, но был тут же повержен подскочившим Рыбаком, а мы, не сбавляя скорости, миновали калитку и оказались на тротуаре, где от нас с визгом бросились прочь какие-то тётки с авоськами. Зато совсем недалеко призывно мигнул фарами шикарный "Запорожец" ярко-салатового цвета, и мы, догадавшись, что это нам, кинулись туда. Рыбак вновь обогнал нас и, рассчитав все мгновения, будто занимался всем этим ежедневно, распахнул перед нами дверь авто.

Спустя секунды "Запорожец", ведомый мрачным Барбароссой, уже мчался по улицам Симфи к выезду из города. Я, Юрайта, лица которой я так и не мог разглядеть под платком, и Гриня сидели, так и не расцепившись, на тесном заднем сидении, а Рыбак, тем временем, не переставая, гудел на водителя за то, что тот из сотен симферопольских автомобилей выбрал тачку именно этой "поганой марки, да ещё такого поганого цвета". В скверике, почти у трассы на Старый Крым, пришлось поменяться местами: Рыбак быстро откланялся, пожелав нам счастья, его место занял Гриня, сзади же у нас добавился Арво с Вийве. Мне пришлось усадить Юрайту к себе на колени, а Арво усадил Вийве на колени себе, и когда вечно насупленный и немногословный, заросший до глаз курчавой бородой, Серёга Барбаросса убедился, что экипаж укомплектован, автомобиль вырвался, наконец, из города навстречу поднявшемуся уже достаточно высоко зимнему, но всё-таки, всегда довольно тёплому крымскому солнцу.

Километров через двадцать мы свернули на просёлок и, заехав за пустынные бугры, остановились. Гриня с Серёгой, выйдя наружу, помогли выкарабкаться из нутра автомобиля остальным. Я, выбравшись последним, подошёл к стоявшей с сторонке Юрайте, желая выразить ей свои горестные, по поводу её болезни, чувства. И тут она, сдвинув платок на затылок, обернулась, а я увидел, что она смотрит на всех нас веселыми, скорее даже счастливыми глазами, едва сдерживая при этом смех. Я опешил, и остальные тоже озадаченно на неё уставились, ожидая увидеть скорее болезненное уныние. А Юрайта, тряхнув волосами, склонила голову на бок и, разглядывая весело нас, спросила:

·       Ну что, шизики, прибалдели?

·       Юрайта, - я осторожно приблизился к ней, - ты точно в порядке?

·       Конечно! Да мне, наверное, сейчас лучше, чем всем вам, как я погляжу!

·       А что же тогда ты, - Арво, обнимая дочь, начал закипать, - когда я к тебе приходил…

·       Прости, Арво, но место то я действительно не знаю. Надо было всем нам Гриню дожидаться, как и получилось, в конце концов. Так ведь?

·       Не совсем, - я тоже насупился, - это я, с их помощью, место узнал. А что, своим нельзя было сказать, что косишь? И зачем это тебе?

·       А если бы я вовсе не появился? - Гриня упёр руки в боки.

·       Во-первых, - взгляд у Юрайты стал серьёзным, - это не могло быть никогда. А во-вторых, ты, Танк, уехал с моей сумкой и паспортом. И выписывали бы меня только через ментуру, спецприёмник, и доставку на родину за казённый счёт. Да ещё неизвестно какие неприятности ждали бы меня там. Вот я и верила до последнего в Гринино возвращение. А когда он вернулся, решила чуток ещё потянуть, раз он уже тут, надеясь, что он, вместе с Барбароссой, решится на что-нибудь такое. А то меня бы всё равно неизвестно сколько там ещё держали. Я согласна, что, кажется, перестаралась немного. Вошла в роль, как друг наш Пистоша. Хотя в начале и действительно было довольно хреново. Вийве, я вижу, так и не пришла в себя до сих пор?

·       Чуть лучше, - сказал я, осмелев, поправляя Юрайте волосы, - но молчит только теперь всё время.

И тут Вийве, оторвавшись от Арво, вдруг подошла ко мне и, глядя прямо в глаза, произнесла тихо и размеренно:

·       Тамга.

·       Вот, - упавшим голосом сказала Юрайта, - опять что-то такое говорит!

·       Да нет, - ответил я бодро, хотя пространство вокруг меня привычно качнулось при этом слове, - это понятно. Тамга - языческий символ, родовой знак сарматской знати. Вийве, а что это ты?

Сердце же моё знакомо стучало, отдаваясь в висках - вот оно, новое моё слово и пришло ко мне. Но сейчас не было обычного смятения и вихря сомнений, туманящего сознание - было совершенно ясно, что пора, значит, назад, к археологам. Что я и так, собственно говоря, делать и собирался. Значит, так тому и бывать. Тамга!

Вийве же, тем временем, стояла среди нас, расположившихся кружком около нелепого цвета тачки, приткнувшейся у обочины просёлка среди пустынных холмов самой середины полуострова Крым, и крутила головой, словно стряхивая с себя что-то, а потом осторожно сказала:

·       Не знаю. Что-то нашло на меня. Не понимаю даже теперь. А куда мы все теперь едем?

·       Ура, - заорал Арво, и эхо звонко подхватило его вопль, - Ура-а-а!!!

 

Конец Второй Части.